Моцарт-таки отравил Сальери

      Сероглазый мужчина невысокого роста шел по узкой улочке Венеции, с удовольствием поедая сладости. Он в принципе был сладкоежкой; в детстве, когда родители запирали его в комнате за побеги из дома в церковь «послушать музыку», он ныкал под подушкой кусочки сахара. На композиторе был черный бархатный камзол, послушные волосы цвета воронова крыла были убраны в низкий хвост неизменной черной лентой. Темные, чернильные кюлоты и чулки будто притягивали теплые лучи солнца, и итальянцу было хорошо. Сальери был человеком набожным. О девушках не было дум — он жил лишь работой. Отец — тоже Антонио Сальери — задохнулся из-за чертовой рыбной кости. Композитор не сильно скорбел по нему: он понимал, такое Бог сделал не просто так, и Антонио должен оправдать это. Он должен стать кем-то бόльшим, нежели просто сыном лавочника.       Сейчас же Антонио Сальери шел по кривой улочке с нотным блокнотом подмышкой и любовался природой, а также разноцветными сладкими драже, с невероятной скоростью исчезающими у него во рту.       Добравшись до дома, композитор тут же сел за клавесин, поставил на пюпитр блокнот с наспех написанными мелодиями. Мужчина заиграл, и музыка лилась из-под его рук красивейшими пассажами и трелями, заставляя слушателя трепетать. Тогда великий итальянский композитор сочинял оперу «Школа ревности», премьера которой должна была быть показана там же, в Венеции.       На тот момент Антонио было всего двадцать девять, и он уже имел возможность лицезреть своего соперника, живущего в столице Австрии, младше его самого всего на шесть лет, а уже добившегося относительного успеха и известности.

***

      1781 год.       Обольститель женщин, наглый и порой несносный, щедрый на колкости австриец уже третий раз в жизни приезжает в Вену, разорвав все связи с Зальцбургским архиепископом Коллоредо.

***

      Антонио приехал в столицу Австрии в 1786 году и был приглашен ко двору Иосифа второго, дабы состязаться с Моцартом в композиторстве. Этот день был волнительным для Сальери, ведь он вновь увидит того, о ком кричит вся Европа — о цирковой обезьянке, Вольфганге Амадее Моцарте.       Еще в первую свою встречу Антонио почувствовал не должную неприязнь к сопернику, а, скорее даже, некую заинтересованность.       По истечению срока, данного на написание произведений, итальянец был поражен, насколько его оппонент владел композицией: в то время, как ему предложили сочинить итальянскую оперу, Моцарту заказали немецкий зингшпиль*.       К сожалению (или к счастью), в этом поединке победил Антонио, получив вознаграждение, а также должность придворного капельмейстера и репетитора по музыке для племянницы Иосифа II. Несомненно, композитор был рад, но дал себе обещание наблюдать за австрийским гением и помогать ему. Вольфганг совершенно точно нравился итальянцу.

***

      После того, как Его Сиятельство Иосиф II вынес вердикт, который гласил, что герр Антонио Сальери выиграл поединок, Вольфганг с нескрываемой ненавистью к итальянцу буквально вылетел из зала, злобно постукивая каблуками туфель. Он не хотел ни видеть, ни слышать придворного капельмейстера.       Придя домой, Амадей заперся в своем кабинете с простой целью — напиться. Констанция честно пыталась узнать, что случилось с ее мужем, но Вольфганг открылся ей только с четвертого раза. В нос фрау Моцарт резко ударил горький запах алкоголя, и она с трудом решилась войти в комнату. На клавесине стояла бутылка вина и стакан.       — Вольфи, что произошло? — урожденная Вебер села в кресло, обеспокоенно следя за действиями мужа. — Как твоя музыка? Императору понравилось? — вопросы неостановимым потоком срывались с ее губ, а Моцарт лишь задумчиво смотрел сквозь стекло на гранатово-красную жидкость.       — Сальери, — презрительно выплюнул он, — его оперу признали лучше. — Австриец залпом осушил бокал, чуть поморщившись от жгучего ощущения в горле. — Отец был прав, итальяшки запрудили Вену, музыкальную столицу, где творил Бах, Гайдн, Глюк... А теперь?! — музыкант вскочил, чуть качаясь от выпитого алкоголя, и начал активно жестикулировать, — теперь придворным капельмейстером Его Величества стал этот... — австриец запнулся, пытаясь подобрать как можно более точный эпитет, — этот гнусный итальяшка! — обессиленно опустившись в кресло, Вольфганг посмотрел на супругу: она была обеспокоена такой реакцией и смотрела на него широко раскрытыми глазами, пытаясь придумать, как приободрить мужа.        — Ну Вольфи, всё ведь не так плохо?..       Госпожа Моцарт осторожно коснулась кисти мужа, заглядывая в подернутые пьяной дымкой глаза. Амадей грустно поднял взгляд на супругу, что не на шутку напугало Констанцию — он никогда не выглядел настолько подавленным. Заметив испуг жены, Моцарт попытался улыбнуться, но ничего толком не вышло.       — Что ж, милый, мне кажется, что тебе стоит поспать. — госпожа Моцарт постаралась скрыть дрожь в голосе.       —Да, ты права. Пойду отдохну. — Вольфганг поднялся, и, чуть пошатываясь, побрел к постели. Чуть ли не познакомившись с косяком двери и стенкой лично, Моцарт улегся в кровать. Морфей почти сразу принял его в свои объятия, но сны были кошмарны: то и дело в них входил этот наглый итальянец, то насмехаясь над Амадеем, то спихивая в пропасть, кишащую его собственными сочинениями. Несколько раз Вольфганг просыпался в холодном поту, беззвучно шевеля губами и хмурясь, произнося одно лишь проклятое имя:       — Сальери...