Ночь накануне

Джон В наступающей темноте он мерил шагами мокрую палубу, не в силах унять переполнявшие его чувства. Ветер трепал его меховой плащ, швырял в лицо снег пополам с дождем. Еще недавно он видел в ней лишь амбициозную чужеземку, явившуюся из-за моря с пламенем и кровью, чтобы любой ценой занять Железный трон. После того, что он пережил за Стеной, ее притязания казались пустой прихотью капризной красавицы. Он не знал тогда, какая она и на что способна. Теперь же его переполняло безграничное восхищение ее храбростью; он был потрясен той великой жертвой, которую ей пришлось принести. «Драконы — мои дети. Единственные, что у меня будут». Очнувшись после похода за Стену и увидев ее у своей постели, он мог поклясться, что сам ощущает боль потери, которая терзала ее сердце. Ему хотелось утешить ее, защитить, разделить ее скорбь. Но он понимал, что истинная королева не позволит жалеть себя. Не позволит даже пролиться слезам, которые помогают обычным женщинам облегчить горечь утраты. Он почти физически ощущал исходящую от нее силу, которая притягивала его и одновременно удерживала на расстоянии. Что ж, назвав ее своей королевой, он будет верен ей. Но он не обманывал себя: ему нужно большее. Осознание смертельной угрозы, исходящей с севера, никуда не ушло и стало как будто еще острее. Он должен защитить своих людей, нет, всех живых людей. Он видел Короля Ночи, смотрел в его жуткие глаза. Видел неисчислимую армию мертвых. И вдруг, словно наваждение, — страсть, пламенем опалившая его душу, разум и тело. И томительное ощущение чего-то неизбежного, неотвратимого. Он подумал об Игритт. О своей рыжей девочке, поцелованной огнем. Об Игритт, которую он любил, и тело которой сжег. Какая-то часть его души сгорела вместе с ней. После того женщины для него не существовали, и казалось, что так будет всегда. Но явилась Дейенерис Таргариен, и теперь мысли о ней сводят его с ума! Он сжал в кулак обожженные пальцы правой руки, ощутив застарелую боль. Нареченный король Севера, он понимал, что все это не ко времени. Она достойный союзник, он убедился в этом на деле, и один неверный шаг может бесконечно осложнить ситуацию, нарушить хрупкое равновесие, ослабить единство, которого с таким трудом удалось достичь… Мужчина, он видел мысленным взором ее всю, от уложенной венцом серебряной косы до носков маленьких ног, обутых в замшевые сапожки. Видел ее яркие глаза, ее нежные губы, ее шею в высоком вырезе платья. Под ее глухими одеждами угадывалось сильное тело женщины, достигшей расцвета. Он едва не застонал, почувствовав, как напряглось его мужское естество, со всей очевидностью давая понять, сколь она желанна ему. Он вспомнил слова Красной жрицы, сказанные давно, в другой жизни: «Бог создал нас мужчинами и женщинами, двумя половинками единого целого. Сила — в нашем слиянии. Сила дарить свет. И сила отбрасывать тени». Казалось, он только теперь понял истинный смысл ее речей. Мы всего лишь смертные люди, не ведающие, что ждет нас. Быть может, завтра мы умрем — мы оба… Поступай как должно, и пусть будет, что будет. Завтра мы дадим бой тьме с севера, и если придется — погибнем. Но сегодня мы живы. И я никогда не прощу себе, что мне не хватило смелости сказать ей. И она не простит. Ноги сами привели его к ее порогу. На миг он застыл на месте, закусив губу, еще раз пытаясь убедить себя, что поступает верно. Решившись, он с силой постучал в тяжелую дубовую дверь, на которой был вырезан дракон дома Таргариенов. Дейенерис Свеча на столе горела ярко, но углы каюты тонули в темноте. Корабль покачивало; он шел на всех парусах, увлекаемый крепким попутным ветром. Завтра после полудня они прибудут в Белую Гавань. Должно быть, уже настала ночь. Она засмотрелась на огонь, опять, в который уже раз, погрузившись в мысли о нем. Эти мысли возвращались снова и снова вопреки всему: страшной правде, которая открылась ей за Стеной, ужасной гибели Визериона, ненадежности перемирия, заключенного в Королевской Гавани. Она вспомнила, какая тревога терзала ее, когда на Драконий Камень прилетел ворон из Восточного Дозора. Как она мчалась на север, и все дети были с нею. Как уходило под лед окровавленное тело ее дракона. И как черная вода поглотила Джона Сноу… Наверное, она оцепенела от горя. Чтобы выдержать, она гнала от себя все мысли, кроме одной — долететь до Стены. Вместе с людьми, которых надо было спасти. Ей не забыть то невероятное чувство, которое охватило ее, когда высокий гнедой конь принес к воротам одинокого всадника, беспомощно склонившегося в седле… и когда она уверилась, что он жив. Его подняли на корабль без сознания. Сир Давос сдирал с него негнущуюся, замерзшую колом одежду, укутывал в меховые одеяла. Остановившись в дверях, она увидела следы глубоких кинжальных ран, покрывавших его грудь и живот. Она вспыхнула как девчонка, и сердце ее замерло. Всю ночь она не отходила от его постели и молилась, чтобы он пришел в себя. Настало утро, и он очнулся. Как он смотрел на нее… От этого воспоминания кровь прилила к ее щекам. Она представила его глаза, черные волосы, рассыпанные по подушке, выразительный рисунок ключиц, мощный рельеф мышц под гладкой кожей. Этот мужчина волновал ее сильнее, чем ей бы того хотелось. Со странным смущением она призналась себе, что желала бы ощутить его объятия, почувствовать вкус его губ… Он не был суровым и властным, как Дрого, не был легким и веселым, как Даарио. Скорее, сдержанным и порой чересчур серьезным, подобно сиру Джораху. Он с самого начала открыто говорил ей в глаза не слишком приятную правду и поступал так, как считал нужным. Ей довелось увидеть его мужество перед лицом врага, которого нельзя победить; можно лишь остаться человеком, сохранив выдержку, хладнокровье, способность мыслить, и достойно встретить смерть. В его помыслах не было ничего мелочного и себялюбивого. Ради своих убеждений он готов был пойти на жертву и рискнуть головой. Искушенным в интригах царедворцам это могло показаться глупостью. Его прямодушие едва не сделало их переговоры с Серсеей Ланнистер напрасными. Но верность клятве, которую он дал ей по доброй воле, без свидетелей, глубоко тронула ее и вызвала невольное уважение. Он не был хитроумен: он просто знал. И поступал правильно. Впервые перед ней был человек, равный ей по величию души и поистине королевскому образу мыслей. Вместе с обостренным чувством долга это делало его подлинным хранителем и защитником своего народа. … И он был первым, кто усомнился в предсказании мейеги. «Когда солнце встанет на западе и опустится на востоке. Когда высохнут моря и ветер унесет горы, как листья». Да, такой мужчина стоил ее любви. Словно в ответ на ее мысли, в дверь постучали. Боясь поверить, она порывисто поднялась с кресла, подошла к двери и отворила ее. На пороге стоял Джон Сноу. В его лице отражались следы внутренней борьбы. Взглянув в его потемневшие глаза, она все поняла. Лед и пламя Не отводя от нее глаз, он шагнул внутрь. Дверь закрылась за его спиной. — Моя королева… Я пришел сказать Вам… «Не надо, любимый. Словами этого не выразить. Ты здесь, и этим все сказано». Ее просиявший взгляд заставил его умолкнуть. Казалось, он услышал ее безмолвный ответ. В следующее мгновение он легко и бережно взял в ладони ее лицо и нашел губами ее губы. В его долгом поцелуе было всё, не высказанное словами, вся боль и вся любовь. Ее губы раскрылись и затрепетали, отвечая, обдавая его жаром. Ее пальцы ласкали смоляные завитки у него на висках. Отступив на шаг и глядя ему прямо в глаза, она распустила шнуровку платья, которое комом упало к ее ногам. Он рванул завязки дублета. … Одежды лежали на полу тяжелыми грудами. Они не помнили, как остались совсем нагими друг перед другом. Они не чувствовали холода и не слышали воя ветра снаружи. Подойдя вплотную, она обняла его и прижалась грудью к его израненной груди. Стук его сердца отдавался в ее ушах. Он поднял ее на руки и отнес на ложе. … Поцелуй длился и длился, пока оба, задохнувшись, не разомкнули горячих пересохших губ. Она опустила руку вниз, к мягким волосам между его бедер и ощутив в ладони всю силу его желания, привлекла его к себе. Мгновение — и комната перевернулась в ее глазах, она почувствовала железную крепость его мускулов и в первый раз узнала опьяняющую тяжесть его тела. Он вошел в нее быстро, не в силах больше удерживать пламя, бушевавшее в чреслах. Она вся подалась к нему, и легкий стон сорвался с ее полуоткрытых губ. Он не отвел взгляда и не закрыл глаз. В них она видела страсть мужчины, отвагу воина, вдохновение творца. Тело его двигалось все быстрее, все неудержимее, и вот уже нельзя было понять, где он, где она, и не было силы, способной разъять их. Они не смогли бы сказать, как долго это продолжалось. Их корабль несся в ночи, разрезая форштевнем соленые черные волны. Мачты скрипели, а паруса, казалось, готовы были лопнуть под напором ветра. Она судорожно вздохнула, почувствовав, как ударило внутри его теплое, живое семя. … Корабль словно бы завис над бездонной пучиной, вне пространства, вне времени. В маленькой каюте оплывала на столе свеча, отбрасывая на стены и потолок длинные причудливые тени. Они не смыкали глаз. Ночь текла сквозь них. Как же ты прекрасна, возлюбленная моя, моя королева!... Теперь, когда он познал ее, он делал это медленно и нежно. Близость была переливчатой, как летний шелк, как легкий узор на муаре. Она напоминала колыхание воды в тихой реке. Сомнения больше не мучили его. Так было суждено, и он принял это. Теперь их жизни связаны, судьбы соединены до самого конца, близок он или далек. Он смотрел на нее и не мог насмотреться. Ее запрокинутая голова на высокой шее, ямка между ключиц, бутоны сосков… и крепкие бедра наездницы, которыми она обнимала его. Она вся пылала, отдаваясь ему. Она горела, и это ровное яркое пламя наполняло его силой, которой он не знал в себе прежде. И вот девятым валом налетела мощная, всепоглощающая волна, смела мысли, растворила в себе тела, властно потянула их вглубь, в первобытный хаос, и швырнула вверх, к далеким мерцающим звездам. Волна накрыла их с головой и медленно отхлынула, оставив почти бездыханными, бессильно приникшими друг к другу. … Свеча догорела и погасла. Но глаза уже освоились в темноте. Он видел над собой силуэт ее стройного тела, прямые плечи, небольшие округлые груди, водопад струящихся волос. Она осторожно погладила шрам на его груди, у сердца. — Так это была не фигура речи. Тебя убивали. — Меня убили. За то, что я делал и что считал правильным. Красная жрица вернула меня. И теперь я знаю, зачем. Она с болью подумала о том, что ночь уходит, и никому не ведомо, что принесет с собой завтрашний день. Может быть, ей суждено потерять его, едва успев обрести. Сердце ее кровоточило при мысли об этом, но глаза остались сухими. Внутри у нее уже сладко ныло после его крепких ласк, но мысль, что эта ночь может оказаться единственной, первой и последней, не давала покоя и гнала сон. Она наклонилась и стала целовать его шрамы, один за другим. Ее губы опускались все ниже вдоль живота, к развилке бедер. Вскоре его мужской признак вновь отвердел, отвечая жаркой влаге ее рта. Привстав на ложе, она посмотрела ему в глаза и приняла его в себя. Потом он лежал, в изнеможении раскинувшись на простынях, еще раз отдав ей свою силу. Как она любила его в эту минуту… Его губы чуть слышно прошептали ее имя. … Лишь перед самым рассветом они забылись коротким сном. Ее серебристые пряди разметались по подушкам, переплелись с его темными кудрями. Они так и не разняли объятий, словно боясь отпустить друг друга раньше, чем придет время. Его дыхание согревало ее плечи. Ее маленькая ладонь покоилась в его руке. Их сердца бились, как одно. В предутреннем сумраке повалил густой мокрый снег, и скоро мачты, реи и палуба покрылись коркой льда. … На исходе ночи великая Стена пала, обрушенная ледяным пламенем мертвого дракона, и полчища нежити хлынули на земли Семи Королевств.