Украшенные мастера рукой

      У Джейкоба вместо глаз два отравленных сапфира. Встретить зеленые в природе почти невозможно, но вот они - трехвалентное железо в составе минерала, которое превратило голубой в зеленый с дымчатым, сероватым налетом. Солдат, охотник, психопат-убийца, поверивший в Отца. Гремучая смесь, почти невозможная, но вот оно - в луже собственной крови лежит. Кажется, нож таки задел бедренную артерию. Нил доволен, а Джейкоб верит, Джейкоб молится. Про себя, наверняка. Держится за крестик на шее, и смотрит, смотрит, смотрит. Потрошит глазами...       - Джозеф любит всех, - говорит Вера с экранов мониторов. Нил их выключает. Ее он тоже однажды уже почти убил. Он отключает все - мониторы, телевизоры, сигнализацию, пожарную охрану... Но тогда Отец успел, тогда Отец увез ее. Он успел ее взять, защитил. О тебе Папаша сегодня не позаботится. Нил смотрит прямо на Джейкоба, но в голове лишь лицо Ника. Одухотворенное, пустое, расцарапанное охотничьим ножом лицо. Тебе сегодня так не повезет.       - Овца позарилась на волка, - Джейкоб пытается доползти до ближайшей стены, чтобы облокотиться, но рука скользит по собственной крови, и он снова падает, - тебе конец, твои глаза пусты, ты слеп, ведом, - после этого он давится. И плюется кровью, - тебя легко изменить, - его глаза весело искрят.       - Уверен? - Нил достает пистолет, проверяет магазин. Полный, - ты гребанный психопат, - он моргает часто, фокусирует взгляд и смотрит так пристально, как только может. Он впитывает все - его позу, рану, глаза. Запоминает, как расползается кровь.       - Моя цель - проредить стадо, отсеять ненужных, слабых, больных, неверующих... главное, верить Джозефу, он все видел, - он все говорит, и говорит, и смотрит. В его глазах нет ни лесов, ни неба, в них уже почти ничего не отражается. Сапфиры портятся, грязнятся, смерть близко, - врата откроются передо мной, и я пойду...       У меня для тебя новость.       - Вряд ли пойдешь.       Нил поднимается, подходит ближе и обрушивается сверху, прикладывая его голову об пол. Хватает за воротник военную куртку и приподнимает. Глаза у Джейкоба закрыты, губы дрожат. Его всего бьет судорога, кожа горит. И это вестник? Это Его Ангел? Слишком приземленно, не очевидно. Весь сломлен, весь в огне.       - Вряд ли и поползешь.       Нил прокручивает нож в ноге, не в силах себе отказать, и тогда Сид кричит. И тогда Сид воет, а затем смеется, затем он хохочет. Помощник располагает пистолет прямо промеж его глаз, и тогда он вдруг и неожиданно... молчит. Оглушительно.       - Вера подарит мне крылья, и я взлечу, - бормочет Джейкоб, этого почти и не слышно. Этого почти и не было, но Нил внимателен. Нил все читает по губам и откладывает в памяти, чтобы потом не сойти с ума. Чтобы самому позже поверить, что все это правда было, он смотрит Джейкобу в глаза.       - Гори по пути, проходя все круги, - снимает с предохранителя, ставит палец на спусковой крючок.       - Отец, забери меня, - он умирает в бреду. В последнюю секунду его взгляд фокусируется где-то у Нила за плечом, и сапфиры вдруг снова сияют. Их бьет проблеск рассудка, словно надежда. Губы округляются, словно он хочет что-то сказать напоследок, однако...       Уходит. Выпущенная промеж глаз пуля не оставляет шанс быть услышанным.       В регионе Джейкоба Сида не было некрасивых мест, людей. И самого Джейкоба Сида здесь больше тоже быть не могло.       Нил едва ли разжимает пальцы, понимая, что его самого трясет. Каждая мышца болит, а в голове удивительно пусто. Ник, предатель, и тот исчез. Ни цветов тебе, ни пещеры, ни музыки. Беззвучие, слепота. Видимо, человек умеет гореть только полностью. А когда догорает, не возрождается. Мы не долбанные фениксы. Путь нам заказан. Ему дурно. И удивительно спокойно. Он доползает до стены, куда пытался ползти Джейкоб и сваливается, подпирая ее. Закрывает глаза и видит лицо Ника, потому что сам этого хочет. Рисует его, потому что не зря же его художественная выборочность, внимательность и способность к созерцанию каждый раз заставляют все помнить. Мать пыталась сделать из него художника, а в итоге получился солдат. Спасибо, папочка. Нил жмурится сильнее, потому что лучше уж Ник, чем мысли о семье. На лбу свободен, губы застыли в улыбке. Кто-то держал его губы в таком положении, по крайней мере, час, чтобы они замерли. Чтобы мышцы охладели, не сдвинулись.       Нил открывает глаза, глядит на тело Сида. Из его лба распустился алый бутон. Самая середина, сердцевина даже не кроваво-красная - багряная - идет глубоко. И Нил тот, кто заложил это Семя. Взрастил.       Так вот она какая? Месть?       - Да ты гребанный художник! - звучит голос, но Нил не дергается. Он слишком устал, ему просто показалось. А даже если и нет, то у него не осталось сил. Не осталось рассудка.       Нет.       Он ведет взглядом туда, куда Джейкоб успел посмотреть. Куда Джейкоб успел обратиться всем, но не голосом, прежде чем умереть. В дверном проеме, рядом с лужей крови тех, кого он убил до этого, стоит Джон и смотрит, и восхищается. Он влюблен в картину, не иначе. А что еще его взгляд говорит, если не да? вау! кто ты такой, помощник, что такое сотворил?       У Нила нет сил реагировать, думать. Он выгорел, не возродился. Единственная мысль, на которую его хватает, прежде чем Джон Сид пускает пулю ему в плечо, это он что все это время смотрел?