Лунная пыль

Все самые важные открытия делаются совершенно случайно. Например, если дверь в твою комнату не была заперта, а ты проснулся посреди ночи и услышал тихий разговор своего мастера, уж точно не предназначенный для посторонних — и в особенности твоих — ушей. Оби-Ван приглушенно рассмеялась в ответ на какую-то реплику своего собеседника. До этой минуты Энакин вообще не был уверен, что она умеет смеяться. Он замер под одеялом, боясь даже пальцем пошевелить, чтобы она, не дай Сила, не узнала, что он стал невольным свидетелем ее частной беседы… с кем? Мысль о том, что у мастера Оби-Ван была личная жизнь, вызвала нервную дрожь вдоль позвоночника. А как же Кодекс, запрещающий все вот эти смешки, этот странный тембр голоса, вибрирующий и одновременно мягкий? Подавить любопытство Энакин так и не смог. Сквозь трехдюймовую щель между стеной и дверью он увидел Оби-Ван. Мастер сидела за столом, облаченная в одну только легкую тунику, и водила щеткой по длинным волосам. Но это не была попытка усмирить пышную шевелюру, которую она всегда убирала в косу или строгий аккуратный пучок на макушке или затылке. Держа между двумя пальцами кончики волос, Оби-Ван рассеянно пропускала их сквозь густые щетинки расчески и, казалось, даже не задумывалась над тем, что делает. В этой ее домашней тунике, которую Энакин видел сотни раз, она казалась меньше и тоньше, чем под слоями джедайской униформы, какую носила в повседневной жизни и никогда не меняла на что-то более женственное вроде платьев, сарафанов или просто каких-нибудь красивых кофточек. Все милое женскому сердцу, казалось, вообще было ей чуждо: она не пользовалась косметикой, не красила ногти лаком, ее скулы были усыпаны едва заметными веснушками, а тонкие, но сильные пальцы были созданы для светового меча, а не каких-либо украшений. И если бы кто-нибудь в присутствии Энакина однажды вдруг назвал его мастера красивой, он бы попросту рассмеялся над этой нелепостью. И тем болезненнее было осознание того, что Оби-Ван на самом деле была очень привлекательной женщиной. В свои почти восемнадцать Энакин уже кое-что понимал в женской красоте, но в эту минуту, когда озарение обрушилось на него подобно скоростному турболифту, он уже не был в том так уверен. Да, он видел красивых девушек слишком часто, чтобы составить собственное мнение об идеале женской красоты, но Оби-Ван была рядом с ним все время и в установленные им самим стандарты совершенно точно не вписывалась. И вот эти самые пресловутые стандарты теперь рушились безо всякого изящества, а Оби-Ван Кеноби в своей старой тунике, с блестящими от света настольной лампы волосами и голыми бледными коленками оказалась самым прекрасным, что когда-либо видел в своей жизни Энакин. Но почему это произошло именно сейчас? Он видел Оби-Ван в непринужденной обстановке много раз, когда ей не нужно было изображать из себя образцового джедая — когда она с неряшливым пучком на голове шла в душ или когда растрепанная и заспанная прибегала к маленькому Энакину, которому снова снились плохие сны, и он звал учителя, потому что не мог заснуть без ее успокаивающего голоса и теплой мягкой руки в его непривычно коротко остриженных волосах. Таких моментов между ними больше не было, потому что Энакин вырос и не нуждался больше в чьей-то заботе, а вполне мог заботиться о ком-то сам, но почему-то вышло так, что Оби-Ван его забота требовалась совсем иная: принести новую бутылочку шампуня, когда старая неожиданно заканчивалась, или одолжить зарядное устройство для комлинка, потому что свое Оби-Ван оставила на корабле. Она являла собой образец строгости и сдержанности все девять лет их знакомства и никогда не позволяла себе говорить с Энакином таким тоном, каким теперь говорила со своим голографическим собеседником. И еще он думал, что она никогда не позволит кому бы то ни было увидеть себя такой… уязвимой. Оказалось, она позволяла. Энакин больше не ловил каждое ее слово, он просто наслаждался тем, что видел. Оби-Ван подтянула обнаженную ногу к себе и оперлась подбородком о колено. Теперь она казалась совсем девочкой, а не женщиной трид… Энакин вдруг мысленно запнулся. А правда, сколько ей? Он прикрыл глаза, подсчитывая. Когда они встретились, ему было девять, а ей… двадцать два? Двадцать пять? Он решительно этого не знал и никогда не интересовался. С какой планеты она родом?.. Сила, да он же совершенно ничего не знал о своем мастере! Они всегда говорили только об Энакине, о его будущем, о предназначении, о том, что значит быть Избранным, о его провалах, за которые по большей части доставалось именно Оби-Ван, и о его блестящих успехах, которыми она очень гордилась. Как бы там ни было, а их отношения с самого начала получили строгий регламент и до сей поры никаким испытаниям не подвергались. Энакин никогда не забивал себе голову ненужной информацией — например, кто с кем спит, несмотря на то что у падаванов и молодых рыцарей это была одна из самых горячих и обсуждаемых, хоть и шепотом, тем в Храме. И что у Оби-Ван, оказывается, тоже может быть любовник… Сердце Энакина сделало немыслимый кульбит и ухнуло куда-то в желудок. Оби-Ван изменила позу, всего лишь убирая волосы за спину, и Энакин отшатнулся от двери, опасаясь быть застуканным за подсматриванием, и пропустил момент, как копна рыжевато-золотистых волос водопадом рассыпалась по плечам мастера. Когда Скайуокер смог восстановить дыхание и рискнул снова выглянуть из-за двери, Оби-Ван терла ладони друг о друга, словно пыталась согреть их. Энакин мог бы сделать это для нее сам — например, подарить тепло ее рукам поцелуями. — Я так скучаю по тебе, Оби… — услышал он искаженный помехами голос ее собеседника. Давно у них это началось? Насколько Энакин знал, все ночи она проводила в своей комнате, отлучаясь только на редкие вызовы Совета. Но она всегда предупреждала своего ученика, что уходит. Означало ли это, что ее… друг приходил к ней сюда? В их с падаваном квартиру? Рот наполнился кислой слюной, и в ней растворилось всякое желание любоваться Оби-Ван дальше. Энакин шмыгнул в постель, накрылся с головой и постарался выбросить из головы все, что видел. Однако ни одно движение Оби-Ван он теперь был не в силах забыть и промучился почти до самого утра, когда первые лучи солнца уже подобрались к его лицу. Не в силах и дальше сносить это издевательство, Энакин спихнул одеяло на пол и убрался в душ. Там-то он и дал себе волю, сбрасывая напряжение. …она лежит на своей постели, разведя тонкие стройные ноги, и касается нежных розовых складок пальцами… Когда вода унесла следы его позора в сливное отверстие, ему стало поистине стыдно за то, что он сделал. Подростком Энакин, бывало, проводил в душе не меньше получаса, но Оби-Ван никак не комментировала его загадочный вид, с которым он выплывал из освежителя. Скрывать ему было нечего, все ребята его возраста этим грешили. Но теперь, когда он наткнулся на медитирующую посреди гостиной Оби-Ван, Энакин твердо уверовал в то, что она непременно все уже знала. Потому что он впервые в жизни дрочил, представляя своего мастера обнаженной и в самых разнообразных позах. — Доброе утро, падаван, — не поднимая век, поздоровалась Оби-Ван. Энакин что-то прохрипел в ответ, и она все же бросила на него быстрый взгляд: — Снова не спалось? У тебя круги под глазами. — Это ведь все равно не повод отменять нашу тренировку, верно? — пробурчал он, предварительно прочистив горло, чтобы снова не вышло непонятное бульканье вместо ответа. Оби-Ван окинула его веселым взглядом и вернулась к медитации. — Собирайся, у нас с тобой сегодня очень много дел. Как разительно отличалась эта собранная и сосредоточенная женщина от той, что разговаривала минувшей ночью по комлинку со своим мужчиной и улыбалась ему так, как никогда не улыбалась Энакину! Сгорбившись, он прошлепал мимо нее, оставляя на полу мокрые следы своих ног, что вызвало у мастера вздох неодобрения, но казалось, что от медитации ее неспособно было отвлечь ничто. Еще одно доказательство ее идеальности и никчемности Энакина — ему так и не удалось заставить себя провести в одной позе хотя бы час. Теперь Энакин дорого бы дал за возможность провести с учителем совместную медитацию, чтобы оказаться среди ее мыслей и попытаться их понять, но одновременно с этим страх, что ей станут доступны его мысли, был слишком велик, чтобы так рисковать ради удовлетворения какого-то жалкого любопытства. Они шли на завтрак — вернее, шла Оби-Ван, а Энакин тащился чуть позади нее, как и полагалось мастеру и падавану, находящимся на территории Храма — и его внимание было направлено на всякого, кто здоровался с учителем, и кому она сама кивала в знак приветствия. Не мелькнет ли мечтательная улыбка на ее губах? Может быть, тембр голоса ее выдаст. Но Оби-Ван вовсе не желала облегчать ему задачу и ко всем была совершенно одинаково радушна. В столовой они разделились, и Энакин был этому рад как никогда. Они завели привычку завтракать отдельно, когда в четырнадцать или около того он взбунтовался, заявив, что в наставлениях как держать ложку и вилку совершенно точно не нуждается. Оби-Ван, разумеется, никогда его этому не учила, но еще и принимать пищу в компании своего учителя, когда она только ищет повод, к чему бы еще придраться, было уже слишком. Но сегодня Энакин был счастлив оказаться как можно дальше от нее совершенно по другой причине. К вечеру он был уже настолько не в себе, что готов был взять и во всем ей признаться. Изнурительные тренировки ни капли не помогли: истекая потом, они разделись до маек, и вырез на груди мастера окончательно лишил Энакина покоя. Он так старался не смотреть туда, что пропустил самый что ни на есть простейший удар, и Оби-Ван выверенным движением выбила из его руки меч. Энакин отскочил к противоположной стене, заламывая за головой руки, и плюхнулся лицом в мат. Когда ему на плечо опустилась рука мастера, он рискнул обернуть к ней свою пылающую физиономию и увидел, как она протягивает ему флягу с водой. Сила, ну до чего же она была хороша в эту минуту! Волосы выбились из пучка, лицо раскраснелось, небольшая грудь тяжело вздымалась и опускалась, белая майка вся в ручейках пота. Пока он жадно глотал воду, Оби-Ван опустилась на мат рядом с ним, скрестив ноги и положив на колени локти. — Энакин, тебя что-то беспокоит, — она не спрашивала, а утверждала. — И тебе лучше не держать это в себе, если ты не хочешь остаться без какой-нибудь части своего тела. Только за последние пятнадцать минут у меня было как минимум четыре шанса тебя обезглавить. Снова этот непоколебимый тон, в котором ни намека на мягкость или хотя бы снисхождение. Может, еще не поздно списать все на простуду? Энакин приготовился вдохновенно врать, для этого он даже очистил сознание от провокационных мыслей, чтобы у Оби-Ван не было соблазна копаться у него в голове, но стоило ему взглянуть на нее и наткнуться на внимательный, чуть обеспокоенный взгляд невозможно голубых глаз в ободке из золотистых ресниц, как у него самым позорным образом пропал дар речи. Он не сможет ей солгать. Но и сознаться в том, что он… ревнует ее, будет нереально. Сказать полуправду, наверное, будет самым оптимальным вариантом для них обоих. — Мастер, я… Я должен… нет, не так. Это случилось со мной впервые и… Оби-Ван улыбнулась, и Энакин воспрянул духом. Если она улыбалась, значит, у него были все шансы выйти из этой истории если не победителем, то хотя бы не идиотом. — Я, кажется, влюбился, — прошептал Энакин и ошалело понял, что с полуправдой он просчитался. Потому что вот это как раз было самой настоящей правдой, которую Оби-Ван не должна была узнать ни при каких обстоятельствах. — Мастер, что мне делать? — почти в отчаянии вопросил Энакин. От предстоящего разговора о постулатах Кодекса, по вполне объективным причинам запрещающих любовь и привязанности, становилось тошно. — Клянусь, я этого не хотел. Если Оби-Ван и растерялась от всего этого, то вида не подала. Пальцами она зачесала назад растрепавшиеся волосы, но некоторые особо настырные пряди вернулись на свои места. Энакину пришлось стиснуть ткань своих штанов, чтобы усмирить ладони и подавить желание тоже поправить мастеру волосы. — Когда я увидел ее… вчера, я и предположить не мог, что это случится. Я знаю ее так давно, и никогда у меня не возникало даже мысли, что однажды я посмотрю на нее и пойму, что она для меня — все. Я вручу ей свою жизнь, даже не задумываясь. Мастер, скажите… я теперь паду во Тьму? Это было последним, что его волновало, но только так Энакин мог остановить поток бессвязных слов и признаний в любви мастеру, которая все равно никогда не узнает, что они предназначались ей. — Любовь — это прекрасное чувство, мой юный падаван. Он опешил, получив такой ответ, и бестолково разинул рот, пока Оби-Ван смотрела куда-то сквозь него и тепло улыбалась. Мастер-джедай Оби-Ван Кеноби никогда бы не позволила себе таких слов. А вот влюбленная женщина, какой, несомненно, она была — запросто. Это вышибло из легких Энакина весь воздух. — И его ни в коем случае нельзя недооценивать и тем более опасаться. Страх потери, ревность, желание обладать ведут на Темную сторону, но совершенно точно не любовь. Он боялся потерять ее, он ужасно ревновал, он хотел овладеть ею. Может быть… и не любил вовсе? Нет, Энакин точно знал определение своим чувствам. Он любил Оби-Ван всегда — как наставницу, как старшую сестру, как друга, а теперь, как он только что выяснил, и просто как женщину. — Никто не запретит тебе любить и восхищаться этой девушкой на расстоянии, — между тем продолжила Оби-Ван, не заметив его очередной отлучки в себя. — Пока твое чувство не приносит тебе и окружающим вреда. Но стоит лишь однажды переступить грань, и оно поглотит тебя. Подсядешь хуже чем на «палочки смерти», — усмехнулась мастер и снова сделалась серьезной. — Пока не позволишь этой любви утянуть тебя на дно. — Вы… вы так говорите, будто вам это все не чуждо, мастер. — Конечно, мне это все не чуждо, падаван, — лучше бы он не спрашивал. Бороться с ревностью, душившей его как сорняк розу, становилось все сложнее. Но Энакин знал, что справится. Другого выхода он все равно не видел. Возможно, это действительно станет решением его внезапной проблемы — любить Оби-Ван тихо и беззаветно, отдавая всего себя ей, а не чувству. Если он просто будет рядом, будет тем, кто заставит ее тонкие чувственные губы изгибаться в улыбке как можно чаще, а перед Высшим Советом ей придется не краснеть за его выходки, а с гордостью слушать похвалу своим педагогическим заслугам, она оценит это гораздо больше, чем если он ухнет во Тьму, увлекаемый этой безответной любовью. Энакин еще был способен трезво оценить свои шансы. Оби-Ван никогда не падет жертвой его обаяния или еще там чего. Она слишком умна и слишком… слишком джедай для этого. И она определенно любит своего ночного собеседника. Возможно однажды Энакин даже поймет, что был космическим глупцом, и что любовь к собственному мастеру прошла, словно ее и не было никогда. Тогда он спокойно скажет себе, что это даже и не любовь была. Все эти мысли пронеслись у него в голове так стремительно, что он даже успел ухватиться за нить позиции Оби-Ван, которую она продолжала излагать ему: — Мы джедаи, а не дроиды, вопреки распространенному мнению это не одно и то же. И у нас нет рубильника, позволяющего отключать эмоции и чувства. У нас есть Сила, которая всегда поможет и не предаст. Побольше медитируй, заново учись отпускать эмоции в Силу, найди свой покой, — Энакин сглотнул, когда пальцы Оби-Ван принялись перебирать длинную прядь его волос, заново заплетая ее в косу. Она не касалась его плеча или скулы, потому что кожа горела не хуже солнца и раскаленной лавы, и он совершенно точно не хотел бы подарить ей ожог. — Теперь тебе это будет особенно полезно, мой падаван, — заключила она уже привычным менторским тоном, и Энакин наконец испытал облегчение. Они никогда практически не говорили по душам, и Энакин понял, чего ему так не хватало в отношениях со своим мастером — доверия. У них была связь ученика и учителя, но ее нельзя было назвать совершенной, той, что звалась Гармонией. Однако первый шаг к ней был сделан — и для этого Энакину всего-то понадобилось влюбиться.