Не плачу

Эту седую старушку знали все жители квартала Факкельрусен. Вот уже много лет подряд она, несмотря на погоду, каждое утро выходила на улицу — всегда в чёрном, аккуратно заплатанном, платье (на которое в ненастье было накинуто такое же черное и ветхое, но чистое пальто) и в больших растоптанных башмаках. «Доброго утречка, фру Лейон» — приветствовал её молочник, и она отстранённо кивала в ответ. Жила фру Лейон на нищенскую пенсию, но каждое воскресенье покупала у цветочницы на углу цветы. Две алые, как кровь, розы. Или — две белые, как снег, лилии. «Моим сыновьям, — говорила она. — Братьям Львиное сердце». Несла цветы, бережно прижимая к груди, и всю дорогу до кладбища о чём-то вполголоса разговаривала с ними. Соседские дети считали её слегка тронутой, но вполне безобидной, и не трогали, только на мгновение замолкали, когда она проходила мимо. Сын мясника — краснощёкий парнишка лет двенадцати — как-то попробовал кинуть ей вслед комком глины, но позорно промахнулся, и был нещадно бит отцом за озорство. Скорбная тень окутывала сгорбленную фигуру фру Лейон. Будто она не жила, а доживала, тяготясь временем, отпущенным ей на этой земле. Молодой священник, недавно вступивший в сан, однажды остановил её у кладбищенской ограды и заговорил о Боге, о его Любви и райских кущах, ожидающих каждого праведника. «Почему вы ни разу не зашли в церковь?» — искренне недоумевал он. Фру Лейон подняла на него глаза — слишком синие для старухи, слишком ясные для матери, столько лет выплакивающей своё горе, — и просто сказала: «Мне некогда молиться. Я жду». Она действительно ждала. С того самого дня, как вернулась домой и на кухонном столе нашла записку, нацарапанную в раскрытой школьной тетради слабой детской рукой: «Не плач мама! Мы увидимся в Нангияле!» На другом листке тем же почерком был написано: «Юнатан приходил ко мне. Вот его новый адрес. Братья Львиное Сердце Рюттаргорден Долина Вишен Нангияла Очень скоро я увижусь с ним». И лицо у Карла, младшего её сына, было такое светлое и радостное, что она действительно не смогла заплакать. «Отмучился, бедняга! — всхлипывая, сказала соседка, помогавшая обряжать худенькое тельце. — Неизвестно, которого жальче. Если б не тот пожар, старшенький мог бы ещё жить да жить, было бы у вас утешение на старости лет». Фру Лейон не плакала даже когда второго сына вынесли за дверь и похоронили рядом с первым. Лишь стук швейной машинки не смолкал в её доме ни днём, ни ночью: «Рют-тар-гор-ден! Рют-тар-гор-ден!» «Мальчикам нужны красивые надгробья», — объясняла она соседям, и те многозначительно крутили пальцем у виска. «И тёплые плащи, — добавляла шёпотом, чтобы никто её не услышал, кроме белых голубей, воркующих за окном. — Чтобы они не замёрзли в своей Нангияле» Фру Лейон ждала, торопила старость, как невеста торопит наступление дня свадьбы. Переходила улицу, не оглядываясь по сторонам, часто забывала поесть и даже в самые студёные зимы спала с открытой форточкой. Она не побоялась бы наложить на себя руки, чтобы приблизить долгожданный миг встречи с детьми, но сердце подсказывало, что в таком случае они могут разминуться на целую вечность и никогда больше не увидеть друг друга. Даже в Нангияле. Тем более — в Нангияле. Годы всё шли. Прожорливая моль источила не одну пару тёплых плащей и принялась за шерстяные отрезы. Фру Лейон уже не могла шить — зрение подводило, замучил артрит, — и старая машинка пылилась на шкафу без дела, изредка вздрагивая металлическим боком: «Рют-тар-гор-ден!» Прошлой зимой фру Лейон перенесла двухстороннее воспаление лёгких. Кашляла, задыхалась, металась в горячке на жёсткой постели, а, проваливаясь в тяжёлый болезненный сон, видела белоснежные цветущие вишни и смеялась от радости. Но добрые соседи заметили, что она уже несколько дней не выходит на улицу, вскрыли дверь и вызвали врача. Три недели фру Лейон пролежала в больнице при местном приюте. Вначале она буйствовала, кляла всеми известными ругательствами новомодные антибиотики, просила оставить её в покое, а после укола успокоительного затихала и шёпотом звала сыновей по именам. Весной, шатаясь от слабости, фру Лейон вышла на свою обычную прогулку. Кивнула молочнику, купила у цветочницы лилии, свернула за угол в сторону кладбища. Над черепичными крышами сияло солнце. Не по-мартовски тёплый ветер доносил откуда-то запах цветочных садов, или это лилии пахли так терпко и сладко? Фру Лейон замешкалась на перекрёстке. Сейчас её взору должна была открыться высокая церковная ограда, переплетённая сухими побегами плюща, а чуть дальше — изъеденные ржавчиной ворота, по бокам которых застыли два каменных ангела. Она столько лет проходила этим маршрутом, что не могла ошибиться. Но сквозь мостовую росла трава, и оглушительно пели птицы, и солнце слепило так, что фру Лейон на мгновенье зажмурилась. А когда открыла глаза — увидела и белую кипень вишнёвых ветвей вдоль простого забора, и деревянную калитку, и табличку на ней. Потом вдохнула полной грудью пронзительно чистого воздуха… … И наконец-то заплакала.