***
И это еще хорошо, что при всем бедственном положении Сопротивления, у Рей своя комната. Маленькая и темная, но есть освежитель, размером со шкаф: локти о стены расшибить — раз плюнуть. Она научилась снимать одежду за пятнадцать секунд плюс три, чтобы повязать на себя простыню. И только потом — в освежитель, замотанной в ткань, которая станет катастрофически тяжелой, когда намокнет. Но это мелочи, ведь… он может объявиться в любой момент. Не нужно, чтобы он видел ее. Не нужно. Ни в коем случае. Кончик пальца чешется так сильно, что впору отрезать к криффу. К черту пластырь, завтра можно налепить еще один. Оно не исчезло, до сих пор тут, на месте. Черное пятнышко на том самом месте, которым она когда-то при свете костра прикоснулась к… нему, в момент слабости на Ач-То. Ничего не помогает, ничего! Химикаты, лезвие, напильники. Ничто не в силах убрать эту черную метку с подушечки ее пальца. — Что ты сделал? — она прекрасно знает, что он здесь, она его чует каждой клеточкой мокрой кожи. — Что ты со мной сделал? Мокрая простыня тяжелая и ее лучше поддерживать руками, протискиваясь наружу из освежителя. И пусть вода льется на дюрастиловый пол — Рей не в том положении, чтобы выжимать подол. Он просто стоит там, с интересом вглядываясь в нее, склонив голову на бок. Пусть даже несколько метров между ними — все равно она отступает еще дальше. Хватит с нее и той метки, что уже есть — новых не нужно. — Ты не можешь кричать. — Что? — Рей отступает от него еще дальше, путаясь в мокрой ткани, поскальзываясь на воде, капающей под босые ноги. — Ты не можешь кричать. Они подумают, что ты сумасшедшая. Опасная. — Он делает несколько быстрых шагов, заставляя ее вжаться в бетонную стену и стиснуть зубы. — Ты не можешь кричать. А как не кричать, когда… он нависает над ней, слишком большой, чтобы увернуться, чтобы драться. Как не кричать? И все же — она не кричит. Ее меча больше нет. Бластер Хана потерян давно. Нужно будет обзавестись виброножом, которым она обязательно отрежет кончик пальца, на котором этот человек оставил метку. — Этого не понадобится, — он стягивает с рук перчатки и хватает ее за запястья. — Всего не отрежешь. Он касается ее, касается! Сила, нет. Сила… Пальцы сдавливают кожу так туго, что запястья ноют. — Нет, нет, нет… — Она как заведенная повторяет одно и то же слово, когда Бе… нет, нет… когда он силой поднимает ее руки вверх. Она, конечно же, может сейчас воспользоваться ногами. Может, и пусть даже криффова мокрая простыня упадет к его ногам — плевать. Или не может? Но вот он наклоняет голову. Да, губы его больше не дрожат, как бывало, и нет этих вечно бегающих зрачков. Ну, хоть эта его привычка — что-то беззвучно шептать одними губами — никуда не делась, и Рей читает по губам все те вещи, которые озвучить ему пока что не хватает то ли смелости, то ли дерзости, то ли ему просто плевать, будут ли они услышаны. Когда она понимает, что именно он собирается сделать — вот тут настает время кричать во все горло, извиваться и пытаться хоть как-то отсрочить, спастись. Тогда… почему она этого не делает, пока его рот приближается к ее предплечью? Его язык горячий и гладкий, и за ним по ее коже тянется влажный след. Внутреннюю сторону предплечья словно прижигают раскаленным тавром — только шипения паленой кожи не хватает, да еще запаха гари. — Нет, нет, нет… — Будто ее заело, будто обездвижило Силой, а ведь это не так. — Нет… Второе предплечье заранее отзывается пульсацией, когда он подносит его ко рту. Наверное, не стоит ей смотреть на все это: стоит отвернуться и делать вид, что ничего не происходит, ну или бубнить свое нескончаемое «нет», даже если никто не слышит. Стоило бы вообще плотно сомкнуть веки, а не пялиться широко распахнутыми глазами на то, как он приоткрывает свой блядский развратный рот и скользит своим длинным влажным языком по ее руке, не отрывая глаз от ее лица. Рей снова читает по его губам, когда он отрывает рот от ее кожи. «Дышит часто» — вдох выдох — «она» — глаза опускаются ниже, на сползающую мокрую простыню — «но еще рано» Он исчезает в одно мгновение, растворяется в темноте ее комнаты, слабо освещенной тусклой лампой, висящей над раковиной возле освежителя. Его просто нет больше здесь и Рей с ужасом смотрит на внутреннюю сторону своих предплечий. На каждом появилось по длинной черной полосе.***
Руки туго перевязаны, от кистей до самых плеч. Сверху туника с длинным рукавом да капюшоном. Эта планета не Джакку, но достаточно жаркая, чтобы Рей просто умирала от невозможности содрать с себя все эти тряпки. Она работает одна, она чинит подбитые икс-винги без посторонней помощи, потому что больше не может никого к себе подпустить. Она не ходит на собрания — ее бесят речи Дэмерона — пустые, как бесплодная земля пустыни. По рукам за последние шесть дней расползлась сетка черных кружев, словно по венам вместо крови пустили чернила. Они проступали все четче и четче каждое утро, пока не покрыли паутиной всю кожу от запястий до плеч. Паника усилилась, когда она заметила на щеке темное пятно — как раз там, где накануне чесалась кожа, и она терла ее как раз тем пальцем, на котором появилась первая метка. С тех пор Рей не снимает перчаток и попросила всех товарищей свалить к Криффу и оставить ее в покое. Они, конечно, обиделись, но не хватало еще их заразить этой дрянью, чем бы оно ни было. А этим утром вокруг радужки в глазах появились черные ободки, сделав ее похожей на безумную. Ладно, она еще может поверить в заражение этой дрянью через прикосновение, но глаза… Она что, слишком долго смотрела на… него? Оно и так бывает? Горячий воздух плавит кожу, но демонстрировать свою болезнь Рей никому не собирается, зарываясь в джедайские тексты во время перерыва, выискивая хоть какое-то упоминание о черных татуировках, проступающих на теле от соприкосновения с адептом Темной Стороны Силы. Она не находит ничего, ни одного упоминания о подобном. — И ничего не найдешь. Она сидит на кровати, обхватив голову руками, когда он снова появляется спустя несколько дней. Рей готова сделать что угодно, только чтобы он не приближался к ней ни на метр. Но черная дрянь под ее кожей резонирует от его присутствия, тянется к нему, шевелится под кожей, послушная ему, словно хозяину. — Убери это, — Рей хрипит, не в силах больше терпеть этот кошмар, — вытащи это из меня, слышишь? Мне больно. Он подходит ближе, рассматривает ее блестящую от испарины кожу, ее нервно дрожащие руки и Рей снова читает по полным губам беззвучные комментарии. «Интересно» — чуть склонив голову на бок — «уже намного лучше» — дернув уголком рта — «наверное, уже достаточно» — Чего достаточно?.. О чем ты?! Шевеление под кожей становится практически невыносимым, когда он тянет к ней руку, но Рей отползает по кровати к самой стенке, зарывается лицом в подушку. Она чувствует: черные нити в ее теле натягиваются, как струны, когда она увеличивает расстояние между собой и… — Ты знаешь, что это? — Ее узкая односпальная кровать чуть прогибается под его весом. — В тебе. Знаешь, что? Руки его прикасаются к эластичным лентам, намотанным на всю длину ее рук, разматывают аккуратно, оголяя черноту подкожных кружев. Рей вытягивает руки над головой и вцепляется руками в деревянный решетчатый переплет изголовья кровати — только бы пальцы к Бену не тянулись, словно безумные, имеющие собственную волю. К Бену… Великая Сила, она больше даже собственным мыслям не хозяйка. Стянув последние ленты, он зачем-то вяжет их вокруг запястий Рей, приматывая к деревянному изголовью. Развязывает бандажные ленты, ведет большими ладонями по голой спине, и от этого боль отпускает, уходит, струны больше не звенят, словно вот-вот порвутся, подкожный зуд уходит. — Что? — У Рей внутри что-то вопит о том, что незнание — благо. О том, что спрашивать не стоило. О том, что уже поздно лечиться. — Это… — Бен тяжелый, и когда его огромное тело накрывает ее, соприкасаясь голой грудью с ее голой спиной, он шепчет на ухо: — … твоя тьма. Моя тьма. Наша. Если Тьму можно делить на двоих, значит и Свет можно, но под ритмичные удары изголовья кровати о бетонную стену думать об этом не получается. Не получается ничего говорить, даже дышится с трудом. Старая боль уходит, но на ее место приходит другая, расцветающая бледным цветком в животе, между бедрами, тянущая, ноющая, незнакомая. От болезненного крика Рей спасает только то, что он добровольно открывает ей свою голову — и боль разбавляется эйфоричным удовольствием, волнами прокатывающимся по позвоночнику, вспенивающим кровь в венах, навязчивой мыслью не останавливаться никогда. Не надо останавливаться, не надо, не сейчас, потом… потом… никогда… Боль разбавляется удовольствием и еще большей дозой Тьмы. А Света там совсем не видно больше. Утром вся чернота исчезает с кожи. Вместо нее — засохшая кровь на бедрах и животе, да испорченная простыня со сломанным изголовьем кровати. Свет льется в маленькое окно. Наскрести бы его хоть чуть-чуть в самой себе для следующей встречи.