Три стадии любви

«Симпатия – это когда нравится внешность, влюбленность – когда нравятся внешность и характер, а любовь – это когда нравятся даже недостатки».

Когда Натаниэль Куртцберг помог упавшей Маринетт Дюпен-Чен подняться, он удивленно подумал, что она красивая. Он учился с ней в одном классе не первый год, но только тогда ему пришла в голову подобная мысль. Маринетт благодарила за помощь с улыбкой, морщась от боли в ушибленной пятой точке, когда Натаниэль подал ей руку и помог встать. Он будто впервые увидел ее. Улыбка на грани гримасы, раскрасневшиеся щеки, растрепавшиеся темные хвостики, блестящие от навернувшихся слез глаза… Ее вид так заворожил Натаниэля, что он лишь спустя несколько секунд понял, что держит руку Маринетт дольше положенного. Спешно разжав ладонь, Куртцберг зашагал прочь, к своему месту на галерке, так и не сказав ни слова. Все оставшиеся уроки он рисовал только Маринетт. То ее выжатую сквозь боль улыбку, то сосредоточенный взгляд, с которым она смотрела в конспект, то смех сквозь ладошку над шуткой Нино. И чем больше новых для себя черт находил в ней Натаниэль, тем сильнее щекотало где-то у солнечного сплетения. Куртцбергу оставалось лишь принять поражение: она ему понравилась. Когда Маринетт с улыбкой похвалила его картину, Натаниэль почувствовал себя самым счастливым человеком на планете. Он нарисовал Милен для Ивана, и здоровяк поделился своей радостью с Маринетт. Сам бы Куртцберг ни за что не решился показать свои работы так просто, так что в тайне благодарил Ивана за этот миг. Сердце сладко йокнуло, когда Маринетт с восхищением взглянула на рисунок, а затем на Ната. Ему стоило больших усилий сказать простое «спасибо», не заулыбавшись до ушей. Непрошенную улыбку пришлось прятать ладонью, щеки горели, по цвету приближаясь к волосам. Милая, искренняя, добрая – одно слово, чудесная. В душе расцветал целый Люксембургский сад, стоило Натаниэлю краем глаза увидеть ее. Сначала он и не думал о признании – достаточно было наслаждаться этим чувством и любоваться ей издалека. Только со временем Куртцберг все чаще стал думать о свидании с ней. Ему хотелось узнать Маринетт как можно лучше: он был влюблен в нее. Когда Натаниэль узнал Маринетт в Леди Баг, его мир перевернулся вверх дном. Он упорно не хотел в это верить. Разве могла его хрупкая, очаровательно неловкая Маринетт оказаться отважной защитницей Парижа? Хотелось бегать кругами. И от того, что набедокурил, попав под влияние акумы, и от того, что Маринетт смущенно отводила глаза, чуть встретившись с ним взглядом, и от того, что он до смерти напугал ее вопросом в лоб – так, что она и отшутиться не успела, лишь умоляла никому об этом не говорить. Будто пелена спала с глаз. Образ ангельской Маринетт рассеялся, как туман. Пять стадий принятия неизбежного проехались по воображению Натаниэля товарным поездом. В порыве он зачеркнул тот комикс, где спасал ее от злодеев, осознав, что настоящая Маринетт не станет прятаться за его спиной. Стены его воздушного замка рухнули, когда они начали общаться после случившегося. Как же далека оказалась Маринетт от прелестной героини его мечтаний. Все еще искренняя, все еще добрая – но порой такая импульсивная, безрассудная, невнимательная… Впору бы разочароваться в своей музе, принять ее увлеченность другим, но для Натаниэля было слишком поздно. Это как набросать эскиз в стиле комиксов, думая, что он и так прекрасен, а потом перерисовывать его в реалистичный портрет. Так же мучаешься, так же сопротивляешься. Но чем дальше перерисовываешь, тем яснее понимаешь, что так нужно, так правильно. И что эта версия, со всеми ее неровностями и недостатками, куда красивее, чем идеализированная рисовка без изъянов. Натаниэль перерисовал Маринетт в своей голове: он ее полюбил.