я выговорю для тебя любые буквы

Ване шестнадцать. Завтра будет.       Ваня очень счастливый, но не по этому поводу, а потому что родители уезжают в Москву аж на три дня и он до вечера воскресенья останется полноправным хозяином квартиры. Он, дожёвывая хлопья с молоком, которые уже успели размокнуть и превратиться в противную сладковатую кашицу, наблюдает за тем, как родители собираются: мама то суетливо кидает вещи в их дорожную сумку, то отвлекается на косметику и волосы, которые всё время лежат не так, как ей нравится. Папа флегматично курит в форточку, успокаивающим басом пытаясь убедить маму в том, что она шикарно выглядит априори, даже если бы не укладывала волосы. Мама отмахивается, ворча «уж лучше бы помог вещи собрать», но видно, что у неё чуть розовеют кончики ушей и в уголках губ играет намёк на улыбку – так всегда происходит, когда мама смущается. – Я понимаю, что ты по-любому позовёшь своих ребят, и по-любому кто-нибудь из них принесёт что-нибудь из алкоголя, – начинает мама, сев напротив сына, который начинает отрицательно мямлить себе под нос и ковырять ложкой развалившиеся хлопья, – да знаю я про вас всё, я же вижу ваши взаимодействия во дворе, куда ходите и как себя ведёте, – женщина вздыхает со снисходительной полуулыбкой, а Ваня поджимает губы, тоже чуть улыбнувшись. Внешне он больше пошёл в отца, но мимика явно досталась от мамы: у них даже улыбки очень похожи. – Просто думай головой, причём не только за себя, но и за всех гостей, потому что квартира в воскресенье вечером должна выглядеть так же, как она выглядит сейчас, мы договорились, Ванюш?       Ваня вздыхает, улыбается пошире и посмелее и кивает. Внутри по-детски счастливо щемит это «Ванюш» в независимости от возраста, его поведения и его с мамой отношений. Она умеет называть его Ванюшей нежно, ласково, строго и грустно, а он умеет различать интонации, с которыми его так называют, и понимать мамино настроение слёту. Как будто фишечка такая у них, которая очень им обоим нравится. Мама даже Ваней его довольно редко называла, а если он уж очень сильно провинился, на всю квартиру звенело напряжённое «Иван Игоревич», и обладатель этого имени с повинной головой шёл вымаливать прощение за свои косяки, потому что так его называли только в самых экстренных ситуациях. Ваней он был для папы и двух бабушек, одна из которых жила в Москве, а вторая – в московской области, Иваном – для большинства дядь и тёть, хоть их и было немного, а старенькая прабабушка Маша называла его вообще любыми именами кроме правильного, и все к этому привыкли. Сроднились. А Ванькой его называл только один человек. Точнее, не Ванькой, а В-в-ван-нькой.       Родители ещё около получаса собираются, проверяя по десять раз, все ли необходимые документы они взяли и раздавая указания на эти три дня, потом по очереди целуют сына в макушку и всё-таки уезжают. Евстигнеев какое-то время просто пробует на вкус ощущение свободы, власти над самим собой, над своим временем и над квартирой, слоняется по пустым комнатам, потом валяется на своей кровати, втыкает в телефон, обедает и выметается на улицу. Власть и свобода это прикольно, но во дворе с ребятами поприкольнее будет.       Новость о том, что завтра намечается большой праздник, разлетается с волшебной скоростью – через десять минут все, кого Ваня думал пригласить, в курсе, куда надо идти, во сколько, в какую дверь звонить и какие сигареты Ване дарить, потому что он наполовину в шутку сказал, что это самый охуенный подарок.       Ребята не стесняются Ваниного присутствия, чтобы обсуждать, что ему подарить. Рома предлагает подарить ему собаку, на что, кажется, Денис шутит про то, что Рома просто решил прописаться у друга в квартире, а Рома вопит «да сам ты пёс», и Денис ловит дружескую оплеуху. Все смеются, все довольны. Слава говорит, что ему надо музыку какую-нибудь подарить, на что Мирон возражает «если дарить музыку, то это не про тебя», и ребята чуть не сцепляются. – Да ты просто не понимаешь музыку, которую я слушаю, додик, вот и думаешь, что раз наши вкусы отличаются, у меня обязательно плохая, – обижается Карелин, скрещивая руки на груди, и ёмко заканчивает свою тираду, – червь-пидор. – Сам такой, – отбивает Мирон, ехидно улыбнувшись, и Слава честно вслух признаётся, что если «кудрявый» не отстанет от него со своим навязыванием правильной музыки, он лично засветит в его крупный шнобель. На этом дискуссии о высоком и прекрасном заканчиваются, потому что все знают: сказал «засветит», значит, засветит, за ним не заржавеет.       В итоге Ваня так ничего и не выясняет, что ему там собираются дарить, но это его совершенно не расстраивает, потому что предвкушение перед праздником и подарками нравится ему даже больше. Ванечка, кстати, в обсуждениях подарка не участвовал, только наблюдал за активной беседой, потому что, наверное, у него подарок уже был. Это как-то непонятно кольнуло что-то внутри, хотя и было логично предположить, что Ванечка подготовил что-то заранее, они же близко дружат. А так все друзья делают.       Но Ваня не обязан отчитываться за то, что ему приятно щемит сердце от понимания того, что для него специально заранее подготовили подарок, вот он и не отчитывается. Просто улыбается по-дурацки и на Ванечку пялится, а тот хмуро наблюдает за почти-дракой Мирона и Славы. Ну, как дракой. Слава бы один раз двинул в «еврейский шнобель», его бы оттащил невозмутимый Витя, и на этом бы всё закончилось. Фёдоров всегда ужасно бесился, когда Слава хоть как-то задевал своими шуточками, особенно шуточками про его национальность, но сделать ничего не мог, потому что все понимали, кто одержит верх в начавшейся драке. ***       Звонок в дверь выдёргивает Ваню из своих мыслей, заставляя его чуть ли на месте не подпрыгнуть от неожиданности, и продолжает горланить на всю квартиру, несмотря на то, что её хозяин, пытаясь перекричать звонок, вещает о том, что уже идёт. Отчаянно вдавливать кнопку звонка внутрь перестают только тогда, когда Ваня открывает дверь, недовольно глядя на возмутителя спокойствия и убийцу тишины. На пороге возникают две лучшие подружки, ходящие исключительно вместе, в лице Славика и Ванечки. – Я позвонил и за себя, и за Ваньку, а то он до звонка не дотягивается, – поясняет такой долгий звон Карелин, а Ванечка со смехом пихает его в бок локтём. Все уже давно привыкли к шуточкам про его маленький рост (который, к слову, не такой уж и маленький, просто на фоне Славы любой обычный подросток будет казаться мелким), и Ванечка на них не обижается, но создать хотя бы иллюзию недовольства – обязанность.       Слава вручает имениннику блок хороших сигарет со словами «ты, Вань, доебал курить всякую гадость и вонять на весь двор, так что кури хотя бы что-нибудь нормальное», улыбается и идёт на кухню доставать принесённые бутылки. Они с Ванечкой взяли на себя покупку и доставку алкоголя, поэтому у них за спинами красовалась парочка внушительных по размеру рюкзаков – народу-то много будет. Ванечка дарит Ване игрушку на диске – незамысловатый и довольно примитивный шутер, но Ване от этого подарка становится очень тепло на душе. Он всего раз говорил о том, что ему хотелось бы такую игру, и больше эту тему они никогда не поднимали. А он запомнил и подарил. Такое не может не делать приятно. Ваня даже было порывается обнять младшего тёзку на радостях, но в дверь снова звонят, поэтому он идёт встречать гостей, а Ванечка отправляется помогать лучшему другу разбираться с напитками, потому что с кухни доносится какой-то шум и приглушённый мат, из-за чего оба Вани начинают беспокоиться за целостность бутылок.       Ребят приходит меньше, чем Ваня изначально пригласил, но так бывает на всех днях рождения, поэтому он не удивляется, только шутит, что он никого не выпустит из квартиры, пока они весь алкоголь не допьют, а то нельзя ведь оставлять улики.       Рома и Денис дарят ему несколько классных кепок, Мирон притаскивает качественную ярко-красную краску для волос, потому что Ваня не раз говорил о том, что очень хочет волосы покрасить в какой-нибудь нестандартный цвет. Слава между тем вопит с кухни о том, что если Евстигнеев родился в восемь вечера, то при такой медлительности они очень успешно проебут момент его рождения. Поэтому, рассыпавшись в благодарностях за всё подаренное, ребята гурьбой идут на кухню. На кухне взгляду открывается великолепная картина: самодельный и немного кривенький торт, который, по заверению Ванечки, они готовили всем двором, стоит на тарелке, которую ребята уже раздобыли в одном из шкафчиков, в окружении банок пива. Это выглядит одновременно забавно, странно и при этом так, что именинник знает наперед — эту картинку он надолго запомнит. Словно это что-то такое индивидуальное, что может быть только на дне рождения у Вани Евстигнеева и только в окружении тех гостей, которые пришли. ***       Ваня не уследил за тем, что пиво закончилось очень быстро, а совершеннолетний Андрей, который возник словно из ниоткуда, снабдил празднующую компанию продолжением веселья. Они все шутили над тем, что четырнадцатилетний Светло вообще должен сидеть и лакать детское шампанское из бутылки с наклейкой каких-то зверушек, а в итоге тот пил почти столько же, сколько «взрослые», а остался почти самым трезвым. Евстигнеева уже неплохо вело, смешило всё подряд, и вставать с дивана, на котором он так удобно сидел, он не решался. Да и в этом особой нужды не было, все остальные валялись рядом примерно в таком же состоянии.       В какой-то момент нужда все-таки появляется, поэтому приходится встать на ноги. Комната резко косится в бок под пьяный хохот остальных, но его подхватывают под локоть за секунду до того, как вслед за комнатой в бок начинает коситься сам Ваня. В поле зрения попадает копна непослушных темных волос и темные глаза, которые смотрят насмешливо и снисходительно, как на ребёнка, но при этом пристально и внимательно, улавливая каждое движение, чтобы, в случае чего, ловить неадекватное тело. – П-пойдём, – бурчит Ванечка, подталкивая именинника к коридору и не обращая внимания на возмущённые «я сам», – сам-м ты то-олько шею себ-бе св-вернёшь по до-орог-ге. – Какой ты у меня заботливый, Ванечка, – ухмыляется Ваня, но послушно идёт вперёд, чувствуя, как его малейшие отклонения от прямой фиксируются цепкой хваткой на локте и не дают поцеловаться носом со стенкой. – Хуян-нечка, – машинально отзывается Ванечка, улыбнувшись.       Когда они выползают из ванной, из комнаты слышит шум и музыка — ребята снова затеяли какой-то движ. Но Ване почему-то туда не хочется. Ему хочется и дальше так стоять в тишине коридора, прислушиваясь то к смеху и разговорам за стенкой, то к дыханию рядом стоящего тёзки, который для собственной устойчивости подпёр лопатками стену и внимательно смотрит на виновника торжества. – Я туда не хочу идти, – заявляет Евстигнеев, бросив взгляд на Ванечку, – я им очень кгхад, но мне и тут хокгхошо. И вообще, я хочу пойти погулять и поделать каких-нибудь глупостей, – он улыбается, переводя взгляд на окно кухни, около входа в которую они стоят. – Г-гулять в тво-оём сос-стоянии – х-хуйня идея, – возражает Светло, тоже улыбнувшись, – зат-то глуп-пости я де-елаю пос-стоянно. М-можно я сейч-час ещё од-дну сде-елаю? – Улыбка с его лица как-то очень быстро сползает, куда-то испаряется, и её заменяет какое-то странное выражение лица, Ваня даже не может до конца опознать эмоции. Их словно слишком много: усмешка, напряжение, смущение, пьяный азарт. Ваня путается в этой палитре красок, но кивает и наклоняется чуть ближе, заинтересованно глядя на друга. Ванечка медлит. Мнётся, кусает щёку изнутри, затем прикусывает губу, глядя на Евстигнеева как-то очень задумчиво и нервозно, а потом в какой-то момент вздыхает и притягивает его к себе, вцепившись холодными пальцами в воротник футболки.       Губы у него сухие и обветренные, а, может быть, обкусанные, Ванечка часто их кусает. Губы у него имеют привкус какой-то смеси недавнего пива и стрельнутой сигареты, как раз из подаренной Славиком пачки. Губы у него ужасно сводящие с ума, и Ване кажется, что он едет крышей, когда до него доходит осознание того, что случилось. Ванечка так отчаянно вжимается в его губы своими собственными, не порываясь пропихнуть внутрь язык или просто углубить поцелуй, что Ваню ведёт сильнее, чем со всего выпитого. Он уже самостоятельно подаётся вперёд, чуть ли не вжимая Светло в стенку, у которой они стоят, целует в ответ, ощущая, как сильно у него начинает кружиться голова. Отрываются друг от друга они с ужасно нелепым причмокивающим звуком, из-за которого Ванечка чуть розовеет щеками, но блестящий взгляд не отводит, смотрит Ване в глаза. – Т-ты мне нра-ав-вишься, В-ваня, – Ванечка непроизвольно расплывается в улыбке, облизнув покрасневшие губы. И Ваня счастливо улыбается в ответ, понимая, что, вообще-то, он может сказать сейчас тоже самое, и это будет чистейшей правдой, даже если и самой большой на свете глупостью.       Спустя какое-то время всё-таки эти двое возвращаются в комнату, наблюдая за тем, как народ уже постепенно готовится расходиться: ребята, каждый в меру своей адекватности, стараются прибрать весь мусор, чтобы хозяину квартиры осталось меньше работы. Оба Вани им помогают, составляя пустые бутылки и упаковки от еды в пакеты, потом провожают всех гостей, убедившись в том, что они в состоянии доползти до дома и, желательно, не спалиться перед родителями. Но когда они возвращаются в комнату, глазам предстает другая картина: мирно посапывающий на диване Слава, который выпил больше всех и явно не справился с тем, что выпил. Попытки поднять этого высоченного и тяжёлого лося успехом не увенчались абсолютно, из-за чего Светло чувствовал себя в какой-то мере виноватым. – М-мне некуда его та-ащить, Вань, честн-но, – Ванечка виновато трет щеку, отчаянно глядя на Славу в отрубе. Тот, кажется, даже своё шестнадцатилетие так не праздновал, хотя ему родители тогда дали официальное разрешение на бухло в умеренных дозах, не то, что эта компашка, которая ныкалась от любого шороха в подъезде. – Мне о-очен-нь нел-ловко у те-ебя это п-просит-ть, но м-може-ешь, п-пожа-алуйста, ост-тавить е-его у себя до з-завтра-ашнего ут-тра? Если что-то-то за-аблюет, я все п-помогу от-тмыть и п-по возмо-ожности воз-змещу у-ущерб. Его м-мать домо-ой не пус-стит в та-аком сост-тоя-янии, хоть и з-знала, ку-уда его отп-пускала. П-прости, у н-нас, поход-ду, вы-ыхода нет.       Приходится согласиться оставить Карелина здесь на свой страх и риск. Как попытка ради попытки, его ещё раз на пробу удачи стараются растолкать, но Слава мычит что-то нечленораздельное, посылает нахуй возмутителей его спокойствия и отворачивается на другой бок, тут же уплывая в сон обратно. На него машут рукой, и Ваня идёт провожать Ванечку домой. У двери подъезда они неловко мнутся, не глядя друг на друга. Светло уже думает пробормотать «ну, пока» и пойти домой, но его всё-таки притягивают к себе и снова целуют, заставляя бабочек в животе устраивать законченную феерию. – С д-днём рожде-ен-ния, – снова смущённо улыбнувшись, говорит Ванечка и всё-таки заходит в подъезд. А Ваня уходит разбираться со своим ночным гостем. – Это все только кгхади Вани, а не кгхади тебя, свинота, – Евстигнеев беззлобно ухмыляется, глядит на Славу, который в свою очередь глаза поднять не решается. Точнее, не может. Просто лежит на диване недвижимо и все. – Ради Вани? Ну охуеть, наконец-то у него ухажёр нашелся, я уже думал, моя рыба-солнце так и проходит в старых девах до гроба, – Слава даже с заплетающимся языком скалится, но делает это в адрес ковра, потому что адресом выше он не может: голова не поднимается.       Его тактично информируют, что сычевать он будет в обоссанном подъезде, если ебало не завалит. Слава очень тактично ржёт на всю хату, как отбитый, с придыханием, будто он курильщик с сорокалетним стажем и ему осталось всего ничего, а потом еще более тактично всё-таки заваливает ебало – попросту отрубается, повернувшись на бок и потеряв интерес к ухажёру рыбы-солнца. ***       Казалось бы, что может испортить такой прекрасный момент, когда вся жизнь казалась Ване идеальной: классные подарки, хорошо и весело проведённое с друзьями время, а особенно с одной конкретной заикающейся личностью, даже никто не спалился их времяпровождением. Всё было даже слишком хорошо.       Ровно до приезда родителей.       Они заходят в квартиру, улыбаются, поздравляют сына с прошедшим вчера днём рождения, мама наполовину шутливо проверяет квартиру на наличие пустых бутылок из-под алкоголя (Ваня ухмыляется, припоминая то, как они со Славой с утра проверяли каждый миллиметр квартиры, несмотря на больную голову последнего), а потом они идут на кухню. Ваня, как порядочный сын, усаживает родителей за стол, ставит чайник, достает из холодильника остатки торта, потому что больше, по сути, ничего не осталось: остальное сточил за несколько минут Слава, который с утра не проснулся, а восстал из мёртвых. Родители довольные, как будто отдохнувшие, хоть и ездили по делам на работе отца, наперебой рассказывают про поездку и пьют чай, хваля вышеупомянутый торт. Ваня с улыбкой думает о том, что надо не забыть рассказать об этом Ванечке, тот обрадуется любой похвале. – Сынок, мы с папой хотим тебя обрадовать, – женщина с улыбкой бросает взгляд на мужа, а тот подбадривающе кивает, отправляя в рот ещё одну ложку торта. – Ты так не хотел уезжать из Москвы, от своего любимого класса, своих друзей и всего остального, – у Вани внутри начинает скрестись тревога, протягивая тонкие жуткие пальцы к красной кнопке «SOS», – ты к этому всему вернёшься. Папе на работе сказали, что он снова очень нужен в Москве и буквально в кратчайшие сроки, – тонкие жуткие пальцы колотят по красной кнопке изо всех сил, царапая стены вокруг и завывая жуткими воплями. Ваня обескуражен, растерян и ужасно напуган.       Перед глазами несутся почти три года, проведённые здесь. Любимый класс и свои друзья – это всё тут. Это не в Москве. В Москве уже давно всё совершенно чужое. Здесь огромный двор с двумя враждующими компашками, которые часто забивают на разногласия и все вместе играют в каких-нибудь казаков-разбойников или салки большой оравой. Здесь Мирон и Рома, с которыми интересно не только в футбол поиграть, но и поговорить на какие-то более умные темы. Здесь невозмутимые Андрей и Витя, которые, как само собой разумеющиеся, являются самыми главными среди этой ребятни и к которым невольно начинаешь относиться с лёгким трепетом. Здесь Славик, который ведёт себя как человек, который с пятилетнего возраста не слезает с наркотиков, но при этом он реально мозговитый парень, да и добрый, несмотря на все эти бесчисленные маски. Здесь Ванечка. – В смысле, – только и выдавливает из себя Ваня, какой-то частью мозга понимая, что родители уже с минуту ждут от него реакции, – в смысле векгхнусь. Я не хочу, мам, пап. Не хочу. Для меня Москва уже чужая, я не хочу туда возвкгхащаться. – Обстоятельства вынуждают, – выдаёт мама самую ненавистную фразу на свете, и внутри что-то ломается. Его и не собирались изначально спрашивать. Его поставили перед фактом. Поедешь в Москву жить и всё тут. Обстоятельства ебучие.       Ваню душит обида, ему реально в какой-то момент становится трудно дышать. Он покачивается, как сомнамбула, уходит с кухни, на автомате бросает что-то по типу «я прогуляюсь, переварю» и вываливается из квартиры. Если бы не пронизывающий взглядом отец, Ваня бы расплакался. Так что, как только взгляд отца больше не давит на черепную коробку, слёзы сами по щекам текут. От бессильной злобы, ярости на всё живое и понимания того, что он ничего не сделает. Ноги сами несут в соседний дом, на третий этаж, в семнадцатую квартиру. Ваня как-то очень к месту вспоминает, что родители младшего тёзки куда-то планировали уехать. Он звонит в дверь долго и настойчиво, Ванечка открывает дверь взъерошенный и сонный, в растянутой домашней футболке и с отпечатком подушки на щеке, – видимо, звонок в дверь его вытащил из кровати. Но вся его сонливость улетучивается сразу же, как только он видит состояние вчерашнего именинника. – Понимаешь, – захлёбываясь в эмоциях и в дыме уже третьей по счёту сигареты, говорит Ваня, стараясь выдувать его в открытую форточку, у которой сидит, – обстоятельства, блядь. Обстоятельства, сука! А обо мне никто не подумал. Нахуя, если есть обстоятельства! – Ванечка молчит. Молчит, ковыряя какие-то крошки, неубранные с кухонной столешницы. Смотрит то в пол, то в окно, то в потолок – куда угодно, но не на Ваню. А потом всё-таки сталкивается с ним взглядами, и Евстигнеева окатывает такой волной боли и отчаяния, что он закашливается сигаретой и его передёргивает. Сравнивать их эмоции глупо – плохо обоим. От безысходности. Она, это, наверное, самое противное вообще, что существует на свете.       Папа говорит, что у них две с половиной недели на сборы и всё к ним прилагающееся. За это время они с мамой ещё два раза ездят в Москву, и каждый раз Ваня встречает родителей на пороге с надеждой в глазах. С надеждой на то, что они приедут и, улыбнувшись, скажут что-нибудь по типу: «ну ты, Ваня, дурачок, конечно, повёлся на такую детскую шутку, дома мы остаёмся, никуда не едем». Но они не говорят.       Они чуть более поспешно собирают вещи. «Да не г-грузи-ись, по-любому в после-едний м-момент всё отме-енится, ни-икуда ты от меня не де-енеш-шься», – хорохорится Ванечка, несмотря на тревожный взгляд.       Они договариваются с хозяйкой квартиры о внеплановом прекращении аренды квартиры. «Отменится», – упёрто качает головой Ванечка, слушая рассказы Вани.       Они забирают Ванины документы из школы и последний раз едут в Москву перед отъездом. «Д-должно отмени-иться», – убитым голосом повторяет Ванечка, глядя на Ваню потускневшим взглядом.       В эти две недели они друг от друга не отлипают, разве что ночуют каждый в своём доме. Хотя, если бы не родители, и спали тоже вместе, в обнимку. Ваня, конечно, и с друзьями немало времени проводит, предупредив самых близких из них о своём отъезде заранее, но бОльшая часть времени и внимания заслуженно уходит Ванечке. Во время последней родительской поездки в Москву Ванечка заваливается к Ване на ночёвку. – И почему ты кгханьше мне не сказал, что я тебе нкгхавлюсь, – задумчиво тянет Ваня, приобнимая Ванечку, когда они валяются на диване, краем уха слушая работающий фоном телевизор, – так бы больше вкгхемени вместе пкгховели. – Та-ак бы б-было больн-нее ра-асстав-ваться, – вяло возражает Ванечка, но взгляд выдаёт с головой – враньё чистой воды, он и сам жалеет. – Сам м-мог бы ск-каза-ать, – он фыркает, словно пытаясь спрятать это самое «жалеет» за насмешкой, словно не желая, чтобы его эмоции так легко читались, и у Вани от этого сердце только сильнее щемит. – Я об-бязательн-но прид-ду поп-п-проща-аться, – тихо говорит Ванечка накануне отъезда через четыре дня. Они целый день просидели у него дома, прокуривая комнату мальчишки до какой-то сумасшедшей степени, играли в подаренный Ване на день рождения шутер и очень много целовались. – Мы уезжаем в два, – так же тихо отвечает Ваня перед тем, как его снова утянут в поцелуй, у которого чувствуется слишком горький привкус. ***       Будит Ваню не будильник, а мама. Треплет за плечо, по волосам, приговаривая «Ванюш, просыпайся, Ванюш, Ванюш». Ванюша нехотя открывает глаза и садится в кровати. За окном ещё почти темно и он недоумённо смотрит на маму, мол, в чём дело. – Папа принял решение ехать рано. У тебя двадцать минут на то, чтобы позавтракать, одеться и быть готовым на выход, – тараторит женщина, конец фразы договаривая уже из коридора. Ваню подкидывает на кровати, когда он переводит взгляд на часы: пять тридцать утра. До двух часов дня ещё слишком много времени.       Двадцать минут заканчиваются очень быстро, потому что Ваня всё это время мечется и думает о том, что до двух часов дня ещё слишком много времени. Ванечка спит. Ванечка не знает. – Надо было со всеми друзьями прощаться вчера, позавчера, у тебя четыре дня на это было, – жёстко обрывает все попытки протеста отец. Он берёт с полки ключи, обувается и выходит из квартиры, чтобы заранее завести машину. Ваня скрипит зубами от ярости и желания прямо сейчас разбить что-нибудь ценное и шумное, причём, желательно, себе об голову. ***       Ванечка взбегает по ступенькам, так и не дождавшись лифта, нетерпеливо звонит в дверь. На часах всего половина второго, но он думает, что никто не обидится, если он проведёт в этой квартире на тридцать минут большего положенного. Мама Вани к нему хорошо относится, да и папа тоже. Они его не выгонят. Но дверь никто не открывает. Он звонит и стучится минуту, две, пять – тишина и покой, в отличие то нарастающей внутренней паники. – Изв-вин-ните, а в-вы не зн-наете-е, где жильц-цы эт-той кварти-иры? – Интересуется мальчишка у женщины-соседки, к которой он постучался. Тут-то ему сразу открыли. – Уехали, – отвлечённо отвечает женщина, явно мыслями витая не тут, а, наверное, на кухне, судя по запаху выпечки, который вырывается из приоткрытой двери, – ещё рассвет даже не занялся, как уехали. Ключи попросили меня передать хозяйке, у которой арендовали. А чего тебе? – Уехал-ли, – повторяет Ванечка, глядя в пустоту и игнорируя вопрос, – а В-ван-нька у мен-ня сига-арет-ты забыл-л.       Он стоит так ещё несколько минут, пытаясь справиться с нарастающим комком в горле, от которого начинает щипать в носу, а потом в сердцах пинает коврик около двери. Тот отлетает в сторону с тихим шуршанием, а взгляд цепляется за клочок бумажки, который, видимо, придавили этим ковриком, а Ванечка его и не заметил. Он наклоняется, разворачивая впопыхах криво вырванный из тетрадки листок и читает довольно знакомый, чуть неровный почерк:

Ты мне тоже нравишься, Ванечка.