***
– Мотоцикл с коляской? – Курт сдвигает очки на кончик носа, с сомнением оглядывая конструкцию перед собой поверх темных стекол. – Что, слишком мелко для королевы? – ворчит Пак, не глядя протягивая ему шлем и седлая байк. – Я буду по-дурацки смотреться в коляске, – убежденно сообщает Курт. – Кто угодно будет по-дурацки смотреться в коляске. – Слушай, Куколка, у меня нет машины, окей? Если это проблема… Пак неловко чешет в затылке и выглядит… сконфуженным? Курт мысленно прикладывает себя по лбу ладонью, чертыхаясь. Ладно, иногда он просто забывает подумать. Например, о том, что не каждый получает крутую тачку на шестнадцатилетие. Глупый, глупый Курт. – Нет, – он пожимает плечами и пытается как можно более непринужденно влезть в чертову коляску. И шлем, конечно, испортит прическу – но чего только не сделаешь ради дружбы. – Это только на раз, честное слово. Она отсоединяется, сможешь ездить сзади. Будешь выглядеть круто с крутым парнем на байке, – Пак играет бровями, тут же отряхнувшись от секундного смущения – и с кем-то другим это, возможно, сработало бы. Но за три года их более или менее близкого знакомства (и за последние пару месяцев особенно) Курт успел достаточно изучить незамысловатую с виду брошюру имени Ноа Пакермана. "МЕЧТА ЛЮБОЙ ЦЫПОЧКИ" брутальным тёмно-синим – на две трети кислотного цвета обложки; "Опыт. Гарантия. Двое. Трое. Четверо" – ниже, чуть мельче, но ярче; "Школьный хор и самцовость – знаю, умею, практикую, пою, танцую, чищу бассейны, играю на гитаре и в футбол" – сверху, некрупным курсивом. Ворох самодовольной бравады и задорных историй из жизни, щедро разбавленных картинками порнографического содержания, в качестве не грузящего лишней информацией наполнения. И приписка мелким шрифтом на обороте: "Некоторые страницы намеренно склеены – там скучно, лично и вам пофиг". Кто-то натыкается изредка на едва читаемые убористые строчки, когда клей отходит, но мало кому охота заморачиваться с отыскиванием остальных. Но так уж вышло, что Курт часто в последнее время пролистывает эту книжку, и клей отходит все чаще, а страниц в ней оказывается куда больше, чем видится на первый взгляд. – Будем считать, что пункт "Прокатиться на мотоцикле с крутым парнем, томно прижимаясь к нему сзади" из моего списка "Успеть до тридцати" есть, – Курт ухмыляется и натягивает шлем, устраиваясь поудобней. – Всегда был уверен, что образ пай-мальчика с мечтами о васильковом поле с этим смазливым Лотнером – только прикрытие. – Ты слишком хорошо меня знаешь. Пак хмыкает и заводит мотор.***
– Ноа Пакерман. У нас должно быть разрешение, – Пак протягивает документы в окошко пропускного пункта. – Так называют право ездить на транспорте по территории студии. Технический термин, – поясняет он, развернувшись к Курту. И явно очень гордится. Курт разглядывает витые колонны по бокам и на удивление непретенциозное для одной из старейших в мире киностудий "Paramount Pictures" по верху арки, усмехаясь про себя этой мальчишеской кичливости. Но они стоят перед въездом на территорию Paramount Pictures, у них есть "разрешение", и у Пака, черт возьми, есть полное право хвастаться. – Давай, я знаю, тебе не терпится мне все рассказать. С кем у тебя встреча? Это по поводу сценария? – Курт снимает солнцезащитные очки, беззастенчиво глазея по сторонам. Отец однажды возил его в Голливуд в качестве рождественского подарка, но он точно не думал, что через пару лет сможет вот так прогуливаться по изнанке волшебного мира кино. – Нет, сегодня я буду только заводить связи,– в голосе Пака снова проскакивают эти интонации – что-то между "да ерунда" и "посмотри-посмотри, как я крут, Хаммел" – и Курт фыркает, не удержавшись. – Ты и правда на пути к успеху, а? – он улыбается, пихая Пака в бок локтём. – Ничего особенного. Когда ты в Голливуде – если ты гей или еврей, то у тебя уже, считай, есть карьера. – Да ладно? – Курт оборачивается, когда понимает, что Пак отстал, и озадаченно выгибает брови: – Пакерман, что ты делаешь, позволь узнать? – Я же сказал: налаживаю связи, – тот нагоняет его, перебрасывая через голову ремешок подобранной у фургона с реквизитом гитары. – Ты гей, я еврей. Надо просто сделать так, чтобы все эти шишки узнали о нас. – Когда будут выяснять, кто украл гитару? – скептично уточняет Курт, скрещивая руки на груди. – Я ее не крал, я ее позаимствовал на пять минут. Не будь ханжой, Хаммел, будет весело! Голливуд – неплохая альтернатива Бродвею, если что, а? Пак начинает наигрывать мелодию, не отрывая от него хитрого взгляда. Курт закатывает глаза, обреченно вздыхая, проклинает себя за то, что повелся на очередную авантюру, как когда-то в школе с выступлением в столовой, когда их забросали в итоге едой, и честно ждет, что их просто-напросто выгонят, наложив вечный запрет появляться на территории студии, но против воли улыбается, начиная подпевать. К его изумлению, вынужденная публика их выходку принимает с неожиданным энтузиазмом: группа престарелых "монашек" в уличном кафе задорно пританцовывает на стульях, салютуя стаканами с соком, девушки в костюмах ангелочков с пушистыми нимбами над головами игриво хлопают ресницами, когда Курт с Паком со смехом пробегают мимо их столика, удирая от возмущенного владельца, а водитель захваченного мини-кара раскачивает головой в такт. Курт не перестает петь, но опасливо косится по сторонам на предмет спешащей к ним охраны, когда они срывают съемки сцены мафиозных разборок годов семидесятых, изящно прогарцевав прямо перед камерами, – и неверяще трясет головой, расплываясь в ошалелой улыбке при виде танцующей толпы в разномастных костюмах, которую они умудрились собрать за собой. Может, местные давно привыкли к чему-то подобному, или солнечный ненапрягающийся Лос-Анджелес накладывает отпечаток на всех своих обитателей, а может, надвигающиеся праздники уже заразили всех вокруг атмосферой безбашенного веселья. Но, когда они стоят перед гудящей одобрительно публикой, пытаясь отдышаться, а голову всё ещё кружит от эйфории, Пак с не менее безумной улыбкой заявляет, прижимаясь к его лбу своим: "Мы офигенные, принцесса. И мы отличная команда", – и Курт кивает, соглашаясь. В конце концов, у них и правда ни одного провала на двоих за последние пару месяцев. А потом Пак его целует. Курт смотрит на него расширившимися глазами, неосознанно трогая пальцами нижнюю губу, вокруг повисает театральная тишина, а потом раздается пара протестующих возгласов, нестройное улюлюканье и неуверенные хлопки. Аплодисменты. Занавес. Лучшая еврейская гей-комедия абсурда в этом сезоне.***
– Не могу поверить, что ты действительно тут живешь! Кажется, ранние подъемы вполне себе окупаются, – Курт пораженно оглядывает не очень большой, но на вид весьма недешевый особняк с окруженным пальмами бассейном во внутреннем дворике. – Нет, я только снимаю пока, – Пак растягивается довольным большим котом на одном из двух шезлонгов, подкладывая руки под голову, пока Курт обходит по периметру бассейн, вертя головой по сторонам и изящно огибая примостившегося неподалеку слона. Ну, не слона, а так, слонёнка, подозрительно напоминающего мультяшного Дамбо. – Думаю, если и куплю что-нибудь, то один из тех особнячков на холмах, где снимают… Курт оглядывается, почувствовав неловкую заминку (то есть еще более неловкую, чем в последние полчаса, прошедшие после их дебюта в Парамаунт), и замирает на месте при виде женщины средних лет, угрожающе нависшей над Паком. – А вы не тот парень, что чистит наш бассейн? – Да, миссис Кросс, – Пак вскакивает с шезлонга, вытягиваясь по стойке смирно. – Я думал, вы уехали на Гавайи на праздники… Курт негодующе упирает руки в бедра. Да ладно. Пакерман что, серьезно решил выпендриться? И выдать дом людей, которым чистит бассейн, за свой? Просто, черт возьми, гениально. – Да. Мы вернулись раньше. У тебя и твоего… – миссис Кросс окидывает Курта оценивающим взглядом, – друга пять минут, пока я не вызвала полицию. Господи, никогда бы не подумала. Она уходит в дом с какой-то понимающей усмешкой, а они с Паком одновременно открывают рот в синхронном протесте, когда до них начинает доходить: – Я просто друг, и он не гей! – Мы ничего такого, миссис Кросс!***
– Ты меня обманул. Пак всерьез опасается, что у Курта вот-вот начнет полыхать прическа, когда тот подходит вплотную, сверкая глазищами. Он по инерции делает шаг назад, набирая в легкие воздуха, чтобы сказать что-то в свою защиту, но все оправдания встают виноватым комом в горле под взглядом Хаммела – жгучее возмущение, на два пальца обиды и горьковатый сироп растерянного непонимания поверх. Смешать, но не взбалтывать – рванет еще ненароком. – Я… – Пак гулко сглатывает, опуская глаза, и это, пожалуй, один из тех уникально редких случаев (второй за полчаса и где-то пятый за восемнадцать лет жизни), когда Ноа Пакерман не знает, что сказать. Пак честно не думал об этом с такого ракурса. Да и не планировал, в общем. Просто Хаммел с сомнением оглядывал коляску его мотоцикла, прикидывая, как будет в ней смотреться, – и явно не был доволен результатом собственных размышлений (хотя, если спросить Пака, Хаммел и в пижаме с бананом вместо микрофона в руках умудрялся выглядеть королевой сцены – подумаешь, коляска). Пак думал о том, что не успел убраться в квартире, что из мебели у него только кровать, стол с парой стульев и кухонный шкаф, оставшиеся от предыдущих хозяев, а миссис Кросс с семьёй уехали на неделю отдыхать, и Хаммелу точно понравится их гостиная от какого-то модного дизайнера. Кому какая разница, если они потусят пару дней в пустующем доме? – Я не хотел, Курт. Правда, – Пак вздыхает, опираясь на байк бедрами и пряча руки в карманы, и с надеждой смотрит на Курта. – То есть ты соврал мне нечаянно? – Хаммел вскидывает брови, явно не впечатленный объяснением. – Слушай, я просто хотел, чтобы твои праздники прошли не в стремной квартире с мебелью из Икеи, которую я даже собрать не могу до сих пор, в одном из этих дешевых районов, откуда до ближайшего клуба езды минут сорок. Они не должны были вернуться в ближайшую неделю. Курт щурится на него задумчиво, а потом дергает подбородком и облокачивается на мотоцикл рядом с Паком, глядя себе под ноги. Естественно, предварительно проверив плацдарм на степень пригодности к соприкосновению со своими брюками. Хорошо, хоть байк успел помыть. – Ладно, забудь. Повисает неловкое молчание, и это действительно неловко – впервые за годы их знакомства. – То есть ты не сердишься? – Пак неуверенно улыбается, поворачивая голову. – На то, что ты хотел устроить мне отпуск в навороченном особняке с бассейном? Нет, – Курт пожимает плечами, ковыряя асфальт носком ботинка. – Правда, я думал, что ты доверяешь мне достаточно, чтобы не стыдиться своей квартиры. – Знаешь, сколько человек в курсе, почему я не в Лайме сейчас, Хаммел? – Пак хмыкает, поводя лопатками под испытующим взглядом. – Один, не считая меня и матери. Ты знаешь, что дело не в этом. Курт поджимает губы и кивает, что-то решив для себя. – Мне нужны твой душ, еда и кровать, – он усмехается, отталкиваясь от мягкой обивки сидения, и натягивает шлем. Пак выдыхает, седлая мотоцикл, и заводит мотор. Но от ощущения, что где-то он все-таки налажал, избавиться все еще не выходит. Одно подозрение у него, в принципе, имеется, но Хаммел не спрашивает, а сам он не уверен, что сможет найти сейчас внятное объяснение тому, что произошло на студии. Это… просто произошло, Пак даже сам сообразить не успел. На радостях или вроде того. Ничего особо криминального, конечно: был рад, поцеловал друга. Подумаешь. Без языка даже. Но если все-таки подумать – Хадсона, например, после выигранных матчей целовать не тянуло.***
Не то чтобы Курт никогда об этом не задумывался – было пару раз, еще в школе. И пару раз после. Пакерман умел быть милым в своей грубоватой заботе, при всей показной крутости не боялся казаться смешным и как никто был способен поднять настроение любой степени отстойности, рухнувшую самооценку и боевой дух. Любил приврать и приукрасить, вызывая желание закатить глаза, буркнуть беззлобное "кретин" и отвесить дружеский подзатыльник, в тайне сдерживая улыбку, но не переходил той грани, за которой обман становится предательством. Умел слушать и поддерживал в сложный для Курта период. А еще он чертовски горячо выглядел в майках с короткими рукавами (и еще горячее без) и в тех джинсах, что Курт помог ему выбрать, когда Пак гостил у них с Рейчел. И, конечно, Курт задумывался – так, в шутку. Потому что соблазн был, несомненно, велик, да и сложно совсем не задуматься, проснувшись в одной кровати с полуголым парнем с отличным торсом, но ему вполне хватило истории с Финном на первом курсе, чтобы раз и навсегда выстроить в голове неубиваемое табу: не западать на натуралов. Никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах. Тем более, если это твой хороший друг. – Надеюсь, ты ничего не имеешь против еврейской кухни? Латкес – единственное, что я умею готовить, кроме тостов. К тому же, сейчас как раз разгар Хануки. Курт увлеченно листает свежий номер Vogue, утыкаясь взглядом в фото Джессики Бил в пятый раз, когда Пак поворачивается от плиты. Да, с джинсами они определенно не прогадали. А вот кто пустил в номер Джессику с ее совершенно отвратительными леггинсами в сеточку – большой вопрос. Впрочем, Курт ему, кажется, должен за возможность подумать о леггинсах вместо поцелуя с лучшим другом, так что звонок Изабель придется отложить. – Это что-то вроде картофельных оладий, – уточняет Пак, не дождавшись ответа, и ставит на стол большую тарелку с чем-то, и вправду похожим на оладьи. – Никогда не пробовал, но Рейчел говорила, что это вкусно, – откликается наконец Курт, откладывая журнал. Он поднимается с кровати, где с комфортом угнездился среди подушек после душа, перемещаясь в маленькую кухоньку, и усаживается на один из двух стульев, с любопытством разглядывая содержимое тарелки. Пак устраивается напротив, подвигая ему кружку с чаем. Слон, застрявший посреди комнаты, старательно мостится чуть сбоку, неловко шевеля ушами и перетаптываясь на оставшемся квадратном полуметре. – Особые пожелания на вечер? – Шесть часов перелета не толкают на подвиги, так что я бы просто прогулялся по городу. Гриффит-парк, Аллея Славы, Чайна-таун… всякие банальности, в общем. Курт тянет с тарелки латкес и откусывает на пробу, усердно игнорируя настойчиво тычущийся под ребра хобот – да ладно, не о чем тут разговаривать. В конце концов, если Курт собирается выступать на Бродвее, поцелуев на публику в его жизни будет еще немало. И, вероятно, с большей частью людей, с которыми ему придется целоваться на сцене, они будут дружить. Он не ожидал, конечно, что Пакерман зайдет так далеко в стремлении заявить о себе, но и раздувать из мухи слона из-за этого просто глупо. И непрофессионально. Если маленький дружеский поцелуй поможет Паку пробиться в шоу-бизнес... Почему бы не помочь другу? – А это и правда вкусно! Курт мысленно шлепает назойливое животное по воображаемому хоботу, отмахиваясь, и с энтузиазмом принимается за обед. Пак расплывается в довольной ухмылке, тоже явно как-то расслабляясь: – Я мастер. Тогда сегодня на Аллею Славы, заодно посмотрим Холмы, а Гриффит-парк отложим на завтра – не успеем до темноты. Я вообще-то планировал показать тебе кое-что, но это подождет. А еще аттракционы и… Они составляют примерный план на ближайшие пару дней, и Курт всерьез опасается, что не переживет их то ли поздний обед, то ли ранний ужин, когда в очередной раз давится чаем, в голос смеясь над рассказами Пака про туристов с Аллеи Звезд. Ушастое недоразумение, подобрав распустившиеся части тела, обиженно сдувается.You and I we’re about to make some memories tonight I wanna live while we’re young We wanna live while we’re young*
***
Курт с некоторой опаской устраивается позади Пака, перебирая в голове все выданные инструкции и намертво сцепляя ладони у него на животе. Память услужливо подбрасывает романтичное "живи быстро, умри молодым" и чуть менее романтичные кадры разбросанных неподалеку от покореженного мотоцикла рук и ног из сводок новостей. – Вот это порыв страсти, – Пак сдавленно выдыхает, усмехаясь. – Знаю, сложно удержаться, но если я смогу дышать, у нас будет больше шансов добраться целыми. Серьезно, Курт, это больше похоже на "в ужасе", чем на "томно". – Заткнись, – фыркает Курт в ворот кожаной куртки, но все же чуть ослабляет хватку. Ладно, если ему суждено умереть сегодня, он умрет на мотоцикле, по плану томно прижимаясь к крутому парню (даже если в его плане это был все-таки его парень, но это уже детали) и в обалденных новых брюках от Харди Эмис. – И ты никогда не расскажешь об этом моему отцу. Курт приглушенно вскрикивает и надеется, что новостные сводки тоже ничего не расскажут об этом его отцу, когда они резко набирают скорость, выехав на шоссе. А через минуту, освоившись, кричит не сдерживаясь уже от восторга и плеснувшего в кровь адреналина, смеясь и жмурясь под потоками встречного ветра. И ни секунды не жалеет, что на машину Пакерман так и не накопил.***
В Лос-Анджелесе темнеет неожиданно раньше и стремительнее, чем в Нью-Йорке, несмотря на стойкое ощущение вечно царящего лета. Курт только успевает заметить, как зажигаются вдоль дорог фонари и яркие неоновые вывески, разгоняя наползающие мягкие сумерки, а когда минут десять спустя рискует запрокинуть голову, покрепче вцепившись в Пака, – над городом раскидывается совершенно черное небо с редкими вкраплениями звезд. На центральных же улицах светло, почти как днем, благодаря подсветке. Кажется, что за куполом, накрывшим шумный, кипящий жизнью город, начинается невесомость, и от этого, и от самой атмосферы причастности ко всему тому, чем Курт восхищался с детства издалека, немного кружится голова. Пак прав – Голливуд, на самом деле, мало чем отличается от среднестатистического американского городка: низенькие здания, узкие тротуары, непритязательные производственные студии, попрошайки вдоль Бульвара, рассевшиеся практически на звездных именах, и единственный торговый центр. В Лос-Анджелесе куча куда более живописных и интересных мест. Курт мечтательно улыбается на скептичные замечания в сторону толп местных туристов и сколоченного на пустом месте центра всемирного паломничества – он может рассказать почти про каждого, чье имя вмонтировано в плитку под их ногами, включая малоизвестные факты. Они обходят Аллею Славы (точнее обскакивают, дурачась и перепрыгивая с одной звезды на другую, останавливаясь иногда для краткого экскурса), примеряют собственные ладони к звездным отпечаткам у Китайского театра, добираются до долины с отличным видом на знаменитую надпись и берут навынос пиццу в ресторанчике неподалеку, устраивая поздний ужин на свежем воздухе. – О Гага, удали этот ужас! – Курт смеется, пытаясь отобрать у Пака мобильный и не завалиться при этом в траву. – Ни за что! – Пакерман фыркает, вытягивая руку с телефоном над головой. – Ты видел свое лицо? – Именно поэтому я и прошу ее удалить! – Никогда! Считай это местью за тот компромат с вашей маской! – Ноа Пакерман! – начинает Курт предупреждающе, решительно поднимаясь с расстеленной на траве куртки и упирая ладони в бедра. – Да-да, курочка моя? – Пак насмешливо смотрит на него с самым невинным видом, выгибая брови домиком. – Не вынуждай меня применять силу! – О, дива в гневе. Попробуй, куколка! – Ах ты!.. – Курт прищуривается, сердито поджимая губы, и делает резкий выпад вперед, пытаясь поймать телефон. Пак гогочет, уворачиваясь. Курт перехватывает его за предплечье одной рукой и уже почти сжимает пальцы на заветной цели, когда земля вдруг уходит из-под ног и его опрокидывает на спину. Он сдавленно вскрикивает, но посадка – надо отдать Пакерману должное – выходит неожиданно мягкой: под поясницей оказывается бедро Пака, а под лопатками – рука, так что даже одежде Курта ничего не угрожает. Курт выдыхает, чуть придя в себя, и предпринимает еще одну попытку, но лишь усугубляет свое положение, оказываясь обездвиженным с прижатыми к туловищу руками. – Ты в курсе, что не пережил бы эту ночь, если бы на моих Харди Эмис за триста баксов появилось хоть одно пятно от травы? – уточняет он, вскидывая бровь. – Я контролирую ситуацию, как видишь, – Пак усмехается, беззаботно пожимая плечами. Курт раздосадованно дергается ещё пару раз. – У меня годы уличных драк за плечами, принцесса. – Я удалю ее, пока ты будешь спать, – флегматично заверяет Курт. Пак вздыхает и смотрит вдруг неожиданно серьезно. – Хаммел, мне нравится эта фотография. Я хочу ее оставить. Пожалуйста. Курт давится очередным язвительным комментарием, захлопывая рот, так ничего и не сказав. Ноа Пакерман редко бывает серьезным. И просит о чем-то – тоже редко. Но, черт возьми, сдалась ему эта фотография? Они сегодня сделали кучу, и на остальных у Курта с лицом относительный порядок. – Ты там счастливый идиот. – Ну спасибо. Ладно, – неуверенно и чуть удивленно тянет Курт после некоторых раздумий. На фотографии Пак зажимает его шею под мышкой, пока Курт отбивается, смеясь, весь раскрасневшийся и взмокший. Пак кивает в ответ – вероятно, молчаливым "спасибо". И продолжает смотреть. – Можешь меня отпустить, – предлагает Курт, когда молчание затягивается и начинает становиться неловким. – Да, извини, – Пак отводит взгляд, усаживая его на прежнее место рядом с собой. Слонёнок Дамбо приветливо помахивает ухом, выглядывая из-за его плеча. – С тобой всё в порядке? – Курт с сомнением косится на него, оправляя одежду. – Да, конечно. Просто задумался. Поехали, поздно уже, – Пакерман встаёт, отряхиваясь, и протягивает ему руку, помогая подняться. Пак вообще-то не любит задумываться. Курт начинает всерьёз подозревать неладное.***
Это как в том фильме, Пак не помнит названия: когда в мозг чуваку помещают какую-то мысль, и он начинает усиленно ее думать, как бы ни старался выбросить из головы. Дело даже не в том, что он поцеловал парня. Подумаешь. В старшей школе их с Разерфордом затащила в душевую Эйприл Роудс, и тот поцелуй был далеко не таким невинным. Что, впрочем, не делало его гейским. Горячая штучка захотела посмотреть, как целуются горячие парни, для разогрева – и им вроде как было несложно. И ключевое тут – горячая штучка. На этот раз девчонка замешана не была. Но и с этим Пак готов был смириться – ну, трагедию в любом случае устраивать не собирался. Это было неловко – по крайней мере, еще несколько часов после. И Пак мог понять замешательство Курта: наверно, немного неловко, когда тебя целует твой друг-натурал. Но, по большому счету, и это не было такой уж проблемой, потому что Хаммел, кажется, нашел удобоваримое объяснение куда быстрее него. Проблему давало все в совокупности. То, что он ни с того ни с сего поцеловал парня, что этим парнем оказался Курт, то, что Курт был его другом, что Пак теперь об этом думал, что думал теперь об этом Курт. И, пожалуй, то, что час назад Пак чуть было не сделал это во второй раз, который объяснить было бы еще сложнее. И вот тут начиналось самое проблемное. Потому что если от сделанного можно отмахнуться и сделать вид, что ничего особенного не произошло (раз уж сам Хаммел решил не придавать этому значения), то нереализованное намерение вытрясти из головы оказалось куда сложнее. – А? – Пак едва не подпрыгивает на стуле, когда Курт щелкает пальцами у него перед носом. – Тебе ту часть, где Блейн приглашает меня на каток, когда буду в Лайме, или ту, где твой чай остывает? – ехидно уточняет Хаммел, вздергивая бровь. – О… – Пак опускает глаза, замечая наконец кружку. – Извини, я… – Задумался, – Курт скептично кивает, выжидающе глядя на него с другого конца стола. – Не расскажешь? – Да так, ничего особенного. Просто устал немного, – он растирает ладонью лицо, отпивая чай. – Лучше ты. Что там с Андерсоном? – Сказал, что не хочет прекращать нашу традицию с рождественским дуэтом. Ну, и раз семь повторил, что скучает и как сожалеет о том, что сделал. – И что ты? – Почему нет? – Курт пожимает плечами. – Это мило. У нас всегда выходили отличные рождественские дуэты. А тут начинается проблема номер два. Потому что Пак насквозь видит Андерсона и то, что он пытается сделать. Не получилось сходу – решил зайти издалека. Рождественский дуэт на катке, как же. Эдакая ни к чему не обязывающая романтика, чтобы растопить лед. И это нормально, что Паку не совсем наплевать, потому что Курт – его друг. Немного напрягает то, что Паку уже давно совсем не наплевать. Что-то подсказывает, что стоило бы порадоваться за друга, если его бывший перестал вдруг быть мудаком, повзрослел и обрел немного мозгов. Андерсон действительно ведь неплохой, в сущности, парень. Не очень умный, раз умудрился прошляпить "свою единственную любовь" (цитата), из-за которой теперь так страдает, но раскаивается, кажется, вполне искренне. А ошибки все совершают, и кому как не Паку об этом знать. Совместно выбранные еще в выпускном классе обои в гостиной, фотографии, перекочевавшие из школьных шкафчиков в рамки на комоде, пони, радуги, счастливая чета Хаммел-Андерсон, все, как Курт мечтал. Рай, мать его, на земле. – Ладно, – Пак допивает чай в несколько глотков и, не глядя на Курта, поднимается со своего места. – Ладно? – подозрительно уточняет Хаммел, преграждая ему путь. – Ладно, – вскидывается Пак. – Хочешь знать, что я об этом думаю? Ну, помимо того, что Андерсон пытается снова тебя склеить. – А даже если так? Курт опасно прищуривается и смотрит на него испытующе. – Думаю, что пошел бы он на хрен с моего пьедестала. Хаммел оторопело замирает, приоткрывая рот и явно собираясь что-то сказать. Пак думает, что, при всем его умении все портить, не лажать с Куртом потрясающе легко. Паку сложно представить что-то подобное с девчонкой – и совсем не представляется ничего похожего с кем-то из парней. С Куртом легко представить что угодно. Можно вести себя как идиот, не чувствуя себя при этом полным придурком. Можно рассказывать про последний разговор с матерью или про все, что крутится в голове, бесцеремонно устроившись головой у Хаммела на коленях, и не бояться показаться бесчувственным кретином или сентиментальной размазней, а спустя пять минут смеяться до рези в легких, валяя друг друга по полу в шутливой драке. С Куртом вообще все поразительно легко. Ну, не считая тех моментов, когда Хаммел, пытаясь что-то сказать ему, привстает на мыски, опираясь ладонью о его плечо или хватаясь бездумно за бок для равновесия. И, словно нарочно, облизывает пересохшие, черт их побери, губы. Или когда вертит задницей под Бейонсе – про задницу он говорил Хаммелу вполне искренне. Или когда тянется за своим к тумбочке, перегнувшись через сидящего рядом Пака и прижимаясь горячим животом. Пак думает, что он на сегодня достаточно подумал, и просто целует Курта.