Переведёные Google'ом

Наше общение начиналось чертовски невинно. Настолько, что даже вспоминается с улыбкой. Она накатала целое письмо с пригоршней ошибок и тремя строчками извинений в конце. Даже написала, что почти месяц не решалась «заговорить». Мямлила хираганой про то, что плохо знает японский, усмехалась о том, что английский у неё и того хуже. Я же улыбался скобками в ответ: «Откуда ты такое?)» А девочка эта слала мне картинку с утонувшей в луже по самую крышу машиной и дикой метелью с подписью «Март =.=». Девочка эта жила в России, а меня пробирало любопытство. Я переводил на английский и русский свои фразы, она на японский и английский – свои. «Говоришь по-японски?» «Немного. Так, понимаю» «Поговорим?» Я сам предложил ей созвониться в скайпе. Как сейчас помню: сидел дома и жевал большой бутерброд. Было часа четыре. «Не могу – двое» «???» «Ну, колледж, урок» «Пара, да?» Гугл – плохой советчик. И такой же дерьмовый переводчик. Но он лучше подростков, что сидят на занятиях в интернете и взрослых, что от безделья жуют бутерброды. Посему мы оба, не доверяя, просили об услуге. Я – чтобы сказать ей пару слов на русском. Она – чтобы изрисовать монитор хираганой и простыми кандзи. «Сломался холодильник. Опять» «Здесь холод. Везде – холодильник» «Разве не весна?» «Проживи три месяца зимы – получи четвёртый в подарок. Реклама от России. Акция» «А у нас скоро цветение» «Хочу к вам» Тогда впервые мелькнула мысль пригласить к себе. «Ты, похоже, хотела увидеть цветение вишни?» «Оно в апреле. У меня учёба :(» «Жалею» Это я потом узнал, что моё сочувствие гугл передал как жалость. И что «влюблённость» и «любовь» он не отличает через кальку языков. Чуть-чуть трагично. Но самую малость. Я «звонил» по вечерам, когда в запоздалую Москву только приходила вечерняя отдышка. У неё прерывался интернет и глючил бесплатный вайфай макдака у колледжа. Она улыбалась, смущённо поджимая и без того тонкие губы, и могла на долго зависать, просто рассматривая меня. А я тоже молчал. И рассматривал её. Русские девушки взрослее японок на внешность. Ей бы я не дал меньше двадцати трёх. А была-то она – восемнадцати лет только. Мы жили в разных мирах. И страны здесь не причём. Со странами вопрос решал гугл, хоть и делал это абы как. Гугл не смог бы решить вопрос с её восемнадцатилетним миром и моим тридцатилетним. Этот перевод сложнее языкового. Да и переводить-то нечего. Всё одно: лишь отношение разное. Мы почти полгода говорили друг-другу переведёные гуглом фразы. А она учила японский. Потихоньку, помаленьку, и он ей давался. Сначала годзюон. Потом пошли кандзи. Я любил слушать о том, какая у неё сумбурная преподаватель по стилистике. О том, как ей всё надоело. И мне нравилось говорить ей, говорить, говорить… забывал я, что она не знает японский. Мы переводили гуглом. И порой от неё приходил звонок, я «брал трубку» и видел, как первые пару секунд на меня с экрана смотрят о чём-то просящие глаза, а потом по щекам девушки из России водопадом сыплются слёзы, и доносится сквозь лагающую сеть: «Извините». Тогда я понимал, что ей плохо, что не задался день, что проблемы в семье и прочее, прочее, прочее… Открывал рот, чтобы сказать, но слышал свои же слова, искажённые забытыми артиклями: «Это пройдёт. Оно не трагично». Меня поначалу умиляли её извинения. А потом я понял, что она от чего-то разучилась любить себя. Я спрашивал, почему, а она делала вид, что не понимала вопроса. «Глупая, я актёр: я вижу, что ты кривишь душой». И в ответ снова пожимание плечами и виновато поджатая и без того тонкая нижняя губа. Она не знает причины, слов или не хочет говорить? Гугл никогда не даст понять. Гугл – плохой советчик. И почти никуда не годный переводчик. Однажды она позвонила, как мы и договаривались, но по ту сторону экрана на лавке рядом с ней я увидел не привычную сумку с аниме, а рюкзак с вещами. А сама она была очень уставшей и подавленной. «Только не говори, что из дома сбежала» «Простите. Мы окончательно с папой поссорились» – и слёзы. Она редко плакала, просто это так отпечаталось в памяти, что… Тогда меня как молнией ужалило: я через интернет заказал ей небольшой номер в гостинице и себе – билеты в один конец до Москвы. Мне просто осточертел Токио. Так я думал. А на самом деле… Она отказывалась и отпиралась, но я настоял. Мы встретились в номере: я впервые видел её в живую. Она меня тоже. Я наконец удовлетворил своё любопытство и прикоснулся к ней. К вечеру она с горем пополам на трёх языках рассказала, что случилось, и я понял, что моя маленькая максималистка вся в своего отца: потому они и не уживаются. Она осторожно касалась моей руки, лёжа в постели, мягко обнимала её пальцами и отчаянно прижимала к себе. Эти подростковые проблемы: одиночество и слёзы на пустом для взрослого человека месте. Они были уже так далеки от меня, что, протягивая руку к ней, я будто тянулся к своему прошлому. С юношескими глупостями, прихотями и прочим. Когда этот восемнадцатилетний мир снова оказался на расстоянии вытянутой руки, я чётко ощутил, что истосковался по нему. Она несмело обнимала меня, дёргая плечами в слезах, а я задерживал дыхание, вслушиваясь в ритм её жизни. В ритм жизни юной максималистки, лишь кусочками взрослой – но остающейся ребёнком. Она во многих вещах казалась мне куда более зрелой, нежели её русские ровесницы, о которых я наслышан от сведущего знакомого. А во многих она была сущим ребёнком. По-детски говорила очевидные, но трудные для понимания вещи и законы, от которых взрослые устают, превращаясь тем самым в эгоистов. Была подростком. Самым настоящим полноценным подростком. –Простите, Окучи-сан… –О чём ты? Если девушка твоего возраста не плачет, то она – робот. И, поддаваясь порыву влечения к её подростковому миру, закрытому для меня на веки, я целовал её в макушку, потом – в щёку… в губы, приподняв пальцами её головку за подбородок. Я пробовал на вкус замершие в изумлении слёзы, а после любовался застывшем в неверии в происходящее взглядом. Она любила меня – полюбила ещё до того, как написала первое сообщение. Полюбила из-за пары косяков на сцене, что «сделали меня в её глазах живым», из-за «дружбы» с техникой, из-за любви ко сну, из-за смеха и улыбки. И из-за того, что смотрел с фотографий «такими» глазами. Она меня любила. А я? На что будут похожи мои переведёные гуглом эмоции? Как объяснить самому себе заражение подростковыми глупостями? Я забыл подумать над тем, что я делаю, значит, так и было надо. Тянет меня к ней? Или к её запутавшемуся подростковому миру, из одёжки которого я вырос больше десятилетия назад? Я чувствовал себя комфортно, а, значит, правильно. И кошмаром представлялось, как её мир искажается в последний раз и выравнивается, изменяясь и переставая быть прежним. Как она перестаёт искать ответы на вечные «почему?», как глаза перестают быть такими просяще-испуганными, как она вырастает. Я определённо хотел окунуться с головой в этот подростковый мир снова и решить все-все её проблемы, но я определённо не хотел, чтобы эта девушка однажды стала в глазах остальных женщиной. Я хотел, чтобы у неё не было причин для слёз, но мне голову кружило, как очаровательно наливаются краской её совсем уже не тонкие губы, стоит ей заплакать. Эгоистично? Нет. Обыкновенно. И временно. Ибо взрослеют все. И, когда нам с ней уже не нужен будет для общения словами гугл, можно будет забыть и о наших отношениях. Ибо мы, наши переведёные гуглом эмоции и расстояние от Москвы до Токио – всё это временно. Преодолимо и… убиваемо обыденностью взрослого мира.