Эффект рыжей бабочки

      Я стояла на террасе отеля, опершись о балюстраду, потягивала из бокала молодое белое вино, слегка отдающее цветками лайма, и наслаждалась легким пощипыванием шипучего швейцарского напитка. Взгляд блуждал по мрачному северному склону, выискивая среди грозных скал знакомые черты ключевых точек: ориентиры для большинства маршрутов к вершине горы.       Эйгер. Он многие десятилетия, словно магнит, притягивал и до сих пор притягивает к себе альпинистов с разным уровнем подготовки: от матерых грандов мирового уровня до зеленых новичков, мечтающих об эффектном восхождении. И я с мужем – не исключение.       Хоть Эйгер и вполовину меньше гималайских восьмитысячников: что с востока, что с запада, что с юга – он выглядит как обычная, ничем непримечательная гора. Но это, отнюдь, не помешало этой вершине в швейцарских Альпах заполучить репутацию одной из самых опасных возвышенностей мира. Дурную славу горе принесла его легендарная Северная стена, при покорении которой погибло немало первоклассных альпинистов своего времени.       Безусловно, сейчас смертность в горах несколько иная, чем раньше. За последние полвека она ощутимо упала благодаря инновациям: прогресс никогда не стоит на месте. Однако, Бернский Огр, великан-людоед, ошибок не прощал никогда и никому. Большой по протяженности, крутизне и сложности маршрут с неимоверным количеством отвесных, даже нависающих скал – меньшее из всех зол, ожидающих альпинистов на пути. На склоне смерти в одну минуту могло быть и ясно, и солнечно, в другую – и снежная буря, и дикий, пробирающий до костей холод. Камнепады и снежные лавины. Это и правда сложно назвать альпинизмом. Ты мог быть самым лучшим, умелым и известным, сильным и выносливым, но восхождение на Эйгер, как и на Чогори, походило больше на игру в русскую рулетку, чем на спорт. Поэтому, несмотря на риск, эта гора все ещё входит в список вершин рекомендуемых для восхождения. И любой альпинист, желающий большего и мечтающий увидеть свое имя среди имен других известных спортсменов, должен хотя бы раз подняться на Эйгер. Совершить своего рода ритуал, посвящение, перед тем, как приступить к покорению семи великих вершин планеты.       В далекие тридцатые годы двадцатого века, когда Северная стена оставалась неприступной для альпинистов и никем не покоренной, она получила еще одно прозвище – гора для самоубийц. Но уверенную в своих силах молодежь, жаждущую решить единственную оставшуюся проблему в Альпах и стать первыми покорителями Эйгера с севера, ничто не могло остановить. Даже перспектива собственной мучительной гибели. Как сказал однажды Тони Курц: «Стена будет наша, или мы умрем на ней». В той экспедиции никто не выжил.       Все это еще раз служит доказательством того самого, скрытого желания смерти, которое гонит и продолжает гнать в горы многих и многих людей. Горы, запав в душу однажды, не отпускают до самого конца. Впервые оказавшись на вершине Эльбруса, каждой клеточкой тела прочувствовала весь простирающийся перед глазами простор и настоящую, ничем не скованную свободу. Там, наверху, в полной мере поняла, что только мои решения имеют вес и ничьи больше. Стоя на снежном пике, буквально забыла обо всем на свете, словно в один миг весь мир перестал существовать. Рядом не было никого и ничего, кроме меня, старой породы и незабываемого чувства простора.       Возможно, в обычной жизни мне не хватало риска, сильных эмоций, потому-то и пустилась на их поиски в горы, не желая медленно умирать от зеленой тоски в сером пыльном городе. И теперь, спустя много лет, мне уже сложно представить свою жизнь без чувства опасности, гор и свободы.       Подул прохладный ветер, и я поежилась, мысленно сетуя, что оставила куртку в отеле. Мурашки волной пробежались по телу: теплый свитер не спасал от холода. Воздушный поток моментально подхватил пряди темно-рыжих волос, играя с кудрями. Несколько крупных локонов играючи были брошены им прямо мне в лицо. Вздохнув, я сразу же заправила непокорные волосы за ухо, чтобы они больше не лезли в глаза и не мешали смотреть на зловещий склон, на котором сама чуть однажды не погибла. Сделала еще один глоток сухого вина.       На перевале Кляйне-Шайдегг я далеко не впервые. За моей спиной и спиной моего супруга, напарника по связке, уже имелось около десятка успешных восхождений на эту гору по разным маршрутам, а также примерно столько же попыток на нее подняться прерванных непогодой.       Но в моей копилке есть одно неудачное, скоростное сольное с севера. Настолько неудачное, что оно могло стать последним. После него я несколько лет восстанавливалась: училась заново ходить, бегать, лазать – чтобы суметь вернуться в Швейцарию и доказать самой себе, что Эйгер не смог меня сломать. Вернуться, чтобы поставить точку в наших отношениях. И пойти дальше с гордо поднятой головой.       Прежде чем посвятить свою жизнь горам, я знала, что смерть идет рука об руку с альпинистами. Знала, что люди умирают в горах, что они могут навечно остаться на снежных склонах, служа мрачным напоминанием остальным, что любая ошибка фатальна. Никто не застрахован от смерти. Один неверный шаг, и ты труп. Поэтому то, что случилось со мной, не редкость. Я шла на осознанный риск, идя без страховки, чтобы вписать свое имя в историю, установить рекорд по соло восхождению среди женщин. Это была моя мечта. А за амбиции, как всем известно, приходится платить по очень крупным счетам: либо жизнью, либо здоровьем.       Тогда, готовясь к подъему по классическому маршруту в свободном стиле (без веревки), я и в страшном сне не могла представить, что оно станет одним из самых сложных испытаний в жизни. Я долго и упорно планировала маршрут, усердно тренировалась. Но, как выяснилось позже, у судьбы на меня были совершенно другие планы.       В день старта стояла прекрасная погода. Метеопрогноз на ближайшие двое суток тоже был многообещающим: осадков не намечалось, склон сухой, снег на вершине лежал старый, плотный. Казалось, что Бернский Огр сжалился надо мной, давая мне свое великодушное разрешение на прохождение своих владений.       Но со мной случился фен. Он вышел на Кляйне-Шайдегг внезапно. Его предвестники: рябь облаков, похожих на обезжиренные сливки, быстро тянулась с юго-востока. С северного склона, где находилась я, они были мне не видны. Блуждающие вихри теплого воздуха, изредка проскальзывающие в Бернский Оберланд, невозможно ни предсказать, ни надежно от них защититься. Они вызывали яростные бури в горах, а снег под воздействием тепла становился ненадежным и лавиноопасным. Не так уж давно Огр скинул с себя двух альпинистов. Их тела смогли найти только спустя неделю после сошедшей лавины, у самого подножья.       Когда без особых трудностей добралась до высотного ледника, изборожденного лавинными желобами и следами камнепадов, получивший в свое время имя «Белый паук», поняла, что эта гора сама создает себе погоду. Я не видела надвигающуюся бурю, но чувствовала ее неминуемое приближение. Ухудшилось самочувствие, начала болеть голова из-за колебания атмосферного давления.       По внутренним ощущениям у меня в запасе имелось не больше двух часов до начала ада кромешного и три варианта дальнейших действий. Первый: в бодром темпе продолжить подъем и залезть на вершину, зафиксировав рекорд, и ускоренно шагать вниз по северо-западному ребру. Второй: подняться до плеча того же самого гребня и начать спускаться. Третий: приступить к спуску прямо сейчас.       И так, и так метель застала бы меня на горе. Тем не менее, самым плохим вариантом был третий. Я могла просто не успеть за столь короткое время добраться до окон железнодорожной станции Эйгерванд. Спускаться – не подниматься. Восемьдесят процентов всех несчастий происходят как раз-таки на обратном пути.       Ураган, стремительно надвигавшийся на склон, который, достигнув цели, в естественном амфитеатре Эйгера набрал бы поистине ужасающую мощь, мог продлиться несколько дней. Моя же горная прогулка была рассчитана максимум на сутки, и я к тому же была без страховки, а это верная смерть. Холод вытянул бы из меня все силы и навечно приковал бы к бездушному камню. Такой расклад мне не нравился, поэтому третий вариант отпал сразу. Решила сначала достигнуть плеча, а там уже станет ясно, как следует поступить.       Выйдя к скалам выходной трещины, к последнему препятствию перед подъемом на вершинный гребень, поняла, что в запасе достаточно времени, чтобы успеть закончить восхождение. На стандартном спуске с горы по северо-западной стороне приближающаяся буря уже не несла в себе смертельной угрозы.       С верхних снежников постоянно сходили небольшие лавины – лезла рывками, выбирая спокойные промежутки, чтобы не сорваться со стены в пропасть. Карабкаясь вверх, запрещала себе думать о том, как с каждым новым грохотом падающих сверху снежных потоков трясло от волнения Мишу.       А потом из-за очередной такой лавины я сорвалась. Не успела укрыться, не смогла удержаться. Все произошло настолько быстро, что даже испугаться не успела. Только почувствовала резкую чудовищную боль от ударов о камни, пронзившую левую ногу от бедра до колена, продолжая стремительно катиться вниз по леднику. В какой-то момент благодаря проснувшимся рефлексам и верным ледорубам чудом удержалась на «Пауке» и не разбилась насмерть, слетев с огромной высоты.       Боль никак не хотела униматься, она разливалась по телу раскаленным железом и не давала думать ни о чем другом, кроме горящей в огне ноги. Прям до искр перед глазами. Я сделала несколько глубоких вдохов – стало легче, но только совсем чуть-чуть.       Кое-как забравшись немного повыше, закрепилась на относительно безопасном месте, чтобы прощупать ногу. Торчащих костей не обнаружила, крови тоже. До последнего надеялась, что все обошлось, что просто порвалась связка, что не все потеряно. Однако при попытке подняться, почувствовала, что кость треснула. Она зашаталась.       «Это конец».       Хотелось буквально выть от отчаяния, от боли. В таком состоянии подъем по выходной трещине задача практически невыполнимая. Крутизна участков, которые мне осталось пройти, составляла примерно восемьдесят-восемьдесят пять градусов. Ледопад и камнепад, надвигающая буря....       В какой-то момент чуть не разрыдалась как маленький ребенок от безысходности и отчаяния, но вовремя вспомнила, что нельзя терять самообладание, нельзя терять контроль и выходить из себя: это чревато. Паника еще никому не помогала. Поэтому пришлось взять себя в руки. У меня было всего два выхода: умереть здесь, замерзнув насмерть, или умереть, попытавшись выбраться из паутины, свитой «Белым пауком». Выбор был очевиден: сидеть и ждать смерти – не мой случай.       Я вогнала ледоруб в лед и подтянулась. Было нестерпимо больно, хоть и пыталась лезть так, чтобы снизить нагрузку на поврежденную ногу, но это не всегда получалось. Чувствовала, как в шатались сломанные кости. У меня буквально темнело в глазах при каждом новом движении. Губы искусаны в кровь, на языке медь, соленые дорожки на щеках - борьба за жизнь продолжалась.       В какой-то момент мой взгляд устремился вверх. Нужно было перевести дух и немного отвлечься от адской боли в колене. Рябь облаков стремительно пробегала мимо, открывая и закрывая вид на чистое голубое небо. Потом оно внезапно исчезло. Его заволокло тучами. Воздух на горе стал угрожающе неподвижным, и, что самое важное, он был теплым. Единственное, что нарушало зловещую тишину, опустившуюся на Северную стену, собственное тяжелое сиплое дыхание.       Фен. Он в Альпах имел ряд неприятных особенностей, от которых у людей, застигнутых им в горах, в жилах стыла кровь. На обращенных к ветру склонах зарождались дождевые тучи, из которых потом лилась ледяная вода или шел мокрый снег. На другой же, подветренной стороне, в это же время могло сиять голубое небо. Поистине жуткое явление, напоминающее смену суток в Тартаре: и невыносимо жарко, и нестерпимо холодно.       И стоило мне в тот момент об этом подумать, как раздался первый разряд грома, от которого содрогнулась гора, и сжалось от первобытного ужаса сердце....       Я чуть не уронила бокал с вином, когда почувствовала чужие руки на своей талии, теплое дыхание около уха и легкий поцелуй в шею. За своими мрачными воспоминаниями не заметила, как Миша подкрался ко мне со спины.       — Ты сейчас внизу, со мной, — напомнил он мне.       Миша понял, что Северная стена вновь затянула меня на ледник, охваченный ураганным ветром и ледяным дождем. Муж прижался ко мне сильнее и положил свой подбородок на мое плечо.       — Все давно закончилось, Жень.       За долгое время нашей командной работы мы превратились в слаженно действующий механизм, научились понимать друг друга с полувзгляда, с полужеста. Доверие, проверенное не одним восхождением, между нами образовалось абсолютное. Наши жизни множество раз были соединены одной веревкой: моя полностью зависела от него, а его от меня. Это нас очень сблизило. А трагедия, произошедшая со мной несколько лет назад, перевела наши отношения на новый уровень. Обручальные кольца на безымянных пальцах – прекрасное тому подтверждение.       Я поцеловала Мишу в скулу и, положив свободную ладонь на его сцепленные в замок руки, устало прикрыла глаза. Он умел отгонять от меня призраков минувших дней. Рядом с ним всегда ощущала спокойствие и умиротворение, чувствовала себя в безопасности.       — «Терпение» может и подождать.       Пальцы правой руки невольно сжали бокал. Мы это уже миллион раз обсуждали.       — Не может, ты же знаешь.       — Знаю, но попробовать все же стоило, — вздохнул он, сдаваясь, устремляя взгляд голубых глаз на вершину горы. — Вдруг передумала бы?       — Попытка не пытка, да?       — Угу, — легкий смешок, а потом он подул мне в волосы.       — Щекотно, — я встряхнулась и повернула голову в его сторону.       — Завтра на склоне будет довольно многолюдно, — тихим голосом сказал Миша на выдохе, глядя мне в глаза, — слишком много писак съехалось... да и наблюдателей тоже. Не нравится мне это, слишком шумно.       Я презрительно хмыкнула. Хозяева отеля не были идиотами и умели извлекать выгоду отовсюду, как только представлялась подходящая возможность. Они, пронюхав, что в ближайшее время будет предпринято несколько интересных попыток штурма Эйгера, разослали конфиденциальные приглашения и бронировали для своих состоятельных гостей лучшие номера, готовили тотализаторы.       Кто-то любит ходить в горы, рискуя жизнью, а кто-то любит наблюдать за теми, кто ходит в горы. У каждого свое хобби и способ зарабатывать. Все просто. Швейцарцы – народ, любящий деньги, хмурый, скупой и религиозный. И совершенно неудивительно, что их банки самые надежные и известные в мире. А все потому, что... что? Правильно, потому что они все очень любят деньги.       — Ну, — начала я, — было бы странно, если бы никто не приехал посмотреть на делегацию всемирно известных альпинистов. Ясуши, Томоа и Юджи собрались лезть по «Японке», а болгары – по классике. Мы же нацелились на «Терпение», а наши и вовсе через неделю стартуют на «Симфонии».       Муж развернул меня к себе лицом, не отодвигаясь ни на сантиметр. Я обняла его и положила свою голову ему на плечо. Чудо, что фужер с вином до сих пор не выскользнул из моих рук и не разбился.       — Мне никогда не нравилось, что Северная стена выставлена на всеобщее обозрение, — поглаживая пальцами мою спину, жаловался он. — Каждый раз, когда лезу на нее, чувство такое отвратительное появляется, словно я диковинная зверушка в зоопарке. Все на меня смотрят и тыкают пальцем. И ничего с этим не сделать.       — А мне можно... — понизив тон спросила я, ткнув указательным пальцем в широкую грудь, — на тебя смотреть?       — Можно.       Он расхохотался, великодушно давая мне свое разрешение. У него была очень красивая улыбка и приятный смех. А еще я не могла оторвать взгляд от его губ.       — И желательно не только смотреть...       Ветер вновь подхватил пряди рыжих волос и разметал их по щекам. Миша убрал руку с моей спины и заправил их за ухо, чтобы не мешались. И вместо того, чтобы вернуть руку обратно, он запустил ее в мои яркие волосы, которые ему безумно нравились. Потом игриво взглянул мне в глаза, и я поняла, что пропала. Вспомнила, как именно этот мужчина украл мое сердце. А затем он легонько потерся носом о мой и, наклонив голову, поцеловал. Его губы были теплыми и немного шершавыми. Поцелуй получился со вкусом крепкого черного кофе: терпким, чуть горьковатым и будоражащим. Миша поглаживал мою шею, и от этих нежных прикосновений волна мурашек прокатилась по всему телу.       Мгновение, и весь мир перевернулся. В буквальном смысле. Исчез муж, терраса отеля и прохладный горный воздух. Я, конечно, была слегка подшофе, но не настолько, чтобы локации менялись со скоростью взмаха ресниц. Каким-то непостижимым образом мне посчастливилось оказаться в горизонтальном положении, в кровати. Лежала под тонким одеялом и кого-то обнимала. И этот кто-то явно не Миша. От этого человека пахло лекарствами, озоном, дождем и перцем. Кензо на муже раскрывался плохо, поэтому он отдавал предпочтение более пряным, древесным ароматам, а еще от него пахло свежесваренным кофе. А этому неизвестному Кензо несомненно шел.       Чертовщина какая-то. Я лежала в постели с другим мужчиной, хотя пару секунд назад нежилась в обятиях своей второй половинки.       Никогда мне не было так страшно открывать глаза. А открыв их, сразу же закрыла: фокус плыл и настраиваться не желал. Одной рукой обнимала чью-то талию, голова покоилась на чужой груди. Глаза все-таки пришлось приоткрыть. Слегка приподнялась на локтях, чтобы оценить обстановку, и я до последнего надеялась, что незнакомец спит. Однако, наткнувшись на насмешливый взгляд темно-медовых глаз, поняла, что возложенные на него надежды не оправдались. Смотрел он на меня выжидающе, словно ждал моей бурной реакции, правда, непонятно на что, и которая явно запаздывала. А я же в свою очередь изучающе вглядывалась в его лицо, отмечая про себя, что рядом со мной лежал симпатичный юноша, совсем еще мальчишка. Волнистые каштановые волосы, светлая кожа, выразительные скулы, пластырь на щеке, прямой нос и большие глаза с широким разрезом. Он больше походил на японца, чем на корейца.       Оглянулась вокруг и нахмурилась. Находилась я в самой обычной больничной палате. Только как в нее попала – загадка. Может, потеряла сознание, а в чувства на месте меня привести не смогли?       Память пристыженно молчала.       Стало быть, он один из пациентов этой клиники, решивший разбавить свои серые будни за мой счет. Ну, да. Залезть к замужней женщине в кровать, это как раз в стиле озверевшего от скуки мальчишки в пубертатном периоде.       Боже, кому рассказать, не поверят!       Подросток же смотрел на меня своими гипнотизирующими карими глазами и что-то воодушевленно пытался мне втолковать на своем наречии, активно жестикулируя. Я недоуменно на него пялилась, ничегошеньки не понимая из того, что он говорил.       Боль, я чувствовала бесконечную головную боль из-за резких скачков интонации в речи юноши. Все из-за особенности языка, на котором он говорил. У меня не было необходимости учить японский. Овладела самыми распространенными европейскими языками. Локации для альпинизма и скалолазания разбросаны по всему земному шару. И знание этих языков помогали мне ориентироваться в разных странах. А японский, что японский? Не самый практичный язык на планете.       Под конец своего монолога, который благополучно прошел мимо ушей, мальчишка неожиданно щелкнул меня по носу, словно пса, и едко улыбнулся, предвкушая что-то.       Шестое чувство подсказывало, что в его словах не было ничего хорошего. И, по правде говоря, спускать ему это с рук не хотелось. И где-то глубоко внутри зародилось сильное желание вогнать ледоруб наглецу промеж глаз. Устало вздохнув и отогнав от себя мысли о скорой расправе, решила все-таки задать интересующий меня вопрос, на английском, разумеется:       — Ты кто? — голос прозвучал хрипло и как-то незнакомо, словно он и не мой вовсе.       Теперь на лице мальчишки проскользнуло недоумение. До него, кажется, дошло, почему его не попытались прикончить мгновение назад.       — В смысле кто, Чуя, — обиженно протянул он, будто я оскорбила юношу до глубины души тем, что не узнала его: — я – Дазай. Дазай Осаму, твой хозяин! Как ты мог меня забыть?!       У меня в нервном тике дернулся глаз. Хозяин? Чуя? Это он сейчас ко мне обратился? Сразу видно, что его никогда не пороли солдатским ремнем. Пожалуй, слишком большое упущение в воспитании юного дарования.       — А я тогда писатель Мори Огай, — невозмутимо ответила я, никак не прокомментировав его реплику, — рядом с которым похоронили твой прах после пятой или шестой попытки самоубийства в тысяча девятьсот сорок восьмом году.       Выражение лица «Дазая» после моих слов – бесценно. Смесь разных эмоций: недоумение, удивление, непонимание.       Так, стоп. Да нет, ну... нет. Такого не бывает. Он назвал меня Чуей. Судя по всему, Накахарой Чуей. Теперь уже мое лицо, наверное, приняло такое же глупое выражение, как у Осаму.       Мысли хаотично метались в голове: зря я, наверное, упомянула Мори. Что я здесь вообще делаю, и где тогда сам Чуя? С Мишей, что ли? Тут же стало страшно за Мишу, который, возможно, остался с ним наедине. И если это так... Боже, даже представить боюсь, что у них там творится!       Я не успела прочесть переведенные дочкой Ясуши-сана новые томики манги и ранобе по Псам, которые он привез для меня из Японии. Как уже говорила, хобби у всех разные. Альпинизм для меня – образ жизни. А в свое свободное время от работы и бытовых хлопот предпочитала читать и коллекционировать комиксы, в том числе и японские.       И теперь я, кажется, пятнадцатилетний и вспыльчивый донельзя мальчишка, у которого довольно сомнительное будущее и самый разгар трудного подросткового возраста.       И, если быть до конца честной, осознать все это я пока была не в состоянии. Это слишком иррационально и неправильно, слишком фентезийно и сказочно. В жизни такого не бывает.       Пока Осаму соображал что к чему, я точным выверенным ударом ноги скинула его с кровати. Дазай ойкнул и с грохотом свалился с моей постели. Внутри расплылось приятное удовлетворение от содеянного. Наверное, я должна была так поступить еще в самом начале, когда он посмел щелкнуть меня по носу.       С этим разобрались, но, в общем, что с этим всем теперь делать?