***
— Ты же сказала, что мы будем раздавать милостыню или поход в императорскую парикмахерскую имеет к этому какое-то отношение? — Азула скептически изогнула бровь. — Разумеется имеет, — в тоне бывшей принцессы промелькнул намек на не претенциозное возмущение. — Для простолюдинов мы — все равно, что божество, поэтому важно соответствовать их ожиданиям, — терпеливо пояснила Азуми. — Многовато чести для этих… — раздраженно начала принцесса вновь, но оказалась тотчас же перебита женщиной: — У Вашего Высочества еще есть возможность уйти прямо сейчас, — холодно бросила Азуми, и в ее налитых золотом глазах сверкнуло нечто излишне категоричное, чуждое ей. Азула с удивлением подметила, что даже ее мягкосердечная родственница не обладала безграничным терпением. До этого момента она думала иначе. — В противном случае, прошу довериться мне, — Азуми требовательно взглянула на дочь Озая, в противовес терпеливо ожидая решения принцессы. В ней, высеченной из камня, угадывалась только красноречивая холодность. В прошлом женщина, обладающая завидной дипломатичной гибкостью, никогда не поскупилась бы на улыбку. Вероятно, именно это имел в виду Зузу, когда говорил, что она стала какой-то другой. Азула явственно ощутила это только сейчас. В поведении бывшей принцессы проглядывались отстранённость и некоторая категоричность порывов, сходная, пожалуй, с небезызвестной военной хваткой. В действительности, эти изменения в характере были едва заметны то ли потому, что Азуми обладала прекрасно выверенной выдержкой, то ли из-за того, что происходящие перемены только начали свое воздействие. Дочь Озая тяжело нахмурилась. Азуле очень хотелось съязвить, но она сдержалась, в большей степени по причине того, что ей совсем не хотелось оставаться во дворце в окружении гостей. К тому же, вид действительно раздраженной Азуми был для нее в новинку, а потому она совсем не знала, чего стоило ожидать. Дочь Озая неопределенно махнула рукой, и женщина решила принять этот жест за согласие. Азула молча глядела в свое отражение пока бывшая принцесса расчесывала ее волосы. Девочка отметила, что руки ее родственницы, как и прежде, были изящными и тонкими, а их прикосновения мягкими, даже ласковыми. Хотелось верить, что эти руки все еще были руками знакомой ей принцессы, а не человека на протяжении трех последних лет регулярно берущего в руки оружие. Дочери Озая, хоть и понаслышке, хорошо было известно, что такое война. Однако же образы родственницы и война воедино были для нее подобны мутной воде. — Ты ведь больше не член королевской семьи, тогда зачем заботишься о простолюдинах? — Азула бросила краткий взгляд на отражение женщины. — Нужно поддерживать свою репутацию. К тому же, благотворительность всегда была актуальна среди знатных женщин, — пресно отозвалась бывшая принцесса, как если бы жизнь во дворце в статусе жены Лу Тена не имела к ней совершенно никакого отношения. Оставшееся время они провели молча — каждый в своих размышлениях. К концу всех процедур Азула почувствовала себя такой же фарфоровой куклой, какой была Азуми и многие-многие другие дворянки. Впрочем, с таким невероятным количеством рисовой пудры на лице это выглядело именно так, как и чувствовалось. — Отвратительное ощущение, — раздраженно сокрушалась дочь Озая. — Я даже говорить свободно не могу! — Лучше привыкать смолоду, принцесса. Потом будет сложнее, — казалось, она действительно знала, о чем говорила. — В Женской Академии, где я училась, нас били по рукам и пальцам, если мы делали что-то неправильно. Конечно, не слишком сильно, но ощущения оставались надолго, — Азуми поймала на себе внимательный взгляд дочери Озая. Оно и неудивительно, ведь раньше, будучи принцессой, она не делилась подобными воспоминаниями. Лу Тен часто отзывался о ней как о чем-то неземном. «Воздушная леди» — вот, как он ее называл, и это очень раздражало Зуко и Азулу, упорно не разумеющих таких нежностей то ли из-за своего возраста, то ли из-за семейных разногласий между их родителями. — Чем вас били? Я не видела у тебя на руках ни одного шрама или чего-то подобного, — Азула, не совсем уверенная в собственных словах, бросила краткий взгляд на кисти женщины, скромно выглядывающие из-под длинных рукавов накидки-рубахи жуцюня. — Учителя брали тонкие бамбуковые палки, обматывали их в горячие тряпки и… — замялась Азуми, — сил они не жалели. Впрочем, боль и есть лучший учитель, — неоднозначные слова вырвались непроизвольно, но женщина сохранила привычную невозмутимость на своем лице. Азула отвернулась от родственницы и принялась с преувеличенным интересом разглядывать свои руки. Возможно, она даже была согласна с Азуми, но только если рассматривать ее откровение в ключе, подходящем дочери Озая. Боль — цена силы и совершенства. И если боль стала учителем для Азуми, то для Азулы — ценой. Даже на руках совершенной принцессы бывали ожоги.***
Азуми выглядела парадоксально естественно, когда общалась с простолюдинами. Она улыбалась так широко, что на безупречно-белой коже, покрытым толстым слоем рисовой пудры, красноречиво проступали заметные морщины в области уголков глаз и рта. Женщина, без тени брезгливости, касалась их мозолистых, грубых рук своими руками, и от этих благостных прикосновений загорелые и чумазые лица людей — все, как один — приобретали выражения совершеннейщего блаженства. Как если бы их озарил присутствием сам Агни. Азула старалась держаться отстраненно, сдержано, но пренебрежение, раз за разом, все явственнее искажало ее прелестное личико. Раздражало буквально все: от случайных, хоть и не напрямую, прикосновений челяди до жуткой жары, которая как-будто засушила белила на лице дочери Озая, превратив их в затвердевшую маску, намертво въевшуюся в кожу. Зловонный дурман немытых тел окружил Азулу со всех сторон, и она, не скрывая брезгливости, забавно морщила нос. Сначала принцесса действительно старалась подражать Азуми, но это глупое желание испарилось в тот момент, когда дочь Озая, к своему огромному сожалению, увидела гниющие зубы какого-то простолюдина. Хотя он был на достаточном расстоянии от нее, Азуле все равно показалось, что она почувствовала вонь, исходящую из его рта так, словно он стоял прямо перед ней. Принцесса уже не раз пожалела о том, что не осталась во дворце. Азуми, которая ушла немного вперед, обернулась, находя растерянную и злую до безумного блеска в янтарных глазах Азулу, окруженную простолюдинами буквально со всех сторон. Они с незатейливым любопытством разглядывали дочь Озая, — настоящую диковинку — а она, в свою очередь, раздумывала над тем, что могла бы сжечь их всех прямо сейчас. Сколько из них сгорели бы заживо на месте? Азуми, предчувствуя ее настрой, приблизилась к девочке, отбирая у нее мешочек с монетами и, тем самым, избавляя от «привилегии» в виде прикосновений с крестьянами. Женщина мягко улыбнулась дочери Озая, как бы призывая к остаткам ее самообладания. Азула раздраженно закатила глаза, но, к облегчению бывшей принцессы, едва заметно кивнула в ответ. Азуми, которая еще не успела почувствовать дискомфорт, поймала удивленный взгляд девочки, направленный на ее ноги: в жуцюнь бывшей принцессы вцепился маленький мальчик, оставляя на бледно-желтой юбке грязные следы своих рук. Он беззаботно улыбался своим беззубым ртом, заливисто гоготал, с по-детски смехотворным усилием цепляясь за «опору» в лице Азуми. По тому, как неуклюже он переминался с ноги на ногу, становилось ясно, что ребенок только научился ходить. Если бы женщина захотела, то без труда отпихнула бы его, неустойчивого, носком сандалии. Дочь Озая брезгливо поморщилась, демонстративно играя оранжевыми языками пламени на своих пальцах. Однако бывшая принцесса, вопреки небезосновательным опасениям простолюдинов, наблюдающих за этим действом, взяла ребенка на руки, совершенно не заботясь о том, что он весь был в какой-то черной пыли, подозрительно напоминающей сажу. Азула с удивлением наблюдала за тем, как живо бывшая принцесса ворковала с мальчиком о чем-то. Дочь Озая по-новому восприняла привязанность женщины к детям. Девочка, конечно, знала, что у Азуми раньше была дочь, но лично она ее никогда не видела. Кажется, ее звали Хикэри. Отец как-то обмолвился, что она умерла за пару недель до рождения Азулы. Принцесса не была уверена, ведь тогда была слишком мала, чтобы помнить, но, вроде бы, у Азуми было еще трое детей, которые не дожили даже до своего рождения. Вскоре к ним подбежала мать мальчика. Она, как и другие крестьяне, была тощей, загорелой и вымазанной в какой-то грязи. Похоже, что за пределами столицы дела шли не так гладко, как рассказывал дочери Озай. Азула была уверена, что все происходящее — вина чиновников. Побледневшая от ужаса безликая женщина пала ниц, прося у Азуми прощение за испорченный наряд и моля о милосердии. Бывшая принцесса подняла ее с колен, успокаивающе поглаживая по руке. Женщина передала ребенка матери, снова не чураясь соприкасаться с челядью. — Благодарю, принцесса Азуми, — тихо сказала женщина в ответ на протянутый ей мешок денег. Бывшая принцесса — Азула была уверенна, что ей не привиделось — вздрогнула, и улыбка немедленно оставила ее красивое лицо. — Никогда не называйте меня так, — холодно прошипела она, отпрянув от простолюдинки. Бывшая принцесса, незаметно для других, оттолкнула крестьянку от себя, покидая загородную площадь так быстро, как только могла. Азула в сопровождении стражи последовала за ней, бросив на безликую женщину взгляд полный брезгливости.***
— Что она тебе сказала? — требовательно спросила Азула, как только их паланкин двинулся. Она, не изменяя своему пренебрежению, скользнула взглядом по безнадёжно испорченной накидке-рубахе жуцюня: белая парча, расшитая темно-золотыми завитками растения, унизительно хранила на себе плебейскую грязь. — Ничего такого, что могло бы побеспокоить Ваше Высочество, уверяю вас, — не слишком убедительно отозвалась Азуми, очевидно, больше поглощенная какими-то своими мыслями. — Что она тебе сказала? — не желала уступать дочь Озая. Девочка сложила руки на груди, тяжело нахмурившись. Азуми невозмутимо увильнула, ответив дочери Озая: — Сегодня мы быстро управились, и я благодарна Вашему Высочеству за помощь. — Мы управились быстро только потому, что ты раздавала не королевские сбережения, а собственные, — поддела бывшую принцессу Азула, явно недовольная тем, что не получила ответ на свой вопрос. — И все это было омерзительно. Остаток дороги они провели молча.***
Во дворец они прибыли, когда на столицу опустились густые сумерки, однако все — от витиеватых улочек сада до широких мрачноватых коридоров палат — выглядело таким же оживленным, как и днем. Озадаченнее всех, пожалуй, выглядели слуги, мельтешащие перед глазами докучающими муравьями. Оно и немудрено — завтра должен был состояться праздничный пир в честь дня рождения принцессы, и быть наказанным за какую-то оплошность не хотелось никому. — У меня есть кое-что для Вашего Величества, — Азуми выглядела уставшей. Женщина шла расслабленно и неспешно, совсем как в те вечера, когда она прогуливалась по саду с Лу Теном. — Не думаю, что сейчас хочу видеть что-то, кроме бадьи, — скептически отозвалась Азула. — Но можешь попытать удачу, если не боишься быть сожженной заживо, — шутка, определенно, оставляла желать лучшего, но Азуми все равно сухо усмехнулась. Женщина провела дочь Озая к своей временной комнате, и девочка не поскупилась на критику по поводу размера и роскоши ее опочивальни. Вполне обычная дворцовая комната — не в пример ее прошлым покоям. — Что это? — нахмурилась дочь Озая, принимая вытянутую увесистую деревянную коробку. — Честно говоря, было довольно сложно пронести его во дворец, — посетовала Азуми. Догадка озарила хмурое лицо принцессы, и девочка воскликнула с восторженным придыханием: — Кинжал! Орудие было лишено всяких дорогих украшений, но все равно выглядело очень впечатляюще. Удобная рукоять черного цвета с выгравированными на ней тонкими, витиеватыми узорами, оказалась прекрасно «подбита» под женскую руку. Изогнутый клинок светло-серебряного цвета был полной противоположностью темному кинжалу Зуко, подаренного Айро. — Позволь показать тебе еще кое-что, — Азуми протянула руку, ближе, почти заговорщицки склонившись к принцессе. Азула бросила на нее краткий взгляд, нехотя отдавая свой подарок обратно. — Зажги огонь, — женщина поудобнее перехватила кинжал. Дочь Озая исполнила просьбу. — Приблизь, — Азуми принялась медленно прокручивать орудие. Вскоре на лезвии заблестели едва заметные иероглифы. — Прочти, — взгляд Азулы бегло скользнул по гравировке. — «Почти — недостаточно хорошо», — девочка бросила на Азуми краткий взгляд. — В любом искусстве важно совершенство, — нравоучительно пояснила женщина, и дочь Озая не могла не согласиться. — Надеюсь, Ваше Высочество остались довольны подарком. — Вполне, — благосклонно кивнула Азула, скрывая свой восторг за вновь проступившей сдержанностью. Принцессу всегда выдавала одна забавная привычка — она, находясь в состоянии радости или чего-то подобного, всегда прикусывала внутреннюю сторону правой щеки. Когда-то это приметила Урса, поделившись с женой Лу Тена и, по совместительству, хорошей подругой, такой особенностью. — Надеюсь, что и гравировка не будет забыта, — Азуми выразительно посмотрела на дочь Озая. — Я никогда ничего не забываю, — с привычной категоричностью подчеркнула принцесса. Губы Азуми дрогнули в улыбке.***
Азуми с остервенением растирала кожу лица шелковым лоскутом, ненавидяще глядя на свое отражение. Женщина небрежно отбросила ткань в сторону, задевая длинными рукавами жуцюня какие-то пузырьки. Звук разбивающегося стекла не привел ее в чувство. Маленькая шпилька застряла в густых волосах, и Азуми приложила все усилия, чтобы вытащить украшение, игнорируя и жгучую боль, и то, что своими порывистыми действиями вырывала не только злосчастную шпильку, но и приличный клок волос. Шпилька отлетела в сторону. В груди поселилась тягучая тяжесть, и женщине казалось, что причиной этому был тугой пояс на ее жуцюне. Бывшая принцесса взвилась змеей, предпринимая небрежные попытки — одну за одной — снять его дрожащими руками. Рваные, почти конвульсивные вздохи чередовались со звучными всхлипами — ткань предательски не желала поддаваться. Азуми, разгневанная, безжалостно разорвала шелк со сдавленным рыком. Женщина запустила пальцы в волосы, растерянно оглядываясь по сторонам. Ей было необходимо что-то, на чем можно было сконцентрироваться. — Азуми… — шепот Лу Тена раздался у самого уха. Женщина вздрогнула и обернулась так резко, что заныла шея. В комнате по-прежнему была лишь она одна. — Что ты наделала? — его голос, тихий голос, дрожал и срывался точно так же, как в ту ночь. — Нет, — бывшая принцесса зажмурилась до белесых пятен перед глазами, силясь прогнать морок прошлого. — Что ты наделала? — голос стал громче, яростней. Он никогда не говорил с ней таким образом… до того момента. — Нет, — шептала-молила она одними губами. — Что ты наделала?! — голос окружил ее со всех сторон, сокрушая хлипкую реальность набатом иллюзии. — Хватит! — Азуми надеялась на то, что фантом исчезнет, прижимая подушечки пальцев к вискам до онемения. Так ведь иногда бывало — он уходил, не оставляя после себя ничего. — Будь ты проклята! Ведьма! — Замолчи, — женщина опустилась на пол, путаясь в складках жуцюня так же, как и в собственных мыслях-видениях. — Замолчи! — Что ты наделала?! — теперь было лишь вкрадчивое шипение, которые сводило тело, кости в болезненном спазме. Она — маленькая Вселенная — вся сжалась до незаметной миру точки. — Убирайся! Азуми не чувствовала сухих слез — давно осушенные гнетом прошлого реки; не чувствовала давления недавних прикосновений на чувствительных висках — привычные благостные наказания; не чувствовала жжение царапин, оставленных на шее собственными ногтями — лишь безмолвные стенания. Отчетливое желание у нее было только одно. Она сняла с пальца грубоватый своей простотой перстень, и дрожащие руки вылили все содержимое на белоснежный платок, верно хранящийся во внутреннем кармане рубахи жуцюня. Глубокий вдох. Опиум уносит все ее проблемы.***
Время близилось к вечеру. Азуми сидела на татами у трюмо, готовясь к празднику. Ее безукоризненный образ по-прежнему ни за что не должен был подвергаться сомнению. Женщина расчесывала густые волосы, игнорируя проступающие слабость и дрожь в руках. Это чувство напоминало ей о годах, проведенных в академии: тогда, когда ее били по рукам, пальцы тоже неконтролируемо тряслись, как бы она не старалась укротить этот физиологический изъян. Теперь же, благодаря требовательности учителей, все ее движения, несмотря на дрожь, были выверены и точны. Азуми выбрала черное дзюни-хитоэ с вызывающими ярко-алыми вставками и золотыми узорами на нем. Воротник дзюни-хитоэ целомудренно завершался у верхней кромки шеи женщины, предусмотрительно скрывая все увечья, нанесенные ею самой себе. На этот раз она не делала слишком сложную прическу, но обильно украсила ее длинными громоздкими шпильками по бокам, и конструкцией, отдалённо напоминающей мак, в центре. Широкий оби вторил мотивам украшений. Основное действо праздника проходило в главном зале — одном из самых часто используемых для подобных массовых увеселительных мероприятий мест. Столы ломились от обилия кушаний, символично намекая на благосостояние Нации Огня; неизменно красноречиво распевали о значимости родины приглашенные артисты; лебезили и льстили Лорду Огня и королевской семье даже в «задушевных» разговорах между собой придворные. Празднество — шумное и хаотичное — принимало вполне привычный оборот. Азуми, сполна пообщавшись со многими своими знакомыми, заняла место возле массивных колон — немного поодаль от основного скопления людей. — Эиджи, сегодня на празднике я видела Чи, — бывшая принцесса бросила на брата краткий взгляд, поравнявшись с ним плечом к плечу. — И я не уверена, что слышала о законе, разрешающем бастардам посещать подобные мероприятия, — Азуми требовательно изогнула бровь, сохраняя напрочуд беспристрастное выражение лица. В ее вопросительном тоне изощренно проскальзывало возмущение, граничащее с неприязнью. — Видишь ли, я не хотел тебя расстраивать… — Эиджи поймал на себе пытливый взгляд сестры и замялся. — Наш отец год назад признал ее своей законной дочерью. Он неловко улыбнулся, очевидно, пытаясь сгладить горький осадок. Азуми сжала губы в одну тонкую белую линию и залпом осушила чашу с сакэ. — Вот как, — неопределенно отозвалась женщина, поморщившись не то от возмутительности произошедшего, не то от крепости напитка. Эиджи ставил на первое — древняя дворянская кровь равно кипела в Азуми и достоинством, и высокомерием. — Да, я тоже не в восторге, честно говоря, — он заговорщически склонился к сестре. — Тамико всегда была очень предприимчива, — женщина повела плечом, отстраненно наблюдая за знатью — практически каждый из них, кто стоил хоть чего-то в этом болоте дешевой праздности, оставался в тени и плел свои интриганские сети. Развлекались, исконно, лишь негласно презренные здесь прожигатели жизни и недалекие глупцы. — Не даром говорят, что один другого стоит. Если сестрица окажется хоть вполовину такой же цепкой, как и ее матушка, то это вряд ли закончится чем-то хорошим. — И что ты предлагаешь? — Не знаю, сколько времени займет моя миссия, но, как только я вернусь, мы с ними обязательно разберемся, — ее уверенность, почему-то, передалась и Эиджи. — А пока постарайся не привлекать внимания. Лишние проблемы нам сейчас ни к чему, брат, — многозначительно протянула женщина, как бы предостерегая. Он, несколько обеспокоенный их перспективами, кивнул в знак согласия. — Я лучше прогуляюсь во дворе. Не люблю театр, — улыбнулся на прощание сын Шоджи, исчезая в пестрой толпе. Долго стоять в одиночестве Азуми не пришлось. — Никогда не видел тебя в женских одеждах до этого момента. — И как? — она обернулась, смело сталкиваясь с его взглядом. Этикет они не нарушали, но близость их тел — почти такая же преступная, как и обаятельные огоньки его глаз — была очень волнующей. Таро был одет в сдержанный, но статусный темно-бордовый шэньи из дамаста, который красноречиво намекал на его состоятельность. Бывшая принцесса, прежде, часто задавалась вопросом что такой человек, как он, делал в рядах простых военных. Ответ пришел хоть и не сразу, но был однозначным в своей отвратительной истине: покойный отец мужчины был зажиточным чиновником, а после его смерти этим самым «зажиточным чиновником» обманным путем сделался его младший брат, дядя Таро. — Ну, должен признаться, впечатляюще, — снисходительно хмыкнул Таро. — Это был «лучший» комплимент в моей жизни, — Азуми закатила глаза, впрочем, не пряча добрую своей снисходительностью улыбку. — Ты великолепна, — он незаметно дотронулся до ее предплечья. — Лучше всех, — бывшая принцесса склонила голову набок, прикусив губу. — Делаешь успехи, — одобрительно кивнула женщина, потянувшись за очередной порцией сакэ. — Не налегай. — Беспокоишься, что придется тащить меня до моих покоев? — насмешливо протянула Азуми, осушив чашу до дна под неодобрительный — едва ли это вообще когда-либо ее волновало — взгляд Таро. — Нет, скорее, беспокоюсь, что на следующее утро служанки найдут меня в твоих покоях. Совершенно нагим, — бесстыдно уточнил мужчина, за что тут же получил наигранно-возмущенный взгляд собеседницы. — Звучит очень заманчиво, поэтому я рискну, — хитро сощурившись, подыграла она. Азуми хотела добавить что-то еще, но отвлеклась. — Почему они закрывают двери? — Полагаю, что это нужно для выступления, — безразлично пожал плечами Таро. — Я видел у них дымовые шашки или что-то вроде того. Для антуража, — вполне логично предположил он. Бывшая принцесса оглянулась на негласную сцену, расположенную в центре зала. — Что с тобой? — Обычная военная паранойя. Не беспокойся, — поежилась обеспокоенная без очевидной на то причины женщина, отмахнувшись. Азуми потянулась за очередной чашей с сакэ, и Таро, на этот раз, не стал ее предостерегать. Несколько минут они стояли молча, слушая речь Лорда Огня. Азуми, обычно внимательная и почтительная к королевской семье, выглядела напрочуд растерянной и абсолютно незаинтересованной в происходящем. Она, потревоженная своей чуткой интуицией, пренебрежительно представленной как «нелепая военная паранойя», то и дело беспокойно оглядывалась. Женщина сжала успокаивающую своим холодом сталь карманного кинжала, приспустив его со внутреннего кармана в широком рукаве к самому окончанию — кайме. — Мне это не нравится, Таро. Идем, — она поманила мужчину за собой. Озадаченный Таро не посмел возразить, ведь отчетливо помнил, что в прошлый раз, когда они инспектировали Кипящую Скалу, потустороннее чувство ее не подвело. Ramin Djawadi — Against All Odds Азуми нагло пробилась в первую линию, не расталкивая знатных особ, однако успешно используя свое обаяние. Дым туманными щупальцами расползался по всему помещению, отчасти скрывая танцоров в масках. Как предполагал Таро, театральный пар имел свойство быстро испаряться (поэтому ответственные за представление и закрыли двери — значилось вполне логичным изъяснением), однако женщину насторожила подозрительная плотность этого дыма, который, скорее, напоминал густой туман. Большинство танцоров были задействованы в роли двух драконов, ловко орудуя палками для перемещения мифических созданий. Остальные же актеры воссоздали ритуальный танец у кромки сцены и, изредка, что-то выкрикивали. Кажется, Азуми уже видела нечто подобное на Угольном Острове давным-давно. Дальше всех от сцены и ближе всего к королевскому ложе, стоял актер, разодетый как жрец Огня. Он, невзрачный, отчего-то не внушал Азуми совершенно никакого доверия, и она решила сконцентрировать все свое внимание на нем. И, как выяснилось несколько позднее, совершенно не зря: в его руках, спрятанных в длинные рукава ритуального одеяния, опасно сверкнула сталь. Азуми, наученная Акайо искусству метания, среагировала молниеносно, однако ей, не одаренной в этом ремесле, всегда не хватало меткости, и немалое количество выпитого сакэ предательски не способствовало улучшению этого положения. Кинжал, брошенный дрогнувшей женской рукой, попал не в голову мужчины, а куда-то под ключицы. Празднество прервали сразу два синхронных вскрика — громкий, больше похожий на поросячий визг, который издал актер, и тихий, сравнимый, скорее, с утробным рычанием… Азуми резко обернулась, так и замерев в нелепой позе с вытянутой рукой и немного наклоненным корпусом. Зажимая рукой рану на предплечье, в центре королевского ложа стоял разгневанный и, одновременно, растерянный Озай. Его потемневший взгляд долгие мгновенья был прикован к корчащемуся на полу актеру, а затем бегло метнулся к Азуми. Они оба негласно признали тот факт, что если бы не кинжал, неумело брошенный бывшей принцессой, то Лорд Огня сейчас вряд ли бы смотрел на нее: благо, сталь просто оцарапала кожу Озая. В зале воцарилась пугающая тишина. Большинство гостей даже не поняли, что произошло, и теперь растерянно оглядывались по сторонам и активно расспрашивали друг друга. Паника топящей, удушающей волной охватила людей тогда, когда один из актеров, управляющих драконом, вытащил тонкое длинное оружие, очень напоминающее иглу, из своей ходули. Характерный лязг металла привел Азуми в чувство и она выпрямилась, игнорируя характерную ломоту от резкой смены положения. — Стража, уведите Его Величество! Быстро! — ее приказ, обращенный к личной охране Озая, смешался с болезненным визгом — игла пронзила чью-то плоть. — Таро, помоги наследникам! — голос Азуми звучал громко, но сохранял удивительную твердость. Мужчина, привычный к ее командованию, коротко кивнул и рванул к королевской ложе — он стоял намного ближе к тому месту, где расположилась царская семья. Женщина огляделась по сторонам: актеры, похоже, не имели какой-то конкретной цели и безжалостно убивали всякого, кто просто попадался им на глаза. Пробиться к ложе оказалось непосильной задачей — люди, подобно стаду баранов перед оскалившимся волком, в панике разбежались кто куда и теснили, теснили женщину в противоположную сторону — к запертым дверям. Азуми со всей силой, на которую только была способна, расталкивала гостей: они наступали друг другу на ноги, толкались, рвали дорогие шелка, опрокидывали кушанья со столов и визжали как свиньи на убое. Таким, в сущности, и было подавляющее большинство людей, когда сталкивалось со смертью. Азуми, находящаяся в более безлюдной, за исключением кучи трупов, нише зала, куда ее волей-неволей занесло потоком людей, резко затормозила, проклиная свою беспомощность перед вооруженным двумя «иглами» мужчиной. Он выглядел вполне устрашающе: коренастый, раза в два больше в ширь, чем бывшая принцесса. Единственной тактикой, которой могла воспользоваться безоружная женщина — уклонение. Здесь ей, пожалуй, сыграло на руку два фактора — низкий рост и гибкость, привитая за счет танцев. Однако мужчина тоже был «не промах», и уже через некоторое время по руке Азуми сбегала тонкая струйка крови, красноречиво намекающая на опытность врага в бою. Рана была маленькая, но довольно глубокая — в подобном громоздком наряде ее способность к увиливанию была не слишком впечатляющей. Азуми оказалась зажатой между столом и тучным мужчиной, и выход у нее оказался только один — опираясь локтями на крепкое (она надеялась) препятствие, оттолкнуть преследователя ногами. Конечно, особого результата, учитывая размер мужчины, и узкое дзюни-хитоэ бывшей принцессы, это не принесло, но подобная заминка, смежная с эффектом неожиданности, оказалась как раз кстати. Взгляд Азуми, лихорадочно шаривший по поверхности стола в поисках хоть какого-то средства самообороны, наткнулся на одинокий подсвечник. Не лучший вариант, но времени на раздумья у нее не было. Схватив свое импровизированное орудие обеими руками, бывшая принцесса, не жалея силы, треснула им по лицу еще не успевшего оклематься мужчины. Он покачнулся, но не упал. Пришлось приложить больше усилий, проделывая это во второй раз. Азуми, поддаваясь гневно закипающей в ней крови, опустилась на бессознательного преследователя, придавливая своим весом, и превратила его лицо в кровавое месиво при помощи все того же подсвечника. Раненая рука протестующе ныла, роскошное дзюни-хитоэ, не рассчитанное на столь размашистые движения, трещало по швам, а ее неестественно белые щеки впитали ярко-алые разводы кровавого румянца. Бывшая принцесса неловко слезла с мертвого мужчины, кое-как поднялась и отстраненно скользнула взглядом по той малой части зала, которую могла рассмотреть. Видимость была отвратительной: дым способствовал не только слезоточивости глаз — в нем также было сложно сориентироваться. Все-таки добравшись до пустой ложи, Азуми ужаснулась тому, что увидела: руки королевской стражи, всех, как одного, корчащихся в агониях на полу, покрылись отвратительными ожогами. Она сморгнула пекущий морок с глаз и взглянула на собственные ладони, чтобы найти там… ничего. Долго гадать не пришлось — недалеко от женщины неестественно вспыхнула используемая каким-то чиновником магия огня, и тот, спустя мгновенья, тоже зашелся в воплях. Туман вовсе не был паром. Азуми не была уверена, что разъедание дымом кожи при контакте с пламенем — единственное угрожающее здоровью свойство яда, но, наверное, впервые в жизни была рада, что не являлась покорителем огня. Женщина, за неимением альтернативы, припомнила место, где был спрятан один из потайных ходов и двинулась примерно в том направлении. Едва она стала женой Лу Тена, ее заставили вдоль и поперек выучить все потайные коридоры дворца. Тогда Азуми не видела в этом особой надобности, но сейчас была несказанно рада тому, что ее муж, в свое время, настоял. Она уже миновала основное скопление людей, но легче от этого не становилось — то и дело приходилось переступать через чьи-то трупы или находившееся на грани забытья тела. Изредка кто-то безымянной тенью пробегал мимо нее, исчезая так же быстро, как и появлялся. Густой дым препятствовал не только ориентированию: горло саднило так невыносимо, что хотелось разодрать на себе кожу, глаза пекли и слезились, а сознание приобретало гадкую мутность, сравнимую, пожалуй, с воздействием опиума. Азуми зажала нос и рот рукой, чтобы хоть как-то задержать пагубное воздействие окружившего ее смога. Внезапно, за ее спиной, прогремело что-то, похожее на взрыв — жар болезненным покалыванием опалил линии плеч и позвоночника, въевшись в кожу неестественным зноем. Женщина предусмотрительно сгруппировалась, рухнула на пол и зажала голову руками. Раздалась кратковременная вспышка криков людей. По полу прокатилась волна дрожи. Когда все утихло, Азуми более ясно ощутила пульсирующую боль в области спины — она настала, и нарастала, стремительно заглушая все остальное. Женщина, с трудом провернув шею, боязливо оглянулась: частично обугленная, частично прилипшая ткань ее дзюни-хитоэ открывала вид на красно-розовый ожог. Рана была совсем не глубокой, но пугающей своими масштабами и внешним видом. Как если бы мясник освежевал тушу животного и снял с нее естественный покров — шкуру. Бывшая принцесса тихо заскулила в прикушенное до отрезвляющей боли запястье, когда невесомо дотронулась до розового мяса. В голове роились десятки, если не сотни, различных мыслей, мелькавших так быстро, что любая попытка ухватиться за хотя бы одну из них заканчивалась провалом. Однако Азуми обладала удивительным свойством мыслить здраво даже в самых критических ситуациях. В военных кругах подобное умение именовали решимостью. Когда все минует, она непременно сядет и от души поплачет в непримечательном уголке дворца, коих было бесчисленное множество, но в этот момент все ее оставшиеся резервы энергии были направлены на один простейший инстинкт — выжить. Слово пульсировало в голове так громко, что женщине казалось, будто она шептала его бесшумно, одними губами, как мантру, гимн, оду жизни. Кусая щеки, губы, язык до разъедающей внутренности кровавой соли, бывшая принцесса глушила крики боли и красноречивые ругательства, упрямо двигаясь ползком в сторону потайного хода. Риск быть замеченной кем-то воинственно настроенным останавливал ее всякий раз, когда звук грозил непроизвольно вырваться из ее груди. Сейчас Азуми была беззащитна, как никогда раньше, и это омерзительное чувство подстегивало ее намного больше, чем любые другие инстинкты. Минуя очередную преграду — труп какой-то дворянки средних лет — Азуми заметила личного охранника королевской семьи — это стало ясно по отличительным особенностям его формы. Этому мужчине, в отличие от тех мертвых, кого ей довелось повстречать, совсем не повезло — из его спины торчали неестественно вывернутые куски-обрывки белоснежных костей. Не обратить внимание на обезображенный вид мужчины было невозможно, и бывшая принцесса осмелилась предположить, что виной такому увечью стал недавний взрыв. Женщина остановилась, чтобы перевести дух и пригляделась, больше озадаченная не ужасным видом спины стражника, а неестественным положением его тела. — Азула? — прохрипела Азуми так, как если бы ей пробили легкое, и непременно пришла бы в ужас от своего голоса, если бы не оказалась обескуражена тем фактом, что дочь Озая лежала прямо под вышеупомянутым стражником. Девочка выглядела вполне целой, насколько могла