***
В следующей локации противно пахнет сыростью, что хочется закрыть нос рукой. Мужчина ступает по полу аккуратно, ощущая то, что под ним вода. Он старается разглядеть очертания помещения, но на глаза попадается только старый телевизор в углу. Точно такой же, как и в тех комнатах. — А на технику вы поскупились… — фыркает Арсений, освещая пламенем черный экран. Он уверен, что через пару минут на нём появится новое задание, сейчас ему просто дают время осмотреться и отдышаться. Попов смотрит на стены, они точно такие же, как в коридоре: обшарпанные и пыльные. Никаких ящиков, кроватей, окон, часов, ни-че-го. Видимо, задание будет заключаться в простой переносимости мерзкого запаха тухлятины. Вдруг экран загорается, он по обыкновению отсчитывает десять секунд, а затем на черном фоне загораются противные, длинные буквы, от которых у Арсения уже мурашки. Он чувствует, как где-то под сердцем ноет, потому что он надеялся на то, что в этой комнате будет Антон. Хоть что-то связанное с ним… «Как грустно осознавать, что дочь — это второй человек, о котором ты теперь вспоминаешь. Но благодари нашу милосердность к тебе, что мы дали подсказку, иначе бы ты так и остался там стоять, идиот». Буквы пропадают, а Арсений сильнее сжимает в руках свечу, оставляя на мягком парафине вмятины от пальцев. Его трясет от ненависти к тем, кто это всё устроил, его трясет от ненависти к себе, и он совсем не знает, как с этим справиться. «Так вот и задание…» Экран в этот раз гаснет на большее время, чем обычно, и Арсений чувствует неладное. Он почти не дышит, смотря в упор. «Что, если мы скажем тебе, будто в этой комнате есть ещё кто-то, кроме тебя?» Мужчина вздрагивает, но взгляд не отрывает. Он знает, что нужно держаться и не подавать виду, что до седых волос страшно. «Кто-то близкий тебе…» У него сердце почти останавливается, а стоять на месте уже нет сил, колени трясутся. «Это друг твоего личного «ангела», который находится без доступа к кислороду уже больше минуты, а в ящике ой как тесно. Не хочешь ему помочь?» Арсений вздрагивает, а огонек дергается от сильного дыхания, но не тухнет. «У тебя сорок секунд, время пошло!» — Блять! — Попов матерится и ставит свечу по середине комнаты, а сам бегает из угла в угол, стараясь ощупать твердые, как гребаный камень, стены. Он стучит ногами по полу, но слышит в ответ только мокрые шлепки. — Дима! Дима! Ответь мне! — Руками Арсений ощупывает стены, а сам слышит, как за спиной щелкает тумблер, отсчитывая каждую драгоценную секунду. — Блять! Уроды! Дима! Ничего. Пустая комната, мокрый пол, который подтачивает влагой старые обои, оставляя разводы. — Обои… — Арсений дергается к одной стене, затем к другой, но все они твердые, не поддающиеся на действия. — Двадцать три, — мерзким бесчувственным голосом напоминает экран. Мужчина готов плакать от безысходности, но он только рвет руками обои, превращая их в размякшую кашу, и вдруг взгляд цепляется за белый кусочек пенопласта, встроенный прямо в стену. — Блять, вы серьезно?! — Арсений ломает куски воздушного материала, а в спину ему вонзаются числа. Руки истерзаны, в стороны летят белые крупицы, но вот уже одна плита убрана, осталась еще. — Дим, ты держись, я иду! Дима, слышишь меня?! — Попов кричит, что есть мочи, когда на экране вспыхивает цифра десять, а все эмоции направлены на трескающийся в сильных пальцах пенопласт. Через секунду, как падает последний кусок, а обои скатываются вниз, Арсений видит упершегося в деревянную доску мужчину, который помутневшим взглядом смотрит на него, потирая глаза. — Дима! — Попов бы никогда не подумал, что будет так рад Позову. Этому парню в очках, который сейчас тяжело дышал, прижимаясь подбородком к плечу друга. Арсений обнимает так крепко, как только может. Он вдыхает такой родной запах Димкиного парфюма и улыбается, смешивая с этой улыбкой и собственную боль. Пальцы истерзаны в кровь, из-под ногтя течет алая жидкость, обрамляя первую фалангу. Раны кровоточат, болят, а в глазах слезы, будто лучше и быть не может. — Арс? — Позов старается привести дыхание в норму, но дышать получается только с надрывом, хватаясь за сердце. Он слишком долго сидел в этой камере пыток, где не было намека на свежий воздух. — Ещё бы чуть-чуть и ты… — Арсений жмурит глаза от боли в висках и садится рядом, помогая другу вылезти из стены. Он смотрит на колышущееся пламя, пока Дима рядом отряхивается и осматривается. — Ты в порядке? Как себя чувствуешь? — Так, будто дышал в пакет всё это время, вот как. Такое спокойствие, будто до него всё еще не дошло происходящее. Позов всегда отличался рассудительностью, контролем, он не позволял себе сказать лишнего или выдать свои эмоции. — И какого черта мы тут делаем? — Очки с хрустом поправляются на переносице, а Арсений мнет в руках шарик воска, который накапал на пол. Рассказывать много, рассказывать не хочется, но нужно. — Да вот, блять, поиграть решили… — фыркает Попов. Черный юмор сейчас неуместен, особенно в этот момент, когда Дима пытается встать, но у него темнеет в глазах, а голову держать на весу невозможно. Мужчина упирается затылком в пыльную стену и старается привести мысли в порядок. — Я не знаю, где Антон и Сережа. Это что-то типа квеста… Они дают задания, их нужно выполнять, и так мы будем ближе на пути к выходу. Только вот… — Арс сглатывает, смотря на дрожащее пламя напротив. — Это ни черта не шутка, а игра на смерть. Антона чуть не убило лезвием и пулей в голову, а меня пытались убедить, что он мертв и что я вообще в психушке. — Какие были задания? — спокойно спрашивает друг, поворачивая голову в сторону говорящего. — Это уже не важно. Теперь мне нужно узнать у тебя то, что поможет нам выйти отсюда. Так написал чертов старый экран. Он выдает эти задания. — Что я могу такого знать, чего не знаешь ты? — А мне почём знать? Я уже один раз пытался скрыть правду, только вот чуть не пожертвовал жизнью Шастуна. Он старается говорить о нём более официально, чтобы никто даже в мыслях не предположил, что за этой фамильярностью скрывается настоящая страсть к человеку. Только вот Димка Позов всегда был умнее других, его было не обмануть… — Ты знаешь что-нибудь о сапфире? — спрашивает Арс, разглядывая бледное лицо друга. Дима кривит губы и уводит взгляд в сторону. Точно знает. — Какой именно был вопрос? — он обещал, обещал, что никогда не расскажет о случившемся Арсению или Ире, но теперь ставки за молчание слишком высоки. — Я не помню точно, но… «Сапфир точно не подходит для колец мужчине». Арсений растирает парафин по ране, стараясь остановить кровь, а сам боится больше ответа Димы. — Арс, я не могу рассказать всего, я же обещ… — Это связано с Антоном, так ведь? — Голубые глаза прорезает дыру, что вот-вот очки треснут от напряжения. — Да. — Тогда это бессмысленно… — кидает Попов, играясь с пламенем. — Что бессмысленно? — Хранить секреты мертвеца. А он таким будет, если мы не найдем что-то связанное с сапфиром и не выберемся отсюда. Арсений сплевывает эту правду и морщит нос, размазывая выступившую кровь по пальцам. На лице играют скулы, а в глазах только злость и желание покончить со всем этим как можно скорее. Он выдыхает и переводит взгляд на Диму, который явно метался сейчас от одного выбора к другому, не зная, как поступить. — Почему ты боишься, будто я смогу сделать что-то с этой информацией? Ты боишься, что я кому-то расска… — Нет, Арсений. Я не боюсь этого. Я боюсь последствий этой информации лично для тебя. Попов хмурится и уводит взгляд в пустоту, стараясь переварить сказанные слова. Он даже близко не понимает, что такого может быть связанно с этой тупой подсказкой. Дима часто кашляет, потирает горло рукой. Видно, что ему плохо, хочется пить, и самое ужасное, что Арсений никак не может помочь ему сейчас больше, чем себе. — Если ждешь от меня честности, тогда обещай не врать сам. В противном случае… — Я понял, буду честен. —Тогда я начну с правды прямо в лицо. Арсений, я знаю, что у вас с Антоном. Знаю всё не в деталях и романтических одах, но многое. Потому что Шастун — мой друг и он мне доверяет. Попова дергает так, что он чувствует, как трясется тело. Мужчина изо всех сил старается контролировать эмоции, но Дима замечает каждый взгляд, каждую деталь. — И я также знаю, что у него с Ирой. Знаю всё в романтических одах и деталях, знаю всё в поцелуях и касаниях, взглядах и совместном счастье. Потому что я нахожусь рядом в такие моменты, потому что… — Он поправляет очки и прокашливается. — Они могут себе это позволить. В горле сухо, что даже слюна не выделяется. Арсений пытается смочить губы, а они цепляются сухой кожей. Тишина выдает дрожащие вздохи, неровное дыхание и громкую обиду, которая ломает стены ветхого здания. Дима видит это, но тактично молчит, уводя взгляд в другую сторону, давая воздуха. — Они могут гулять по парку, держась за руки. Могут сидеть в ресторане и улыбаться, периодически толкая друг друга под столом. Могут ходить в кино и целоваться на задних рядах, выставлять совместные фото, выставлять совместные чувства. Могут, Арсений, могут… — Я не пони… — Ты обещал. Обещал не врать. Позов понимает, что гнёт линию сейчас, потому что в глазах напротив скопилась будто вся боль мира, и вот-вот она покатится вниз, выдавая сильного мужчину. — Она позволяет себе любить его, потому что добилась внимания, потому что вырвалась из «общей массы», потому что он теперь её, а тебя он всегда боялся и не позволял любить. Я думаю, ты и сам понимаешь почему. — Я и сам не позволяю себе этого. Не позволяю чувствам взять верх надо мной. Иначе знаю, куда покатится его жизнь. Он останется несчастен. — Ты так думаешь? Действительно считаешь, что всё, что он позволяет себе — это счастье? Поцелуи в кино — дерьмо, он любит смотреть их дома, и чтобы не мешали. Идти за ручку — дерьмо, Шастун ненавидит это, всегда убирает ладонь или отсчитывает секунды, чтобы вырвать руку. Ёе любовь — дерьмо, потому что для него она значит только вечные оковы и тот самый «железный занавес», который спрячет, убережет. — Ты решил мне психологию отношений Иры и Шастуна раскрыть или что? Ответишь на вопрос? Позов выдыхает и потирает от усталости глаза, а затем будто решается, решается раскрыть все карты. — Пару месяцев назад Антон позвонил мне в слезах и панике, громко дыша в телефон и куря так громко, что я не мог разобрать слов, слышал только, как он портит свои легкие. Я вскочил посреди ночи, разбудил Катю своим шипением и уперся в подъезд поддержать друга сигаретой. Я никогда его таким не слышал, Антон — очень эмоциональный человек, но тогда даже я не понимал, как мне с ним говорить. Он ругался на всю улицу, ходил взад-вперед, но мне не мог так сразу всё выложить. Мы могли бы встретиться, ведь были тогда оба в Воронеже, но почему-то я знал, что лучше это сделать на расстоянии. Он начал говорить только спустя минут двадцать, а к тому времени я уже выкурил чуть ли не полпачки. Так я переживал… Свеча тускла с каждой секундой всё быстрее, стекая на деревянный пол, но никого это сейчас не заботило. — Эмоции били через край, как я уже и сказал. Он плакал, смеялся, кричал от злости. Тогда он рассказал мне всё про вас двоих, во всех подвластных ему эпитетах расписал свои чувства к тебе, твои к нему. Я, признаться честно, опешил тогда так, что вышел на улицу за новой пачкой, и молился, чтобы табачка была открыта. Я шел и вдыхал воздух, которым сейчас дышал мой друг, но я точно знал, что в данный момент он дышит любовью и чувствами, которые захлестывают его, выбивают твердую почву из-под ног. Антон рассмеялся, когда я отпустил саркастическую шутку на счет этого «каминг-аута», а затем затих. Да так, что мне пришлось чуть ли не клещами тянуть из него информацию. Он начал отнекиваться, что это всё шутка и он вообще не хотел ничего говорить, умолял забыть, говорил… — Дима смеется. — Что тебя подставил и теперь ты его возненавидишь. А он ребенок, Попов. Веришь — нет? Ему свои чувства скрывать тяжело, хочется кричать каждому, хочется хвастаться, как новым приобретением. Шастун просил забыть и никогда не говорить об этом, а потом рассказал полную картину того вечера… Тогда он Иру домой к родителям отправил, а сам по делам поехал. Девушка пробыла у них весь день, а к вечеру Антона встретила мать и отец, которые Кузнецову холили и лелеяли, пылинки сдували, как родную дочь любили. Собственно, она этого заслуживает, наверное, хотя бы тем, что из кожи вон лезет, чтобы понравиться и услужить. А это непросто, очень непросто. Пара вышла под благословение родителей на свадьбу, Ира посмеялась, а Антон остолбенел, будто наконец понял, докуда это всё дошло. Это было бы его щитом, его «стеной», которой можно было бы прикрываться от родственников, друзей, фанатов, всех. Никто никогда больше не сможет упрекнуть его в чем-то, если у него будет жена под боком. И вот Антон психанул, решил, что… — Выключил телефон… — Что? — Он в тот день отключил телефон, не выходил на связь, а потом игнорировал мое общение, когда виделись в Москве. Я думал, что у него что-то в семье случилось. — Антон хотел сделать это, думая, что это сделает его жизнь спокойнее, приведет мысли в порядок. Но ты его своими чувствами задушил… Он это кольцо дурацкое с синим кристалликом проклял сто раз, пока в кармане штанов держал. Все порывался выбросить в водохранилище или зарыть в землю, только не смог, потому что его держала одна мысль, что: «Рано или поздно придется». Эх, Попов, он бы щас, глядишь, может нормальным человеком был, женился, жил спокойно в Москве, а тут ты… — А тут я… — После мы все-таки встретились, поговорили, я забрал сапфировое кольцо и у себя куда-то кинул. Обещал отдать тогда, когда, цитата: «когда я перестану быть идиотом». Он себя идиотом называл каждый раз, когда улыбался, отвечая на твои сообщения. Я сразу определить могу, кто ему пишет, а при Катьке шучу, мол, опять Ира написывает. Глупо. — Идиот… Свеча гаснет, а от неё в воздухе растворяется белый дым. Он Арсению напоминает тлеющую сигарету в тонких пальцах Антона, которую тот жадно скуривает, стараясь усмирить эмоции. Какой же идиот… Он старался сбежать, старался жить нормально, но чувства взяли верх и сковали все действия. Попов тяжело выдыхает и зарывается носом в колени, пока тело окутывает холодная темнота. Ему стало абсолютно плевать, что вокруг ни единого луча света, загадка разгадана, а следующей локации так и нет. Его Антон бросил всё, что мог, чтобы быть с ним. Он борется за то, что у них сейчас есть, борется, обжигая пальцы и глотая слезы, а Попов только убегает, убегает, предает и планирует, чтобы самому выжить.Идиот
***
Внутри стены будто что-то сдвигается, и Позов нащупывает рукой проход прямо в той маленькой каморке, в которой он сидел. Мужчина тянет Арсения за рукав, а тот на коленях ползет за ним, почему-то доверяя сейчас ему больше всего на свете. В лицо ударяет холодный воздух, а тело окутывает страх, когда сзади стена снова сдвигается обратно, закрывая двух людей в замкнутом пространстве. Но паника была напрасной, потому как дальше ждала лишь еле освещенная комната с двумя кроватями. На тумбочках стояли бутылки воды, бутерброды в термопакете и яблоко рядом. Позов ринулся к жидкости и осушил емкость почти залпом, потому что горло чуть не трескалось от сухости внутри. Он упал на кровать и часто задышал, сминая рукой пустую бутылку. Арсению пить хочется не меньше, но он лишь вяло садится на край кровати и смотрит сквозь пальцы, в голове прокручивая все слова, что он сегодня услышал. — Тебе нужно отдохнуть и поесть, Арс. Иначе это будет бессмысленная игра… — Дима подкладывает под голову подушку и прикрывает глаза. Попов даже удивляется такой смелости, ведь, кто знает, что могли задумать создатели этого ада, но как только мужчина сам укладывает голову на подушку, глаза моментально закрываются, а сознание отключается. Сегодня я слишком усталНо я обещаю, что завтра убью в себе потребность в отдыхе
Ради тебя…