Пока горит мой динамит

      Внутри всё клокотало от радостного предвкушения. Везде чувствовалась атмосфера праздника, убаюкивая тебя и одновременно встряхивая. Украшения, ароматы домашней еды.       — С Рождеством! — счастливо улыбаясь, поприветствовала меня незнакомая женщина. Впервые её видела.       — С Рождеством, тётя Роза! — не менее радостно отозвалась я.       Снег скрипел под ногами, снег падал сверху, снег был везде. Атмосфера католического Рождества. Счастливые люди, спешащие домой, к семье. Итальянское Рождество — семейный праздник.       И… Я тоже куда-то спешила, неся в руках пакеты с массивными коробками. Подарки. Но кому эти подарки?       Внутри всё спёрло.       Я видела на ногах зимние ботинки и джинсы, которых у меня никогда не было, зимний пуховик тёмно-синего цвета — сроду такого не покупала. Горячее дыхание вырывалось из моего рта — сбилось от быстрого шага, на который я перешла, когда бежать уже не позволили прокуренные лёгкие. Но я была такая счастливая, такая живая. Пакеты в руках радостно шуршали, а улыбка не сходила с губ.       Я была готова поздравить весь мир с Рождеством.       Даже мафия в этот день объявила о тишине. Вместо взрывов везде слышались рождественские песни и разговоры горожан, предвкушающих трансляцию обращения Папы к верующим.       Рождественские ели, фигурки Святого семейства в яслях, венки, Баббо Натале с мешками подарков, несущий их хорошим деткам — местная разновидность Санты.       Радостно жмурясь, я втянула голову в плечи и припустила быстрее, прибавляя шагу по незнакомой мне улице. Мне неведомо, к кому я так спешила, кого так хотела увидеть, но внутри всё спирало от счастья так, что хотелось плакать.       Я свернула по улочке вниз, выходя на широкий проспект. Перебежала дорогу по зебре. Взгляд был устремлён на высотный дом, маячивший впереди. Хлопья снега проносились мимо, изредка оседая на носу и торчащей из-под капюшона куртки чёлке. Открыв ключом дверь в дом, я радостно воскликнула, обращаясь к охране: «С Рождеством вас!», и, выслушав ответные поздравления мужчин, даже не стала дожидаться лифт. Просто понеслась по лестнице, перепрыгивая через ступеньку.       Незнакомые мне лестничный пролёт, коридор и украшенные рождественскими венками двери квартир. Я позвонила в звонок квартиры номер «77». За дверью слышалась возня, радостные голоса. Замки загремели, и…       — Хаято, ты приехала? — Открыв дверь нараспашку, на пороге стояла почти моя точная копия, но черты лица и взгляд были гораздо мягче. И волосы. Светло-пепельные, они водопадом спадали на покатые плечи. — С Рождеством тебя, моя дорогая!       Молодая женщина потянула ко мне свои тонкие ухоженные руки.       — С Рождеством, мама!       И я нырнула в объятия этой женщины, ловя поцелуй в щёку. От неё пахло детским питанием и выпечкой. Когда мы расцепили объятия, я ещё раз окинула её взглядом сверху вниз, а ведь она была на каблуках: вечно юная Лавина, моя биологическая мать; невероятно красивая и такая домашняя. На ней было очень красивое тёмно-зелёное платье в пол с воротником под горло. Такой я её видела и на старых фотографиях.       — С Рождеством. — Из гостиной вышел незнакомый мне мужчина с ребёнком на руках — точь-в-точь юный Хаято, такой, каким я его видела в фотоальбоме Шамала.       — Сестлёнка! Сестлёнка! — заголосил мальчик.       На меня накатила волна неконтролируемой нежности. Я…       — …ято! Хаято!       Я распахнула глаза и увидела встревоженного Шамала. Даже и не заметила, как задремала.       — Да что за паника? — Зевая, я размяла затёкшую шею.       — Ты издеваешься? — В меня упёрся хмурый взгляд Шамла.       — Да что? — Я аж выпрямилась.       Он молча указал на меня. И верно, я почувствовала, что с лицом что-то не так. Дотронувшись до него пальцами, я ощутила влагу. Лицо и влага — слёзы. Такой вывод напросился сам собой. Нахмурившись, я утёрла слёзы воротом футболки.       — Всё нормально. Такое иногда происходит со мной.       — В каком смысле? — Шамала не удовлетворил такой ответ.       На краешке сознания всё ещё витали неясные образы Лавины, похожего на меня ребёнка, неизвестного мне мужчины и города, присыпанного снегом и укрытого атмосферой Рождества.       — Не собираешься отвечать? — не сдавался Шамал. Я молчала. — Хорошо, — вздохнул он, — это связано с предстоящей свадьбой?       Изнутри вырвался смешок. Ну, и что мне ответить? Как есть?       Подперев рукой щёку, я уставилась в облачный пейзаж иллюминатора.       — Тебя удивит, если скажу, что я даже рада?       — Хаято?       Я вздохнула.       — Ясно, удивляет.       — Ещё как, — с недовольством отозвался Шамал. — Не желаешь объясниться?       Если не Шамалу, то кому вообще можно рассказать? Наверное, я и без того всё слишком держу в себе.       — Шамал, — я повернула к нему лицо, — хотеть чего-то для себя — это же нормально? Да?       Его лицо вытянулось. Моргнув, Шамал почесал щетину на подбородке и уставился на подлокотник кресла.       — Только не говори мне, что раньше это было не так.       — Ага, — расплылась в улыбке я, — раньше такого не было.       — И что изменилось?       Я опустила взгляд, но улыбаться не перестала.       — Знаешь, я действительно расстроена тем, что меня считают в Альянсе семей хорошим подспорьем. Они просто взяли — и решили: свадьбе быть. Но… — В иллюминаторе всё смешалось в бело-лазурной мешанине из облаков и неба. — Итальянские свадьбы такие свадьбы, да?       Шамал отозвался насмешливым фырчанием, точно он — ёж.       — Верно. По всем канонам их не поймут, если они проведут свадебную церемонию в одночасье. На моей родине не принято поспешно жениться. Иногда подготовка занимает целый год.       — Вот именно! — Я хлопнула ладонью по подлокотнику.       Италия — католическая страна с вековыми устоями и канонами. Свадьба — это целый праздник. Чтобы организовать мероприятие на по меньшей мере несколько сотен персон уйдут месяцы: место, меню, организация и всё прочее. Это же Вонгола, это же Альянс. Тем более, они не могут просто взять и поженить незнакомых людей. Есть такой период ухаживания у итальянцев: месяца два как минимум. У них вообще не принято быстро жениться, как в той же Японии, где большинство пар просто подают бланк в мэрию и расписываются. Итальянцы порой не знают меру, и свадьба — тому пример. Боюсь представить себе масштабы торжества по-вонгольски.       — Тогда с чем связаны слёзы? — Шамал одарил меня тяжёлым взглядом.       — Ты уверен, что не пожалеешь, если полезешь ко мне в голову? У меня там мрак. — Я развела руками.       — Переживу. — Он закинул ногу на ногу. — Ну, так что?       Я поняла, что меня так просто не оставят в покое. Путь до Палермо был неблизкий даже на самолёте. Шамал упрямый. Мы друг друга стоим.       Вздохнув, я спросила:       — Окей. Что для тебя дежа вю?       — Ошибки обмена информации между долями мозга, — Шамал ответил кратко, прекрасно поняв, что это проходной вопрос. Он слишком хорошо меня знал в масштабах научных разговоров и философских тем. Цуна до сих пор тупил в этом плане.       — А сновидения?       — Сон — индикатор того, о чём думает человек. Во сне мы видим то, что больше всего нас беспокоит. Очень субъективное восприятие образов, возникающих в сознании спящего. Это если не углубляться и не лезть в область нейрологии, в которой я не разбираюсь, — усмехнулся Шамал, складывая на груди руки. Медик медиком.       Я ему даже похлопала в ладоши, благо, бортпроводница была далеко, и мы были единственными в салоне частного лайнера Вонголы. Иногда особые привилегии очень удобны. Первоклассные закуски мне очень понравились. Телятина так и вовсе была изумительна, почти что таяла во рту.       — А ты наловчился в разговорах со мной, да? — хмыкнула я, но Шамал неодобрительно вскинул бровь вверх. — Ладно-ладно! — пошла на попятную я, понимая, что опекун не просто так решил выяснить, что у меня в голове происходит. Такие разговоры очень выносили ему мозг, но Шамал искренне переживал за меня. Надеюсь, настанет время, когда я смогу так беседовать с Цуной. — Меня беспокоят сны.       — Какие? — тут же спросил Шамал.       — Во сне и наяву. Знаешь, — я положила ладони на колени, — я будто просыпаюсь. Медленно, постепенно. Неспешно так. И по мере того, как я познаю окружающий меня мир, обретаю новые воспоминания, чувствую и ощущаю… Мне хочется жить и для себя. Не только ради Цуны, ради вас всех. Для себя. — Пальцы впились в джинсовую ткань. В носу засвербило. — Мне хочется заниматься и тем, что интересно мне. У меня появляются и собственные желания. Не только на автомате вставать, собираться в школу, общаться с Цуной и остальными, а потом засыпать в своей кровати.       Ладонь Шамала легла поверх моей руки.       — И чем ты хочешь заниматься? — мягко спросил он.       Мне невольно вспомнилось, как я смущалась Шамала первое время. Всё искала подвохи. Но Шамал был для меня не просто опекуном. Я никогда не скажу этого вслух, но он для меня как отец. Когда пожурит, а когда даст мудрый совет. И такой забавный образ отца на диване, посасывающего пиво, как шутят в Интернете. «Образ бати».       Я улыбнулась.       — Мне всегда была интересна наука, а Цуна только подстегнул мой интерес той своей игрой и натолкнул на мысли о Море Дирака.       — Только не начинай о Море своём, если не оно тебя беспокоит. Реборн вот недавно говорил со мной о нём, — поморщился Шамал.       — Хорошо, не буду, — кивнула я. Хотя про Море начать уж очень хотелось, но, так и быть. Не сегодня. — Оно и не главное в том, что меня беспокоит.       — Сны?       — Да, они. Понимаешь ли… — Я замялась, разглядывая мозолистые пальцы Шамала. — Иногда мне снится всякая дичь, тут не спорю. Типичная обработка информации мозгом за день. Но бывают и другие. Когда, проснувшись, передо мной мелькают только образы, но… Я вижу сны о другой себе. И не всегда о женщине. Иногда я — взрослый мужчина Хаято. И у всех них, других Хаято, свои жизни, свои друзья и знакомые. Я вижу улицы, города, в которых никогда не была и не могла быть. А самое жуткое в том, что они чувствуют. Шамал, — я заглянула ему в глаза, — они чувствуют.       — Это осознанные сновидения?       Я отрицательно мотнула головой.       — Нет, я всё вижу как в шутере от первого лица, но не могу принимать решения сама. Это не сны, это просто другие Хаято. — Всё внутри спёрло от восторга. — Это удивительно, Шамал!       — Саваде своему говорила?       — Неа. У него и без меня сейчас дел полно. Да и про свадьбу я ему ни-гу-гу, кстати.       — Хаято, он же будет волноваться! — Шамал вскинул голову вверх, закатывая глаза.       Насмешливо разглядывая его, я фыркнула.       — И что мне его волнение даст? Что он может сделать в этой ситуации? Поволноваться за меня? Пф-ф, не смеши.       Рывком вырвав из его ладоней свои руки, я закусила губу.       Чем же была для меня Япония, чем же был для меня Намимори? Весной белый и розовый зефир лепестков разлетался, покрывая ковром улицы, дороги и каналы. Летом: назойливые кряхтящие цикады — днём, а стоит наступить ночи, как начинают скрипеть сверчки; про летучих тараканов и прочую мерзость отдельный разговор, но… Было ещё кое-что, что мне так хотелось сделать этим летом с Цуной, Такеши и всеми остальными. Бенгальские огни сенко-ханаби. Мне очень хотелось подержать мягкий жгут запалом вниз, наблюдая за разлетающимися искрами где-нибудь во дворе за домом или на берегу реки. Такеши говорил как-то, что без этого — лето не лето. Сенко-ханаби потрескивают чуть слышно, а ты наблюдаешь за его горением, закусывая жареным кальмаром на палочке. А осенью я хотела побродить по дому Кёи, по тем бесконечным коридорам с отполированными до чёрного блеска полами. Может, даже встретить непокорную зиму в Намимори, вдохнуть холодный влажный воздух, которым хочется надышаться до гипервентиляции лёгких. И снова ощутить чуть уловимый запах стирального порошка и чего-то горелого в воздухе — преследующие тебя круглый год повсюду. Прекрасный город с его…       — Простите, что прерываю вас, — выдернула меня из раздумий подошедшая к нам бортпроводница, — но, может, вам что-нибудь нужно?       — Мне… — начал Шамал, но я оборвала его:       — У вас есть сорт голубого чая?       — Да, конечно, — расплылась в вежливой улыбке бортпроводница.       — Тогда мне голубой чай, солёный крекер и орешки. Спасибо!       Когда она ушла, я отвернулась от Шамала, дав ему понять, что временно разговор откладывается. Вскоре к нам привезли тележку с тем, что попросили я и Шамал. Насыщенный голубой цвет чая напоминал мне любимый цвет Цуны и испорченную рубашку от Армани.       — И всё же я считаю твою идею не говорить никому о происходящем тупой, — выразил своё недовольство Шамал. Я лишь фыркнула в чашку. — По крайней мере, своему Саваде. Он же даже не сразу заметит твоё отсутствие из-за общей нагруженности. Это нечестно по отношению к нему!       Вздохнув, я засыпала пригорошню орешков себе в рот и с шумом захрустела ими. Мне и без Шамала известно, что поступаю неправильно, но что остаётся? «Ой, Цуна, ты знаешь, мне выбрали жениха, и это не ты. Какая досада! Но это ведь ничего?» — так, что ли? Да не, бред. Лучше сама, своими глазами я посмотрю на ситуацию, моего женишка, а там уже начну действовать. Чёрта с два я просто так покорюсь этим напыщенным индюкам!       Кандидатура Цуны меня более чем устраивала, и других мужиков мне не надо, пусть засунут свои хотелки куда-нибудь в жопу, а затем ими и благополучно подавятся. Да и Вонголу с Альянсом мне нужно, как следует, подоить с финансированием. Выигранных на тотализаторе денег мне не хватит для реализации моих желаний.       — Короче, я планирую нажиться на Вонголе и Альянсе, пока будет вся канитель со свадьбой, — закидывая в рот орешек, хихикнула я.       — Думаешь, стоит говорить о таких вещах в лайнере Вонголы? — усмехнулся Шамал.       Я пожала плечами.       — Не ты ли осмотрел весь салон, пока я после посадки в туалете ныкалась?       — Как ты…       — Ой, да брось, — отмахнулась я. — Не надо меня за дуру держать. Так что я знаю, что жучков и камер нет.       Шамал сокрушённо покачал головой.       — Так вот, — продолжила я, — мне нужны деньги. Пока я пытаюсь прикончить моего женишка или дотянуть до Церемонии наследования Цуны, в моих планах организовать лабораторию.       — Ну и, что ты такое масштабное хочешь провернуть, раз тебе нужно финансирование? — хмуро поинтересовался Шамал, взирая на меня исподлобья.       Я щёлкнула пальцами, после чего принялась выкладывать из орешков на подставке кресла звезду.       — И вот тут мы возвращаемся к теме моих снов. Как тебе такое: человеческий мозг — машина времени.       — В каком смысле? — заметно опешил Шамал.       Мои губы тронула грустная улыбка. Иногда мне давило на черепушку. Не могу назвать себя гением, я не столь напыщенна, как тот же Бел, чтобы считать себя таковой. Но это не меняет факта: я умная. И ладно бы, я сидела себе на заднице ровно, но кругленькая выигранная сумма немного одурманила меня. Не то чтобы мне так уж нужны деньги, нет. Они нужны мне для моего желания.       — М-м, как бы попроще? — Я приложила палец к подбородку. — Пожалуй, начну издалека. Тебе наверняка неизвестно о М-теории, или же иначе о теории Брана, так? — Дождавшись, пока Шамал кивнёт, продолжила: — «Многомерная мембрана». Современная физическая теория, созданная с целью объединения фундаментальных взаимодействий. А теперь представь: наша Вселенная существует на мембране, как вот это покрывало, лежащее у меня под боком. — Для примера я потрепала края покрывала. — А вот мы с тобой, — мокнув палец в чай, я капнула на покрывало, после чего капли скатились по нему вниз, не впитываясь, — как капли этого чая, скатывающиеся по ней.       — По-моему, это покрывало пропитано водоотталкивающим составом, — отозвался Шамал.       Я окатила его холодным взглядом. Шамал поднял руки вверх.       — Речь о теории Суперструн. Считается, что всего измерений десять, но некоторые говорят об одиннадцати — насчёт неё у меня отдельный разговор, опустим пока и поговорим позднее. Наш трёхмерный мир — это оболочка, которую мы можем воспринимать. Её принято называть дополнительным измерением, но единственное, на что оно способно — пересекаться между измерениями. Это то, что принято нами как гравитация.       Глаза и лицо Шамала выражали стадию непонимания и неприятия. Я растянула губы в улыбке, гипнотизируя его взглядом.       — И как это связано с тем, что мозг — машина времени? — выразил он своё непонимание.       — Если точнее, то мой мозг — квантовая машина Тьюринга.       — Это ещё кто?       — Я хочу заниматься квантовой кибернетикой. — Я проигнорировала его вопрос. — В моей квартире находится машина времени семьи Бовино! Шамал, её можно использовать для исследований!       — Ты отобрала у отпрыска Бовино их Базуку? — Шамал скептично приподнял бровь.       Я передёрнула плечами.       — Ламбо всё равно использует её для всякой фигни. Пусть лучше лежит у меня дома. Целее будет. Так надёжнее.       — Ну-ну. — Он внимательно смотрел на меня. — И какого рода исследования тебя интересуют?       — Всё просто. Я хочу продолжить одну из идей Эстранео.       — Ты с ума сошла?! Эстранео и всё, что с ними связано, под грифом табу с того инцидента с Рокудо Мукуро и его побегом из лаборатории! — В меня уперся тяжелый взгляд Шамала.       — Эй-эй, не надумывай себе то, что ты надумал! — Протестующе взмахнула рукой. — Я говорю про старую Эстранео, которую за основу взяла фашистская Аненербе. Муссолини знал толк в хороших вещах, у него были и мудрые мысли. И изначальная лаборатория Эстранео, которая впоследствии стала семьёй Эстранео, была прекрасна. Когда не стало Муссолини, то лишь потом их исследования приобрели жуткий оттенок.       Шамал устало потёр глаза. Я поняла, что пора заканчивать. Хватит и того, что уже сказала. Мы всегда сможем поговорить ещё.       — Но в честь чего такой интерес к этой твоей квантовой машине из мозгов? Неужели это важнее, чем сказать твоему Саваде о предстоящей свадьбе?       Я не стала ему отвечать и уставилась в окно.       Не хочу никому говорить о первопричине из страха. Я боюсь, что если ничего не сделаю и не перекрою эти сны, то в одном из снов мне вспомнится моя прошлая жизнь Хаято-парня-скитальца или, что ещё хуже, утрачу своё «Я». Ради Цуны и всех мне не хочется потерять себя. Нельзя больше прятаться от прошлого и надеяться, что оно не настигнет тебя. Его нужно просто уничтожить.       Меня беспокоили ароматы пирога с изюмом панеттоне и кексов, приготовленных Лавиной. Я почти наяву видела перепачканного в сахарной пудре мальчика у меня на руках, держащего один из моих подарков на Рождество — «сладкий»: леденцы-тросточки, конфеты и засахаренные фрукты. До меня доносились отголоски эмоций другой Хаято, видящей своего маленького братца.       Но и это не главное. Помимо страха потерять себя на мне висело камнем бремя «правой руки». Лаборатория и то, что я хотела воплотить в реальность, поможет моему боссу. Когда Цуна станет Доном Вонголы (а он им станет), то его авторитет, мягко говоря, будет не ахти. И когда мой босс будет нуждаться в помощи, то я, как его «правая рука», положу все силы на укрепление наших тылов и окунусь в интриги внутри Вонголы и Альянса.       А ещё я скучала по своему игложопому засранцу, любимому кактусу. Как он там, на балконе? Надеюсь, Цуна будет его поливать. Да, это странный кактус, линяющий иголками раз в месяц, — но его вообще можно доверить Цуне? Ну, это ж Цуна.       Если совсем без всяких шуток, то будущее меня немного пугало.       Вглядываясь в пейзаж иллюминатора, я тяжко выдохнула, готовясь к встрече в аэропорту с семьей Брианца.