DEMENTED

      Мои руки запихнули в наручники, хотя я даже не пыталась сопротивляться. Я смотрела вперед, но не могла разглядеть, жив ли Джеймс. Он валялся на мокром песке, а мое сердце билось прямо в глотке, и я выкрикивала все маты, которые только приходили на ум в тот момент.       Я, блять, даже заплакала — это была истерика, которую оказалось трудно остановить.       Только сейчас, когда меня тащили в сторону ёбаных полицейских машин, я поняла, в какое дерьмо мы влипли. Нет, такие мысли посещали меня еще с убийства того маньяка, но сейчас… Меня как будто размазали по асфальту.       Я брыкалась и пыталась оглянуться назад, чтобы увидеть его, но сраные копы до боли в лопатках вцепились в мои руки и буквально тащили по земле, не обращая внимания на протесты.       «Джеймс, Джеймс, Джеймс, Джеймс…»       Мне было похер, куда меня ведут, да и вообще — похер, что будет дальше. Мне было важно лишь одно.       «Не засыпай. Слышишь меня, ты, идиот, не засыпай. Не закрывай глаза, мать твою!»       Я кричала тогда, когда меня заперли в машине, и даже когда мы тронулись с места, выезжая на раздолбанную дорогу. Я кричала, таращилась в сторону пляжа, который отсюда было практически не видно, и старалась разглядеть, что там делают все эти полицейские. «Они допрашивают его? Ведут к машинам? Пусть ему будет больно — это лучше, чем когда он не будет чувствовать вообще ничего».       Уже вечером, когда мы приехали в участок и меня пихнули за решетку до выяснения обстоятельств, я перестала надрываться, а до этого упрямо горланила, пока не сорвала голос. Тупые работники пытались заткнуть меня, но у них не получилось.       Я свихнулась от головной боли, да еще и синяк, который оставил этот дурацкий пистолет у меня на лбу, жутко саднил. Свернувшись в комочек, я лежала на полу и упорно игнорировала скамейку, замерзая все сильнее. Уродские стены давили на меня, сужая пространство, и мне казалось, что я приняла кислоту.       — Твои мама и папа приедут завтра утром. — Несмотря на все женщина, которая сказала это, была дружелюбна со мной.       «Тупая пизда».       — Тупая пизда, — буркнула я, трясясь от холода и пялясь на ее стоптанные ботинки. — Когда говоришь «папа», тысячу раз сначала подумай.       — Что? — Женщина, не расслышав, помотала головой, напоминая мне жирную корову с кольцом в носу. Я нахмурилась, а затем со всей дури захреначила ногой по решетке так, что та задребезжала. — Эй, — бабища пригрозила мне пальцем, — не буянь, иначе мне придется…       Я зажала уши руками.       — Пошла нахуй! — прокричала я, дергаясь из стороны в сторону и поднимая пыль с пола вверх. — Ла-ла-ла.       Что она ответила, я так и не узнала, но мне удалось избавиться от нее. «Навсегда, надеюсь».       До утра я почти не спала. В голове играла ебучая песня из машины, которую мы слушали чуть ли не сотню раз и, на удивление, она была не так уж и плоха, хоть меня и тошнило от нее. Мои волосы слиплись и скатались в комки, а я все лежала и таращилась в засранную зеленую стену.       «Как жаль, что мы так и не переспали… Жаль, что не набухались в хлам и не угнали какую-нибудь крутую и дохуя дорогущую тачку… Джеймс? Если ты сейчас слышишь, то обещай, что подождешь меня. Клянусь, надолго я не задержусь в этом сраном месте. Пошло оно всё нахуй».       Едва мне удалось задремать, как я перекатилась на спину и снова открыла глаза, прогоняя ёбаный сон.       «Джеймс? Где ты, мать твою?!»       Я опять заплакала так, что мужик за столом у двери сонно открыл глаза, а потом вытащил пару берушей, воткнул в уши и снова заснул. Я бы хотела взять в руки полицейскую дубинку и отпиздячить его.       Я замерзла, хотела есть и пить, а еще хотела вернуть себе Джеймса. Я знала: он был где-то здесь, бродил по такой же камере или, на худой конец, хоть я и не верила в загробную жизнь, смотрел на меня прямо сейчас, невзирая на то, какой страшной, потной и уставшей я была в тот самый момент. «Мы встретимся когда-нибудь».       Не зная, чем занять себя, я принялась расковыривать следы от ногтей, которые оставил на моем запястье тот мерзкий ублюдок-насильник. Кровь густыми алыми каплями просачивалась сквозь ранки, стекала от запястья к кончикам пальцев и беззвучно падала на пол или на мое платье, которое было порядком изорвано у подола.       «Мы встретимся», — повторяла я про себя, как мантру. — «Мы должны встретиться…»       Так я и уснула: с грязными от крови пальцами, солеными дорожками на щеках и заклинанием на губах, которое, я до чертиков верила, должно было сработать.

***

      — Алиса, не молчи! — воскликнула моя мамка. Она и этот мудила были одеты с иголочки: у нее — крутая прическа, макияж, будто только из салона, и нежно-розовый костюм, а у него — дорогущие лакированные ботинки, джинсы от Хельфигера и желтая гейская рубашка. «Ебать, будто на Бали собрались».       В общем, я, похожая на уебище с помойки, по сравнению с ними, сидела на шатком стуле, поджав губы, и не издавала ни единого звука. Моя мамашка (или лучше называть ее Гвен, чтобы не делать вид, будто нас действительно связывают родственные отношения?) маячила передо мной, расхаживая из стороны в сторону, а мне так и хотелось послать ее за это.       — Алиса… — настаивала она. «Хуиса, блять».       Мой мерзкий отчим между тем то ли хрюкнул, то ли подавился (лучше б он сдох).       — Проваливай, Тони, — буркнула я, стреляя в него злобным взглядом.       Он хмыкнул себе под нос и зло ухмыльнулся мне.       — Так ты разговариваешь с тем, благодаря кому ты все еще на свободе, молокососка? — прохрипел он, подходя ближе и сгибаясь, чтобы заглянуть мне в глаза. — В следующий раз прежде, чем сказать подобное, пошевели своими немногочисленными извилинами, а потом промолчи.       — Не надо, милый. — Гвен обхватила его плечо, совершив попытку оттянуть Тони, но у нее не вышло, потому что это хуйло все еще пялилось на меня. От него пахло ядреной мятной жвачкой и вонючим гелем для душа.       Мне захотелось плюнуть ему в рожу.       Когда я приготовилась к этому, вдыхая побольше воздуха, в комнату для допросов вошли двое детективов. Одну из них я узнала — это была та женщина, которая ворвалась в фургон отца и говорила, что поможет нам. У нее на лбу, под надвинутой челкой, красовался зеленоватый синяк.       Детективы представились, но я тут же забыла их имена — нахер они мне? Я злобно посмотрела на Тони, а затем перевела взгляд на темнокожую женщину в форме. В ее глазах, обращенных ко мне, виднелось презрение.       — Долгих разговоров мы вести не будем, просто донесем до вас суть, — начала она, сложив руки на груди. — Ваша дочь не совершала убийства, но несмотря на это многократно нарушила закон, так что наказание ее не обойдет.       Женщина-с-синяком тихо вздохнула, глядя на свою напарницу и как бы говоря, что та могла бы быть и помягче.       — Так как ей нет восемнадцати, то ей предстоят исправительные работы сроком в три месяца. И, в принципе, это все, что мы хотели сказать, — со скучающим видом проговорила темнокожая. «Ахуеть». Моя мама облегченно вздохнула и кинулась пожимать детективам руки.       — Я очень благодарна вам за то, что не привлекли ее к более серьезному наказанию. Спасибо! Спасибо боль…       — Да заткнись уже, мам! — прорычала я, чуть не блеванув от слова «мам». — Насрать на то, что будет. Насрать, даже если меня посадят.       Мама чуть не задохнулась от услышанного. Детективы дружно уставились на меня, а Тони, похоже, получал удовольствие от этого тупого идиотского зрелища под названием «Падчерица-имбицилка посылает мать и напрашивается сесть за решетку».       — Где Джеймс? — кинула я, обращаясь к женщине-с-синяком. В ее взгляде проскользнуло сожаление. — Где он? — повторила я, но никто, блять, так и не ответил. Повисла небольшая пауза. — Где, нахуй, Джеймс?! — крикнула я, срываясь со своего места. Темнокожая резко вытащила из-за пазухи пистолет.       За моей спиной ахнула мама.       — Дело в том… — сказала второй детектив, бросив взгляд куда-то за мое плечо. — Дело в том, что мы не можем сказать. Во имя твоего же блага, твои родители и родители Джеймса договорились держать молчание. Ты пройдешь исправительные работы и до совершеннолетия будешь под домашним арестом, а потом — полицейский учет.       От ее слов у меня дыхание сперло. «Срань господня, какого хрена происходит?!»       — Нет… Нет! — В ярости я пнула ногой стул, после чего он с грохотом упал на кафельный пол. — Нет! Мне…       Я смогла подавить нарастающую истерику и слезы, смогла заткнуться, остановиться и выдохнуть. Я хотела сдохнуть, чтобы больше не чувствовать все это дерьмо, но не показала того, как мне хуево. Я не хотела никого из них больше видеть, но отныне это было невозможно, поэтому я просто развернулась, направившись к выходу, и по пути харкнула на пол, практически попав на отполированные ботинки своего тупого отчима, который брезгливо сморщился из-за этого.