Врата Эдема

Змей обольстил меня, и я ела. (Быт. 3:13) – Ну, с Богом! – буркнул брат Петр, хмуро поглядывая на квадрат массивных стальных дверей, буквально вплавленных в грубую каменную стену. Именно там, за этими дверями, и находилось то, за чем они пришли. Старинный замок, служивший, по оперативным сведениям, штаб-квартирой печально известных розенкрейцеров, казался пустым и необитаемым – в разрушенных верхних этажах гулял ветер и пахло птичьим пометом да мшистой колодезной сыростью брошенного жилья. Среди потемневших от дождя стен и пыльных груд хлама только эта дверь блистала холодной яркой чистотой, как будто была тщательно отполирована тысячью и тысячью ежедневно касавшихся её пальцев. Но никаких замков на злополучной двери не обнаружилось: ни кодовых, ни даже амбарных. Она казалась монолитной, словно громада зеркально шлифованного камня. – Сим-сим, откройся! – мрачно сказала Паула. Орсини криво ухмыльнулся: – А ну посторонитесь, сестра! Леди Смерть зажмурилась, и рев скриммера сменился зубовным скрежетом металла, визгом, треском и грохотом. – Ну вот, – самодовольно поглядывая на дело рук своих, сказал паладин. – Дело мастера боится. – Скорее скриммера, – вполголоса поправила Паула, заглядывая в образовавшийся темный проем. Что они надеялись здесь найти? Быть может, они поступили опрометчиво, пытаясь вдвоем проникнуть в логово врага, славящегося своим коварством и изобретательностью? Монахиня уже была почти готова увидеть внезапно мелькнувший проблеск на острие топора автоягера, но там, за стальными дверями, стояла лишь сырая темнота, дыхнувшая в лицо инквизиторам крепким духом плесени и затхлости. Они двинулись почти на ощупь, сторожко, словно звери, вслушиваясь во мрак. Под сапогами инквизиторов хлюпала вода. Она, журча, стекала по невидимым стенам, капелью срывалась с потолка. «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою», – произнес из темноты мягкий звучный голос. Он исходил как будто ниоткуда, но ощущался столь близко, как будто кто-то нашептывал инквизиторам прямо на ухо, вкрадчиво, будто сам враг рода людского. Петр фыркнул и достал фонарик. Рассеянный луч выхватил из темноты очертания узкого коридора с решетчатым потолком. – «И сказал Бог: да будет свет», – пробубнил Орсини, которому явно начинало казаться, что его преследуют слуховые галлюцинации: в шуме воды, в звоне капель ему и впрямь чудился проникновенный шепот. – «И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью», – бархатно рассмеялся всё тот же вездесущий голос, и вдоль коридора, одна за другой вспыхнули, потрескивая, мертвенно-белым светом электрические лампы. – «И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так…» С каждым шагом вода под ногами стала убывать. Коридор резко вильнул в сторону. Яркая цепь загорающихся с каждым их шагом ламп вела инквизиторов через какие-то пыльные склады и ангары, забитые останками непонятных полуразобранных машин. У Орсини зловещий вид их неподвижных остовов невольно вызвал воспоминания о давнем походе в музей: о сутулых и ершистых очерках скелетов доисторических ящеров, некогда могучих зверей, которых никогда не видел глаз человеческий. Они были уродливы и драконоподобны, но уже не пугали, являясь лишь тенями из канувших в лету миров, где птицы пожирали коней и кошки охотились на человека. Инквизиторы осторожно ступали меж огромных груд мертвого металла, туда, куда вели трубы и тянулись провода, питая скрытое от них живое сердце, казалось бы, мертвого замка. Они шли и шли; взору служителей божьих представали лаборатории, уставленные странными приборами, операционные, библиотеки. Но на всех них лежала печать запустения и разрухи. Нет. Не разрухи. Скорее в них чувствовалась сиротливая пустота – как будто бы люди мгновенно бросили все, и ушли совсем недавно: их так и остались ждать любовно разложенные хирургические инструменты и накрахмаленные халаты, заложенные закладками недочитанные книги. Паула с любопытством трогала переплетенные в кожу корешки, рассматривала чудных уродов, плавающих в формалине в аккуратно расставленных банках, развешенные на стенах картины старых мастеров, скучающе прошлась по клавишам пианино и внезапно замерла. В хрустальной пепельнице на крышке инструмента тлел непотушенный окурок. – Шеф! Тут кто-то есть… – шепнула она, хватаясь за оружие. В тишине зловеще взвизгнула сталь обнажаемых клинков. Паладин скрипнул зубами, сжимая в пальцах древко скриммера. Он искоса глянул на невзрачную, выкрашенную блеклой, местами облупившейся масляной краской дверь в углу комнаты. Перекрестившись, воины божьи во всеоружии и с бодрым боевым кличем ринулись в атаку… но дверь распахнулась сама. Инквизиторы дружно рухнули за порог и, поднявшись с колен, едва не обомлели. Взору их открылись райские кущи – казалось, сюда, как по волшебству, перенесли кусок диковинного леса со всеми его обитателями: с деревьями, папоротниками, лианами и ворохом всевозможных цветов. Когда-то сестре Пауле, конечно, приходилось видеть оранжерею в монастыре Святого Креста, но там были лишь чахоточные лимоны в кадках, а тут все больше напоминало новосотворенный Эдем, только насаженный неведомым творцом, балующимся в бога. Отряхнув котты от налипшей земли, инквизиторы осторожно ступали по мягкой траве, не веря своим глазам. – Ты когда-нибудь видела подобное? – хмыкнул Орсини. – Ну, моя соседка по комнате выращивала фиалки… – пожала плечами Леди Смерть. – «И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя по роду и по подобию её, и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так», – прошелестел листвой над самым ухом всё тот же насмешливый бесплотный голос. – «И увидел Бог, что это хорошо», – добавил Петр, дивясь яркому великолепию вокруг. Воздух был жарок от раскаленных солнцем стекол и напоен запахами многочисленных цветов. Среди искусно расположенных камней бежала кристально-чистая вода, стекавшая в небольшой пруд, в котором неспешно плавали ленивые бело-пестрые рыбины. – «И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду её. И увидел Бог, что это хорошо», – чудились ветхозаветные слова в журчании студеных струй. Паула едва не ойкнула, глянув на спокойно почивавшего в развилке ветвей пятнистого питона: – Посмотрите, шеф… – Гадость-то какая, – скривился инквизитор. – Чистый аспид… А горячий спертый воздух вокруг пестрел бабочками – они, трепеща крыльями, садились на плечи и волосы, словно принесенные ветром лепестки, деловито пробуя кожу хоботками. – «И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле», – пробормотала Паула, по-детски задрав голову вверх. Под стеклянным куполом беспечно щебетали птицы и с высоты ветвей лемуры, вытаращив пуговицы глаз, без страха глядели на вошедших во врата Эдема. – «И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо», – послышался из зарослей всё тот же голос. Инквизиторы настороженно оглянулись, но увидели только большого розового какаду, который с любопытством таращился на них умными бусинками глаз, сидя на ветке раскидистого дерева, усыпанного плодами. – Ты говоришь? – удивилась Паула, подставляя птице руку. Попугай с задумчивым видом вскарабкался ей на плечо и, сварливо бурча что-то невнятное, как старый маразматик, начал перебирать клювом её волосы. – Ты хочешь сказать, что это говорила птица? – недоверчиво сощурился Петр. – Нет, конечно, – рассмеялся всё тот же бархатный голос. По коре могучего древа поползли черные полосы, гладкие, как змеиное тело. Они увили ствол двойной спиралью, словно на фреске Да Винчи, и сползли в траву текучим маслянистым пятном. Оно росло, клокотало, ширилось, ворочалось, словно живое, и, наконец, из него сформировалась длинная черная фигура, окутанная трепещущими нитями развевающихся волос. – Чем обязан, слуги божьи? – насмешливо вопросил господин в черной шинели, и его узкие черные глаза хитро блеснули. – Кто ты? – отшатнулась Паула, судорожно сжимая рукояти клинков. – Я хозяин этого места, – ухмыльнулся мужчина и любовно погладил питона, высунувшего тонкий подрагивающий язык: – меня зовут Исаак. Исаак фон Кемпфер. – Кемпфер? – прорычал Орсини, смеривая собеседника взглядом, пылающим праведным гневом. – Орден Розенкройц к вашим услугам, господин инквизитор… – отвесил учтивый полупоклон Исаак. – Зачем вы пришли? – с игривой детской пытливостью спросил он, не сводя глаз с гибкого тела пестрой змеи, обвивавшей его руку в белой перчатке. Петр с криком замахнулся, и рев скриммера распугал птиц, разлетевшихся прочь. Но маг тут же стек жидкой лужицей и спустя какую-то долю секунды непостижимым образом оказался за спиной обескураженного паладина. – Убить меня вы всё равно не сможете, – хохотнул ему на ухо Исаак, закуривая папиросу. – Что ты такое? – прошептала Паула. – «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», – процитировал маг. – Хм… ну ладно. Вы не производите впечатления людей, знакомых с классической литературой, – в сторону бросил он и продолжил: – Ведь это благо – очистить мир, пускай даже огнем, как и мечтает мой господин. В отличие от вас, молодые люди, я знаю своего бога лично. – Вы стоите за злом этого мира… – прошептала Леди Смерть. – Но тогда… – …Кто стоит за самим злом?» – озорно сверкнул глазами Кемпфер. – Вы это хотите знать? Ну что ж… Исаак порылся в кармане и неожиданно извлек из недр шинели большое яблоко, обтер его румяный бок о рукав: «Отведайте плод познания, и откроется вам. Раскроются глаза ваши, и вы станете подобны Богу, зная добро и зло». Маг с хрустом надкусил кожицу безупречно белыми зубами и ухмыльнулся: – Как видите, он не отравлен. Паула нерешительно глянула в лукавые черные глаза розенкрейцера, но всё же взяла предложенный фрукт. Рассеянно жуя, она протянула его Орсини. Брат Петр с сомнением глянул на напарницу, но таки укусил злосчастный плод: «Яблоко как яблоко – кислое и немного недоспелое, как, правда, не ко времени». – Ну что ж, – затянулся папиросой маг, – я расскажу вам то, что вы желали знать. Когда-то давно, ещё до Армагеддона, когда мир был молод и я немного моложе, человечество заполонило всю Землю и обратило свои взоры к иным мирам. Именно тогда были созданы первые генномодифицированные люди. Вы скажете, что это кощунство – вторгаться в те области, где место лишь божьему промыслу, но нет. Это люди создали богов… Маг всё говорил и говорил. Убаюкивающий голос его был мягок и размерен, словно у человека рассказывающим детям совсем не страшную сказку. – Вот именно тогда на меня вышел Альфонсо Д’Есте… – благодушно зевнул маг. – А дальше, думаю, вы уже знаете, – прибавил он, глядя на инквизиторов, спавших крепким сном на примятой траве. – Впрочем, кому я это рассказываю? – вздохнул Кемпфер. Он заглянул в лицо безмятежно спящей Паулы и ухмыльнулся, расстегивая пуговицу за пуговицей… *** Когда Петр пришел в себя, он понял, что лежит навзничь на земле и по его голой груди ползет здоровенная зеленая гусеница. Единственный костюм, который ему оставил мерзавец и содомит Кемпфер, являл собою костюм Адама в натуральную величину. Единственным минусом его, наверное, было то, что появиться в данном наряде в приличном обществе не представлялось возможным. Без своих лат и оружия он чувствовал себя куда неуютней, чем без самой одежды, и абсолютно беспомощным. «Проклятый маг! Проклятая доверчивость! А Паула! Тоже хороша… Бдительный воин божий. Как же! Вот верь этим женщинам! Это ведь не первый случай в истории», – мрачно подумал паладин, решительно шагая сквозь заросли. Трава колола его босые ноги, а кусты царапали незащищенное тело. «Как такое могло случиться? Ещё и скриммер! Это же секретнейшая разработка!» – едва не взвыл от злости инквизитор, с яростью прорубаясь через рукотворные джунгли. И тут он замер. Она стояла на берегу пруда, что-то напевая себе под нос. Она была совершенно нагая и удивительно красивая – тонкая, стройная. Звенящая вода струилась по крепкой девичьей груди, по крутым точеным бедрам, стекала с растрепанных пепельных волос. Так, наверное, однажды проснулся Адам и впервые увидел Еву в райских кущах, и звери, и птицы с любопытством взирали с ним вместе на новое, незнакомое им создание, а она безмятежно плескалась под сенью листвы и смеялась, впервые увидев свое отражение в воде. Эта женщина перед ним не могла быть Паулой – всё время сосредоточенной, жесткой, как туго натянутая металлическая струна. Это была сама Ева в первое свое утро, по-детски дивящаяся всему вокруг, непосредственная и бездумно-спокойная. Почувствовав на себе чужой взгляд, она обернулась, прижав руки к груди. – Шеф?! – Этот ублюдок обвел нас вокруг пальца, – проворчал Орсини и залился краской. Паула лукаво поглядела на него из-под длинных темных ресниц, и что-то в нем оборвалось от этого взгляда. Взгляда женщины, которой он никогда не знал. Он никогда не знал, насколько она хороша и что скрывает красная котта инквизиторши. Монахиня подняла руку и провела пальцами по его лицу, и прикосновение упругого мягкого соска едва ли не царапнуло по груди, заставив шевельнутся что-то, против чего были бессильны даже самые искренние молитвы. Инквизиторы и сами не поняли, как слились сухие и горячие губы, как что-то толкнуло их наземь на росную траву в объятия друг друга. Они были невинны, как дети, и непосредственны, как звери; их прикосновения были неумелы, но всё же трогательно осторожны. Инстинкт вел их по узкой тропе греха, прекрасного в своей первородности. Их руки сплетались, касались горячей влажной кожи, вырывали из груди рычание и стоны. Им было страшно и до одури приятно познавать друг друга. Каждое движение пронимало пугающей судорогой, колотило сбитыми кулаками в виски, отдавалось сладкой тягучей болью внизу, невыносимой болью от прикосновения пальцев. От внезапного толчка Паула вскрикнула, почуяв резкую боль, впиваясь в чужие спутанные волосы, лезущие в глаза, набивающиеся в рот. Но боль отхлынула, оставив лишь изнуряющую дрожь в теле, натянутом как тетива. Мучительно хотелось, чтоб это закончилось и в то же время длилось вечно. Время сжалось в тугой комок и разорвалось как пружина, от чего кроваво зарябило в глазах под сомкнутыми веками. Жидкий огонь протек по телу, опаливая нервы, и стек в примятую влажную траву. Огромное райское древо молча стояло над ними, не шелохнув листвой. Только папоротники испуганно шептались от поступи неизвестных зверей, бродящих в кущах Эдема. Пятнистый питон с шипением сполз прихотливой петлей по древу и тонкий его трепещущий язык коснулся яблочного огрызка, втоптанного в траву. В немигающих глазах рябила яркая, свежая зелень эдемского сада.