Мир внутри

      Я осознавал, на что шел, подписывая документы под пристальным взглядом учёных. Они ждали хорошего результата и надеялись, что возможность замораживания человека, теоретически, торможения старения, подарит им миллионы. Рак мозга не позволял долго прожить, как говорят врачи, и единственным вариантом оставалось ждать появления лекарства, которое сможет вылечить меня. Будущее зависело только от выбора.       Я осознавал, на что шел, когда спустя несколько дней подготовки к заморозке меня, наконец, пригласили на эту процедуру. Прощание с семьей не затянулось надолго, ограничившись сухими поцелуями и пожеланиями удачи. Жене было более, чем просто больно отпускать меня, но других вариантов…       Было совсем немного волнительно, чуть-чуть страшно и в груди теплилась надежда на время, которое сыграет нам на пользу. Предчувствие же било тревогу. Я ступал на грань жизни и смерти, чего-то, что даже не доказано поможет. Что-то рисковое и гиблое, без шанса на успех, как когда берёшь я делать то, что не умеешь и знаешь, что ничего не выйдет. Кому я вру… Я ужасно боялся.       Я осознавал, на что шел, когда меня погрузили в небольшую полупрозрачную камеру с белой жидкостью, похожей на воду. Несколько человек сразу уверяли, что ничего плохого не случится и «Вы не заметите, как пролетит время», «Проснётесь в новом веке!», напряженно следя за моим состоянием.       Чувство того, что я крыса для экспериментов не покидало. Хотя так и было на самом деле. Неприятно, ничто не может предсказать поведение организма в необычной ситуации.       Я осознавал, на что шел, когда заморозка началась. Один из врачей повторял в сотый раз, что все будет в порядке, а аппаратуру проверяли на животных и других добровольцах. Не вовремя захотелось поинтересоваться, считают ли они меня собакой. Хотелось колко шутить, чувствуя как нервы натянуты до предела и дрожит голос.       Я прикрыл глаза, пытаясь расслабиться, делая последние свои вдохи в этом веке. И вновь открывая глаза, чтобы взглянуть в последний раз на этот свет.       Я осознавал, на что шел, когда… Когда понял, что заморожено только тело, а не разум. Возможно, это был просчет или один из них, возможно недоработка, поломка, ещё что-то… Они праздновали удачный эксперимент, а я оставался в сознании.       Спокойствия теперь не было вовсе. Если бы мог пошевелиться, то руки наверняка бы тряслись, паника смогла бы заполучить власть, а ученые потеряли бы возможность работать над этим проектом надолго.       Различные чувства — от страха до ужаса, — охватывали с каждым мгновением все больше, я ощущал дискомфорт во всем теле и холод, но в то же время не чувствовал ничего совсем. Хотелось вдохнуть. Легкие были пусты. Сухо. Безумное чувство страха, лёгкие, казалось, горели, если бы не были заморожены. Тело не ощущалось вовсе и я хотел пошевелить хотя бы пальцем. В голове была каша из мыслей, все путалось. Кажется, если бы это было возможно, меня бы стошнило от перенапряжения и ужаса.       Следя за ребятами из центра, этими учеными, я не пытался бороться с диким желанием вырваться, пошевелиться снова и снова, но ничего не выходило. Тело оставалось замороженным куском мяса без возможности дышать, чувствовать. Иронично, но осталась только душа. Я был запрет в невыносимой холодной тюрьме.       Я осознавал, на что шел тогда. Я осознаю, что ошибся сейчас, не предусмотрев такой вариант событий. Появилось время подумать.       Реальное положение дел захлестнуло полностью, заняв все мысли, от которых напряжение становилось только сильнее, от которых становилось ещё страшнее. В этом состоянии придётся провести большую часть века, за которую можно было бы сделать столько всего. Сходить на премьеру нового фильма, заработать миллион-другой, прыгнуть с парашютом, завести детей…       Я осознавал все. Время помогло смириться с мыслью о том, что ничего не изменить и попытки показать, что я жив, вот, вижу вас прямо сейчас, закончились спустя месяц после заморозки. Было страшно находиться запертым таким образом, самому отправить себя на это. Тюрьма. Хуже тюрьмы. Я начал отсчет.       Спустя лет шесть, если не ошибаюсь, в обстановке начало что-то меняться, появлялись новые люди, оборудование. Мою камеру переносили бесчисленное количество раз из одной лаборатории в другую, оставляли в маленькой комнатушке, больше похожей на кладовку. Спустя еще какое-то время (я сбился со счета после, кажется, 14 года) начали приходить молодые люди, внимательно изучающие мою холодную клетку, словно попали на экскурсию. Я для них обезьянка в зоопарке.       В свободное время, когда было не за кем наблюдать, я мысленно закрывал глаза и погружался в себя, первое время фантазируя о том, как выйду отсюда, в каком шоке будут ученые, когда узнают, что заморозили только тело.       После начал создавать все такие же вымышленные лабиринты и они были поистине волшебны. Фантазия — единственное от живого, что оставалось со мной. Порой я даже поражался тому, как она богата и как сильно ее можно развить, буквально создавая другой мир. Жаль, что он только мой. Я пообещал себе написать книгу, как только смогу снова шелевелиться и дышать.       Много лет спустя появился еще один человек, а после еще один и еще, которые решили себя заморозить. Мне так хотелось их остановить, что я даже почти ощутил собственные руки, которые бы наверняка сжал в кулаки. Было привычно наблюдать всю жизнь вот так, оставаться в одном положении, но это было бы отвратительно — знать, что теперь это будут чувствовать и другие.       Их поместили куда-то в другое место, видимо решив, что нечего другим лицезреть на них, учитывая, что у одного не выдержало сердце. Он был слишком стар. Спустя еще какое-то время я понял, что являюсь экспонатом, по сути оставшись запертым в собственном теле, еще живым. Тогда появились первые мои рассуждения о душе человека и теле, которое было лишь оболочкой. Верно?..       Шли годы, один за другим. Медленно, безумно медленно. Я много думал, проектировал в голове то, что не пришло бы и во сне нормальному человеку. Создал другую жизнь, которую не увидит и о которой не узнает никто. Наверное, потихоньку сходил с ума в одиночестве, находясь рядом с почти сотней людей. Нас разделяло только толстое стекло, лед и года.       Я осознавал, на что пошел тогда, осознаю, что происходит сейчас и понимаю, что лучше бы умер.