***
Тома проводила вечер под скучное вещание телевизора, невольно проваливаясь в сон, когда его звуки на мгновения стихали. Передача «Добрый вечер, Москва» не могла скрасить её положения, а Фил задерживался, не предупредив. После съёмок он не заехал домой, но днём Тамара была слишком занята — трели телефона она могла бы просто не услышать. Звонок от Оли Суриковой, которая не знала, куда делся Белов, не пришедший на примерку в ателье, довершил догадку, что муж пропадает где-то вместе с друзьями. Посоветовав скрипачке думать о марше Мендельсона, Тома понадеялась, что все разговоры на сегодня завершились. Но можно ли быть уверенной в этом, если первое место в записной книжке занимает фамилия Голикова? После очередного нелестного разговора с матерью, Софе невмоготу оставаться дома. А Тамаре будет с кем скоротать время под чашку чая, хоть Софка и будет говорить о своей жизни не в мирном русле. Долго, с активной жестикуляцией и эффектными паузами, как прирожденная актриса. Жалко, что талант прозябает в стенах юридического института. Но у всех свой жребий. — Думала, Том, что он сам признается. Утро было, но не спалось, — и если кто-то женится, заводит крепкие семьи и живет припеваючи, то такая удача не улыбалась Софе рядом с Пчёлой. — Решила поговорить, что он там в своих отлучках потерял, и с кем, и он ли это был вообще. Но Витя же у нас птица свободного полета, ты что! — И ты убежала, как сайгак? — жалобы Софки, её переживания и подозрения имели под собой плотную почву. Филатовой сложно подбирать нужные слова, и поэтому она просто дает подруге возможность выговориться. — Ой, Софа, с плеча рубишь! — Догонять не стал, мы гордые, дел у нас по горло, — мрачно заключает Софа, — а домой пришла, мать в истерику, давай на меня орать. Что все гублю, институт к херам давно пошел, и что Милославского… Мать его, поменяла на рожу бандитскую, вот что она мне кинула! Отец по мне все понял, сказал — помиримся, остынем. Тут Лизка звонит, квелая, как тухлая малина, договорились, что в институт не пойдем. Ну… Я ей все выложила, слово за слово… — Погоди, ты и с Лизой поссорилась? — и этого Тома никогда не поймет, потому что Софа и Лиза прекрасно ладили и понимали друг друга без лишних объяснений. И тут… — Ты что? С ума не сходи! — Эта Холмогорова от мужа нахваталась, — Лиза никогда не скрывала от Софки, что Пчёла — не ревностный борец за институты семьи и брака. — Надоели, говорит, предупреждали, и ему не раз говорили голову на плечах держать. Знаю я, что думать надо было. Мать уши нагрела, посмеялась. Пришлось в институт свалить, а вернулась под бурление говн. Сбежала, когда на чай снова приехали Милославские с выводком-переростком. Смотрит на меня, пытается допросить о чём-то, а я не могу… Смотрю на него, а вижу Пчёлкина. Два придурка… на мою голову! — И что теперь, Софкин? — Томка и сама была в стане предупреждающих. Два года назад, когда Голикова влюбилась по уши в брата Лизы, будущая жена Фила остерегала подругу от скользких поворотов. Но грабли всегда манили Софу начищенным блеском. — Фиг бы его знал, Томка, но ладно бы бухал от скуки и с шалавами путался от этого дела, я бы перетерпела. — Софа, — Тома заранее знает, в какое русло подруга сворачивает, — не унижайся! — Дьяволята играют на скрипке без заминок, — и скрытый факт новой симпатии Пчёлы, о которой никто не говорил вслух, злил его девушку больше всего, — и в курсах я, что не права, но ненавижу её. Не… на… ви… жу… — Только недавно вы с Олькой прекрасно ладили? — Она и сейчас так думает, а что я скажу? Оль, прикинь, а в тебя мой бабник влюбился! Не видит она ничего, а мне на свадьбу эту идти тошно. Добра не будет! — Не спеши судить, где добро, а где спряталось зло. — Ага, затаилось с автоматом за пазухой, и ждёт случая, чтоб перестрелять всех к чертям собачьим. — Не все так мрачно, Софа. — В такое время живём. — А сейчас успокоилась, — наливая очередную порцию чая подруге, Тома подвигает ближе к Софке хрустальную вазу с «Мишками на севере». Брюнетка, обратив зеленоглазый взор на подругу, легко улыбается, радуясь, что хоть с кем-то, кроме отца и Томы, она сегодня не повздорила. — В двери ключ шумит, слышишь? — Я, наверное, поеду. Все-таки перед папкой неудобно. — Куда ты? Звони родителям, скажи, что у нас осталась, — такое решение представлялось Томке самым рациональным, — а Фил сегодня живет на кухне, я спинным мозгом чувствую, что он в стекло. — Тоже верно, — домой Софу совсем не тянуло, — спасибо. — Обращайтесь, Софа Генераловна! — Что бы я без тебя делала, служба спасения? — Пристрелила бы своего Пчёлкина к чертовой бабушке! — За такое и суд оправдал бы. — Боюсь представить! Через минуту в коридоре малосемейки Филатовых будут раздаваться тяжёлые мужские шаги и добродушный, но хмельной смех. Все мысли Томы оправдались: её Валерка слегка перебрал. В детали его бессвязной речи Тома не вдавалась, и не без помощи Софы боксер был перемещён на кухню, ближе к холодной воде и открытой форточке. От стакана «Нарзана» Филатов и впрямь смог говорить отчетливее, почти серьезно смотря на девушек, и то и дело повторяя: — Заживе-е-ем, — Валера громко икнул, да так, что Томе показалось, как зашевелились стены их крохотной кухни. — Белый… в нарды поиграл! Кто б знал, что Пчёлкин наведёт на перчика? А, Софа? — Пей, пей, — Софа помрачнела при упоминании фамилии Вити, и поэтому, постучав мужу по спине, Тома пытается сосредоточить его на стакане воды. — Помедленнее, не залпом. — Сёдня не ахти, — на лице у Филатова выражение вселенского облегчения, он подпирает согнутым кулаком свою щеку и продолжает глуповато улыбаться жене и Софке, — а ты, Генер… Генераловна, будь здорова! Слыхала, чё твой удумал? — Молодец какой, — хоть где-то этот шмель приносил пользу, — поверю на слово. — Так, понятно, — Тома аккуратно снимает с могучих плеч Филатова куртку, понимая, что ему пора укладываться. — Раскладушку доста-ва-а-ай! Пошли, пошли… — Куда денусь? — медленно вставая, и, расправляя лопатки, как крылья огромной птицы, Фил смутно доходит до того, что, наверное, мог сболтнуть что-то лишнее. А если у Софки-дружочка проблемы, они с Томкой не будут её расстраивать и уж тем более прогонять. — Чайку налейте! В башке шумит от этого «Мартеля». — Надо меньше пить! — неутешительно замечает Софа, снова зажигая газовую плитку, и доставая из буфета самую большую кружку. — А лучше просто не надо, — добавляет Тома, надеясь, что Фил не рухнет прямо на стол, потому что его нещадно клонило в сон. — Валер, продержись пять минуточек! — Д-д-д-д-ве, — Фил практически трезво оценивает свои возможности, — и испаря-я-я-я-юсь… Хмельной Валера даже не расстраивал. Через пятнадцать минут мужчина уснёт, и из кухни будет разноситься только скрип старой раскладушки и сонное кряхтение. Тома напомнит подруге, что родители беспокоятся, и Софа позвонит домой, прекрасно зная, что родители не спят, и отец, взявший трубку, подкупит её голосом, как в детстве, полным заботой и внимания, которого порой ей так не хватало. — Дочка, ты остынь, — чиновник надеялся, что с возрастом дочь научится реагировать на все не так эмоционально, — и все сойдётся, это обещаю. — Папка, — уверяла Софа Константина Евгеньевича, надеясь, что он не будет удручать себя на её счёт, — а в который раз? Триста первый? — Я не считал, воробушек, — отцу Софки стыдно признаться, что когда-то конфликтами дочки он почти не интересовался, — а Пчёлкин твой… Пацан смекалистый, не без огня. Только полёт у вас разный. А ты сама видишь, к чему это обычно приводит. — Сама виновата, — Голикова не понимает, из-за чего ей больше обидно: то ли из-за накренившегося брака родителей, то ли из-за ссор с Пчёлой. — Сама, папк. Но помнишь, что даже если все отговаривать станут, то по-своему сделаю? — Нет, смотри глубже, — для умудренного годами партийца давно очевидно, что жена изначально задавала неверный тон в воспитании единственной дочери. — Всё я. Когда-то выбора не было, и разгребать теперь, пока руки не отсохнут. — Папа, я очень тебя люблю, — честно признается Софа, впервые за многое время, переходя с привычного «папка» на лиричное «папа», — и я справлюсь. — И я очень люблю тебя, доча… — Голиков, запутавшийся и всех запутавший, знает, что может быть уверен только насчёт своего крепкого родительского чувства. — Утро вечера мудренее… — Спокойной ночи! Завтра вернусь. — Спокойной! И не бросай старого папу… — Ни за что на свете! Однажды Софа вспомнит про полуночный разговор по телефону, и признается себе, что папа — единственный, кто любит её слепо, со всеми недостатками и изъянами. И неважно, может ли она набрать его телефонный номер…***
Ночь была прекрасна. Но она растворилась в свете апрельского утра, оставляя после себя блаженную усталость и приятность откровенных признаний. Это слова, которые и Космос, и Лиза повторяли с завидной регулярностью, но их ценность и смысл нисколько не умалялись. Они уже не помнят, сколько раз говорили о любви, не тая лукавых глаз. Просто не считали, что это постыдно. Что это обман, который однажды разобьёт кому-то сердце. И может ли скрываться то, что прочно связывает тех, кто неминуемо должен был встретиться и полюбить? Это правильно и важно, повторять слова любви тому, кому они принадлежат. И не отрицать любовь, признавая её изменчивой слабостью, вызванной упрямой юностью голов и прельщением собственной гордыни. Всё просто, но кто-то вздумает городить сложности. Не в этот раз, не в этой комнате и не с ними. Поэтому Космос поверил в любовь, которая громко заявила о себе, стоило понять, что Лиза вызывает в нем отнюдь не братскую заботу. Её хотелось беречь, как замёрзшую по пути на юг птицу. Его взаимно любили, никогда ни с кем не сравнивали и, беря Лизу за руку после первого поцелуя на парапете, Кос послал небу отчёт, что его с ума свели глазами-алмазами и заставили думать о себе все ночи напролет. Замок построился сам собой, потому что так и должно было быть. А золото приятно холодит безымянный палец. Лиза не спешит открывать туманных глаз, хоть сон постепенно покидает границы сознания. Её голова лежит на груди мужа, а светлые волосы снова разметаны в стороны, и она ощущает, что Кос снова наматывает локон на указательный палец, играясь, как малый ребенок. Скоро ему надоедает эта забава, и Лиза довольно ощущает, как мужская ладонь уверенно гладит её лопатки, плавно перемещается на поясницу, привлекая к себе ещё сильнее. Внутри рождается сладкая тяжесть, ноги совсем расслаблены и Лиза тянет безвольные руки к шее Космоса, чувствуя себя желанной, но уязвимой, если сейчас же его не поцелует. Прикосновения иссохших губ опаляют своим напором и быстротой, и у Холмогорова нет выбора, кроме того, как повергнуть себя в чуткие руки жены. Не жалко. — Доброе утро, — запоздало вспоминает Лиза, тяжело дыша и нехотя отрываясь от Космоса, низко нависая над ним. Почему-то он останавливает её, не давая сделать нового движения, но устраивает на себе удобнее, продолжая влюбленно на неё смотреть. — Ты куда-то опоздал? — Не суть, — плевать на то, что из поля зрения друзей детства Космос в очередной раз пропадает. Почему-то Лиза помнит это лучше, но это не останавливает мужчину в стремлении отложить разговоры до нужного момента. — Иди ко мне… Обоим слишком хорошо, чтобы выплывать из своего мира, где не нужно лишних объяснений, а следует только терять себя раз за разом. Лиза живёт уверенностью, что только рядом с ней Космос являет себя настоящего. Он позволяет робость только за закрытыми дверьми спальни, потому что не боится показаться слабым и любящим. И если эти чувства однажды снесут им головы, то лететь не страшно. Страшно оказаться без него, родного и самого близкого. Страшно открыть глаза, и понять, что многие вещи просто приснились сыну профессора астрофизики, которому всегда и всем приходилось что-то доказывать. Но не сегодня. Лизе хочется, чтобы это солнечное утро не заканчивалось. Чтобы Космос также чувственно скользил ладонями по её груди и животу, делая зависимой от ласк и побуждая трепетать от своей близости. Он двигался внутри неё нежно и медленно, пуская по возбужденным телам острые разряды наслаждения, а она привлекала его к себе чувственно, жарко покрывая лёгкими поцелуями лицо и шею, чтобы он не вздумал её отпустить. Лиза рада поддаваться своей мании, она готова отдать Космосу всю себя, и он тонет следом, каждым несдержанным касанием унося её дальше от реальности. Но ближе к себе. Чтобы сердце слышала. И смотрела такими же любящими и безбрежными глазами. Алмазами… — Хвалю… — говорит мужу Лиза, едва они устало откатываются в разные стороны кровати. Она прислоняется к деревянной грядушке спиной, и красивая обнаженная грудь часто вздымается, будто в комнате слишком горячий воздух. Космос посмеивается над своей белокурой бестией, и, продвинувшись к Лизе теснее, притягивает к себе её слабые от неги колени. — Подрабатываешь будильником? — Ты сама говоришь, что я твое солнце, — Кос светил лишь одной, но ярко и тепло, в чём лишний раз убедился сегодняшним утром. — Короче, алмазная, надо было выпускать лучики. — А я злющая колючка, — Лиза проходится пальчиками по лицу мужа, и наклоняется к нему, щекоча длинными волосами космическую спину. — Что, пригрелся? Я же не отвяну! — Ага, прилипла же, — произносит Космос, не двигаясь с места, и гладя изящные щиколотки жены. — Балдеж! И никакая ты не злющая, брось… — Славно, — Лиза медленно расправляется, и тянет за собой Коса, чтобы облокотиться на его плечо, — и я надеюсь, что ты спокоен? Не хочешь никого к чертям послать? — Алмазная, а в какую дыру я от вас всех денусь? — А я и не пущу тебя никуда. — Я уже сам себя не пустил, — часы показывают одиннадцать. Воскресенье. Лиза точно не опоздала в институт, но Космос уже и забыл, что что-то мог обещать Филу, особенно после вчерашнего разговора на «Мосфильме». — Фиг с ними, а Филька не дурак, разберётся с автосервисом. А машин я тебе хоть десять таких куплю! — Я это запомнила, — грациозно расправив руки, и потянувшись в руках мужа, Холмогорова не в силах выйти из состояния волшебного спокойствия, — но нам вчера никто не звонил. — Не, это я трубки не брал. — И это странно… — Потому что когда мы ввалились домой, я отключил провод. Отвлекают меня от такой классной герлы… — Это у тебя так в паспорте написано, Космик? — В эту красную книжку хотели попасть многие… — Хрен бы там плавал! — Да другим и не светило. — В один котёл таких! — Да-а-а, милая, давай, продолжай в том же духе… — А вот и не буду, я с тобой сегодня ничего не делать собираюсь. — У-у-ух, теперь это я тебя хвалю! Космос и Лиза опять находят свой приют от суеты в ворохе подушек и простыней, но, видимо, тишины в доме ждать не стоит. Посетитель, терроризирующий дверной звонок, появился, как по закону подлости. Вставать с постели пришлось Косу, который вприпрыжку принялся за поиск своих старых джинсов. Лиза, недовольно скривив симпатичное лицо, отказывалась вылезти из своего укрытия. — Сглазили, блин, — голубоглазую не успокаивает даже то, что Космос укрыл её одеялом, и, коротко чмокнул в щёку, — передай Пчёле, что он — карманный обломщик. — Что это ты сразу на братца подумала? — Думает, что мы куда-то слиняли, поговорить с тобой пришёл, сто очков даю. — Охренеть, угадывальщица! Если ещё и не промазала, то я должник… — И твой счётчик начал мотать. — Не скучай, а я пошёл на разведку… — Космос набрасывает на плечи простынь, и с истошным воплем выбегает из спальни, на ходу закрывая дверцу ногой. Юная жена и рада бы уснуть снова, но комичный вид космического чудовища в роли греческого недомудреца её крайне веселит. Она никогда не перестанет удивляться тому, что Кос может создать смехотворную ситуацию с пустого места. Встречая Пчёлу, свалившегося с какого-то жесткого бодуна, заметно уставшего, но довольного, Холмогоров не сдержал своей бранной эмоции: — Твою, блять, за ногу… Говно в воде не тонет! Ты чё, Пчёл, опять адреса перепутал? И что дружбан здесь потерял? Собрался понтоваться успехами на театре военных действий, или распекать Космоса за то, что не пошёл на разбор полномочий к пучеглазому Артурику? Кос убеждал себя, что ему полностью фиолетово, а чему быть, того уже не миновать. Но, судя по веселью, плескавшемуся в блуждающем взгляде брата, все в порядке. Более чем… — Посейдон! — воодушевленный Пчёла готов упасть в ноги Космоса, спросонья лохматого или от чего-то очешуительного прерванного. — Посейдон, родимый… — Кто ходит в гости по утрам, тот, нахер, Витя Пчёлкин! — И тебе здорово, Космос Юрич… — С какой Луны? Как её на этот раз зовут? — Чего ты, астронавт? — Витя был уверен, что родственник обрадуется вестям, которые он принёс ему почти на крыльях братской любви. — Шлагбаум, бля, длинный, сразу на порог не пускать! — Тише-тише, нахер, — Космос покосился в сторону спальни, — я не за себя прошу… — Хорош там дрыхнуть! За уши её, за уши! Лизка, буржуйка, вставай! — Проснётся, и вставит тебе пизды по самые помидоры, — Кос намеренно не говорил, что жена давно не спит, — у неё это круче других выходит, Пчёл. — Не каркай, твою мать… — Но ты ж не по её душу-то пришёл, полосатое недоразумение? — Ты, Кос, пропустил, бля, такое! Я б от обиды налакался… — Тебе когда-то это мешало ужраться в стельку? — Хуй бы, наше дело правое! — Не поясняй… — Пошли, будешь слушать и записывать! — Секретутку нашёл? — А ты терялся, карандаш? — Все, блять, булками шевели, пошли на кухню… — Вперёд! И все-таки Космос сменил гнев на милость, когда Пчёла, оповещая о том, что «дело начато», поделился итогами разборов в «Курс-Инвесте». Сначала Кос слушал друга настороженно, не проглотив своего недовольства. Здравые мысли вообще приходили в его голову медленно, и причина тому нежилась в постели, будто бы не являлась его бессонницей. А Пчёла продолжал выкладывать инфу про напуганного руководителя «Курс-Инвеста», бывшем комсомольце с лоснящейся рожей. Круглый гад упорно не сдавался, цепляясь за мысль об упущенном кредите и не понимая, что это за розыгрыш. И кого к нему привел сосед Витёк, этот молокосос, которого ещё недавно он гонял по подворотням, как главный комсомольский активист. Как не прозаично, судьбу Артура Вениаминовича решила игра в нарды. Точнее, полный проигрыш Саше Белому. Решая вопросы с Артуром до позднего вечера, и, очистив алкогольные запасы Лапшина, какая-никакая, а договоренность, была достигнута. От такого сотрудничества далеко не уйти, и Артурик, синея и краснея одновременно, признал, что первый бой был проигран. Силы копились не зря. Непозволительно сидеть в вязком болоте долго, иначе трясина обязательно затянет вниз. А летать хотелось высоко, и ловить свои алмазы с синего неба. Если мечтать, то масштабно и не без полезной цели. Друзей не сломило даже происшествие с юристом, присланным к Лапшину на переговоры, не дойдя которых, служивый был найден на одной из московских окраин с пробитым черепом, и состояние его не внушало скорого положительного прогресса. Космос возмутился непредусмотрительностью Саши: к таким болванчикам, как Артура, следовало посылать интеллигента Юрку только в окружении бодрого вида ребяток с волшебными палочками быстрого действия. Тогда был и человек целее был, и цель бы была достигнута с большей результативностью. Прошло ещё несколько дней, прежде чем Белов мог сказать, что Артур поставлен на место, юрист Кошко отомщен, а Пчёлкин — ни кто иной, как соучредитель «Курс-Инвеста». Пути назад точно не было…