Сероглазый король.

Кофе был не вкусный. Горький, но не крепкий, скорее даже пустой. Странно, Конзаки же набухала в кружку аж три ложки растворимого порошка. Растворимого... Может в этом вся проблема? Конзаки не любит растворимый кофе. Особенно, если он куплен в дешевом супермаркете по акции. В таких случаях можно смело говорить, что тебе подсунули ароматизированную грязь в пакетике. Она мерзко скрипит на зубах. От отвращения по коже рванули мурашки. Быстро, стремительно, словно наперегонки спеша пройти полосу препятствий Карасумы-сенсея. Кружка нагревается изнутри, обжигает руки. Конзаки делает очередной глоток. Ужасно. Настолько ужасно, что зубы сводит. Вот только менять ничего не хочется. Хочется только сидеть, сидеть здесь, да давиться горьким кофе. Конзаки ставит недопитый напиток на стол, закидывает голову назад, упирается взглядом в потолок. Потолок серый, ужасно пыльный - "Так странно, мама же вроде недавно убиралась." - Часы на стене звучат не позволительно громко; стучат набатом в голове; раздражают нервы; отбивают определённый ритм, темп, не важно. В голове непозволительно пусто. Конзаки это не нравится. Что-то произошло, что-то точно произошло. Конзаки помнит! Помнит же! Кажется, случилось несчастье. Конзаки помнит изломленное тело у подножия лестницы, помнит страх, ужас, помнит расползающееся тёмное пятно на полу, помнит, как пятно завоевывало территорию паркета, помнит раскрытые серые глаза. Только вот не помнит, кто их владелец. Кажется, оно было хрупким, с бледной кожей, тонкими запястьями. Голова как в тумане. Только мысли не путаются, не теряются, не ускользают, не дезертируют, как жалкие предатели, они просто идут своим чередом, размеренным, строго выверенным шагом, почти маршируют, но не поддаются на уговоры хозяйки, не слушаются, держат строй. Мысли глухи. Глухому, не слышащему и не внемлющему, проще быть главным злодеем истории. Конзаки просит, просит их вспомнить, ответить, сказать! Ведь это очень важно! Правда важно. Она бежит по стареньким улочкам своего подсознания. Теряеться, петляет, и в оконцове оказывается в самом начале. Ровный строй воспоминаний проходит мимо. Мимо, далеко, ноги отказываются помогать, в горле скребут кошки, голова потихоньку начинает кружится как в танце, а чество словно Конзаки наблюдает за сопливой сантобарбарой с экрана теливизора. Конзаки кричит в след уходящим картинкам. Просит о помощи но уже не у кого. Трясёт головой и вновь оказывается на деревянном скульчике в маленькой кухне. Проводит взглядом по выцветшим обоям, по заросшей жиром газовой плите, по холодильника, каторый км медали укрошают магниты, принесенные вместе с коробочкой суши. Вновь закидывает голову назад, закрывает глаза. Кусает внутреннюю сторону губы. Пальцы накручивают на себя длинные, тонкие пряди волос. Качает ногой. Вперёд, назад, вперёд, назад, вперёд, назад, вперёд. Конзаки рывком облакачивается на спинку стула от чего тот падает назад, тянет за собой хрупкое тело. Конзаки с тихим вздохом подает на пол, убирает с лица налипшие, на электрифицированные волосы, но безуспешно. Те упорно не хотят расстоваться и полны сил для новых свершений. Они как живые, тянутся, обвалакивают кожу лица. Это заставляет некий дизкомфорт. Конзаки ещё быстрее пытается избавиться от надоедливых волос. Не получается, Конзаки начинает злиться. С улицы доносятся пьяные крики шпаны. Они говорят громко но зармыто, не чётко, совсем как дети, иногда тянут гласные не в попад. Судя по голосам это два или три? Парня, примерно двадцати лет. Они жалкие, жалуются на институт, подработку, на по что все девушки дуры. А Конзаки лишь удивляется, как такие люди вообще попали в институт. Из открытой форточки шлейфом тянется сквозняк, он просачивается через щель в окне, через маскитную сетку от насекомых, оказывается во владениях комнаты и сразу падает вниз. Внизу давахтается, как рыба на суше, бьёт хвостом по полу, беспомощно раскрывает рот. Не помогает. Конзаки кажется, что даже сквозьняк искал чего-то в жизни, стремился когда словно вор-форточник, оглядываясь и медля, залазил в дом. Когда бился полудохлой рыбой на полу чёрт возьми! Но даже сквозьняк не сможет уже ничего сделать. На полу становится холодно. Конзаки поднимает руки. Вертит ими перед глазами. Прослеживает миграцию мурашек, которые изображая птиц стремятся в жаркие страны. Но и мурашкам не суждено выжить. Конзаки рассматривает бледные ладони, рассматривает отросшие ногти. И когда только успели? Часы облили ухатом холодной воды, опракинули ведро на голову. Точно, Конзаки должна спешить. Время уже пять, а в шесть у неё назначена встреча. Тело явно не хочет никуда идти, хотя кажется лёгким, воздушным. Мозг заклинило на передачике меланхолии. Конзаки медленно встаёт, отряхивает лёгкое тряпичное платье. Нужно бы одеть что-то другое, но сил нет. И дело совсем не в пом что Конзаки устала. Просто в мозгу заклинило. Что то застряло, сломалось, механизм клигит, глучит, барахлит. Словно старая стиральная машина со сломаным барабаним. Словно деталь отломилась и болкается теперь в недрах механизма. Конзаки выходит в коридор. Накидывает на плечи лёгкую куртку, все же сейчас осень. Поворачивается к двери, поправляет рукова куртки, расправляет складки. Уже на ходу одевает балетки. Резко останавливается в дверях. Ключи. Да уж, ну и растяпа. И как можно было забыть ключи? Подходит к тумбочке, стояшей напротив зеркала, берет ключи. Уже хочет развернуться и уйти, останавливается. Поворачивается к зеркалу. Смотрит на своё отражение. Ведёт снизу в верх, медленно поднимая взгляд. Смотрит на воздушное, цветасное, но не яркие платье, на темно коричневую куртку, на чуть растрепаные волосы. Ведет взгляд в верх пока не натыкаеться на большие, широко раскрытые глаза. Пока не понет в их глубинах. Квартира полностью погружается в тишену. Тонет в ней как в море. Задыхаеться, борахтаеться, идёт ко дну. Пока как ножем по струнам не проходит, кажущийся не позволительно громким, звук падающих ключей. Из зеркола на Конзаки смотрели широко распахнктые, серые глаза.