Тонкости импровизации.

Съёмки постельной — «ключевой, будьте реалистами, фанаты только и ждут голых Гарри и Мэтта в одной кровати», отшучивается Доминик, становясь позади оператора, — сцены продолжаются порядка трёх часов и изрядно выматывают своей затянувшейся продолжительностью. Даддарио сбивается со счёта испорченных ими же дублей и остановок процесса самим режиссёром, потому что «Гарри, больше страсти и раскованности, ты же не бревно!» и «Мэттью, не обязательно слюнявить его каждые пять минут, Алек всё-таки неопытный девственник!». Иной раз актёры сами просят короткого перерыва для приведения взболомошенных изнурительной работой нервов в порядок, и эти небольшие передышки кажутся спасительным оазисом в жаркой пустыне. — Вот, накинь, тут прохладно, простудишься, — тёплый плед опускается на обнажённые плечи в тот момент, когда зубы американца начинают ощутимо клацать друг о друга, вызывая значительный дискомфорт. Мэттью вздрагивает от неожиданного появления Гарри за своей спиной: он сидит на раскладном стуле и наблюдает за ассистентками, расправляющими развороченную их недавним пребыванием постель, и не обращает никакого внимания на суетливую беготню вокруг себя, гипнотизируемый видом золотых простыней, вызывающе мелькающих перед глазами. Парень настолько вымотался за этот длинный день, что сил на натягивание водолазки уже просто не остаётся, поэтому он предпочёл расположиться на неудобном стуле прямо так, с обнажённым торсом, совершенно не заботясь о проблемах воздействия низкой температуры на свой организм. — Спасибо, — отвечает он хриплым от молчания голосом, надеясь, что подобное не является последствием его беготни голышом. Тепло окутывает его невидимыми нитями, вынуждая довольно жмуриться от приятных ощущений. Актёр хватается за края пледа, свисающие с рук, но те поддаются не сразу, и Мэттью замирает, когда его простреливает осознанием: горячие ладони Шума покоятся на его плечах, не позволяя мягкой ткани сползти на пол, удерживая её на нём. Неожиданно — даже для самого себя — Даддарио задумывается о том, что в охватившем его тепле виноват отнюдь не прямоугольный кусок хлопковой ткани . . . Он мотает головой, пытаясь прогнать поселившуюся там безумную — не иначе — мысль и застывает, когда позади него раздаётся короткий смешок. — Ты стараешься не заснуть? — предполагает Гарри, ориентируясь на ассоциации о прогоне сонливости посредством встряски. — Признаться, я и сам валюсь с ног, — сообщает он, слегка надавливая на напряжённые плечи коллеги. Мэттью прикрывает глаза, когда ощущает приятные покалывания, вызванные прикосновениями цепких пальцев. — Пытаюсь избавиться от настойчивого желания огреть Макджи чем-нибудь тяжёлым, — хмыкает он, осторожно откидывая голову назад. Вихрастый затылок тут же окатывает уже знакомым теплом, исходящим от Шума, и американец едва ли не мурчит от удовольствия, силясь не облокотиться о партнёра полностью. Его останавливают ускользающее понимание последующей неловкости и бегающие вокруг толпы людей, занимающиеся установкой аппаратуры и приведением реквизитов и декораций в рабочее состояние. — Знаешь, какой самый действенный способ избавиться от искушения? — доносится до него приглушённый вопрос Шума, но он остаётся безмолвным, позволяя договорить: — Поддаться ему, — философски отмечает тот, не дожидаясь никакой реакции со стороны американца. Мэттью едва слышно ухмыляется на подобное заявление, и между ними повисает уютное молчание, разбавляемое шумом, создаваемым съёмочной командой. Американец окончательно согревается и почти проваливается в сладкую дрёму, удерживаемый невнятными голосами со стороны и неудобной позой, но все эти мелочи отступают перед сковывающей его усталостью. И тёплыми ладонями Гарри, продолжающими оставаться на его плечах. По каким-то причинам, ему вспоминается внеплановое собрание, на которое были приглашены только он и Гарри, как выяснялось позже. Тодд и Макджи изрядно нервничали, сбивчиво проясняя причины проведения экстренного совещания, приводя различные доводы, самым весомым из которых являлось ожидаемое недовольство фанатов. «Им мало намёков и безобидных поцелуев, они жаждут зрелищ». Что ж, Мэттью не преисполнился удивлением, принимая во внимание обещанные поклонникам «золотые горы», поэтому лаконично молчал на заявления продюсеров. «Вам придётся побарахтаться на простынях, парни, нам нельзя забывать о рейтингах». Сидевший рядом Гарри качнул головой и ухмыльнулся краешком пухлых губ, чего американец не заметил бы, не наблюдай он за ним украдкой. В принципе, он понимал взволнованность Тодда и Макджи: одно дело — простое соприкосновение губами, в котором не кроется ничего сложного; другое — контакт обнажённой кожи, грозящей потерей контроля в процессе от бушующего в крови возбуждения. К сожалению, для самого Даддарио оба варианта являются болезненно проблемными. Несомненно, целовать человека, который тебе нравится, легче. Но и сложнее. — Мэттью, Гарри, на площадку! — нетерпеливый голос режиссёра вырывает американца из размышлений, и он резко распахивает глаза, ощутимо вздрагивая всем телом. Разноцветный плед слетает на пол, а кожа покрывается мурашками от прокатившегося по ней порыва прохладного ветра. — Одевайся, — азиат появляется из-за спины с водолазкой Алека в руках, которую тянет всё ещё медлящему Мэттью. Американец сонно хлопает длинными ресницами и растерянно принимает предмет одежды, безуспешно пытаясь прогнать из головы остатки сна. Впрочем, очередной крик Макджи активно способствует этому процессу.

* * *

Они вваливаются в спальню Магнуса по заранее отработанной схеме, — «Мэттью, ты тормозишь на пороге, пытаясь закрыть дверь, а ты, Гарри, осторожно тянешь его на себя», — которую зазубрили ещё на первом этапе съёмок, и приступают к предусмотрительно натянутой на них одежде, начиная с потрёпанной водолазки Алека. Шум поддевает лёгкую ткань и тянет вверх весьма резким движением, от чего американец едва поспевает отцепиться от его пиджака и вытянуть руки над головой, и быстро стаскивает предмет одежды, обнажая — в который раз — поджарый торс, испещрённый чёрными рунами. Мэттью чувствует, как чувствительную кожу обдаёт раскалённым воздухом, и рвано выдыхает, вцепляясь пальцами в лацканы пиджака. На самом деле, их не обременяют серьёзными установками, из-за которых сцена может выглядеть ненатуральной, — какая ирония, будто бы они тут Эверест гетеросексуальности покоряют — поэтому им приходится полагаться на интуицию и действовать по наитию. Гарри разводит руки в стороны, делая ещё один шаг в сторону кровати, и Мэттью расправляется с пиджаком, откидывая его на устланный коврами пол. Они снова хватаются за плечи-руки друг друга, словно утопающие, готовые услышать недовольное «Стоп! Опять не то, парни!», но этого, почему-то, не происходит, и Даддарио пользуется предоставленной возможностью продолжить, запечатывая приоткрытый рот Гарри голодным поцелуем. Ему кажется, что он сходит с ума, потому что горячие пальцы тут же вплетаются в его растрёпанные волосы и оттягивают их до приятной боли. Мэттью скидывает заранее расшнурованный ботинок лёгким движением ноги, не отрываясь от податливых губ под своими губами, и делает ещё один шаг вперёд, подталкивая Шума в нужном направлении. «Покажи им, что ты дышишь им, словно воздухом». Слова ударяют по подсознанию, вышибая остатки кислорода из лёгких, и американец разрывает поцелуй, но не отстраняется, прижимаясь лбом ко лбу азиата, срывая шумное дыхание и краткий смешок с его раскрасневшихся губ. Даддарио вскидывает взгляд — Шум улыбается самой очаровательной улыбкой. Ещё один осторожный шаг назад. Второй ботинок летит в сторону. Он любуется им всего лишь мгновение, но этого оказывается вполне достаточно для того, чтобы хвалёный самоконтроль и актёрская шелуха полетели к чертям. Счастливый смех вырывается наружу ещё до того, как осознание происходящего настигает стремительной лавиной, сходящей с гор. Гарри резко дёргает его на себя, и они валятся на заправленную кровать, попадая в плен шёлковых простыней. — Грациозно, — хвалит Шум [Бейн], одобрительно улыбаясь. — Сумеречный охотник, — отзывается Даддарио [Лайтвуд], даже не задумываясь над ответом, и замирает, впиваясь взглядом в тёмные глаза напротив. Воспалённое сознание озаряет вспышкой пытливого напоминания о том, что этих слов нет в сценарии — в конце концов, он же профессиональный актёр, который способен думать о работе даже в тот момент, когда его тело плавится под прикосновениями своего же, мать его, коллеги. Коллеги. Мэттью кажется, что он слишком громко дышит, когда тёмные глаза мажут по его лицу, спускаясь ниже, оглаживая обнажённые участки кожи, покрытые рисунками затейливых рун. Он видит, как взгляд Шума цепляется за руну уклонения, буквально прикипая к её угольным изгибам, и едва подавляет рвущийся наружу стон. Американцу известно о том, что последует дальше, согласно выбитому мелким шрифтом на белых листах плану: минутный контакт взглядами, после которого Алеку — не ему, какая, мать его, жалость! — необходимо — жизненно, как и самому Мэтту — ухватиться за тонкую водолазку, потянув лёгкую ткань вверх, обнажая загорелую кожу . . . . . . вплоть до того момента, когда камера отъедет в сторону, а съёмочная группа начнёт аплодировать, восхищаясь прекрасно отснятой сценой. Мэттью категорически не согласен хотя бы потому, что его актёрское чутьё явственно сигналит о грядущем недовольстве фанатов очередным оборванным моментом. Хотя бы. Хотя бы. Хотя бы . . . . . . потому что другого момента может не представиться. . . . потому что смотреть на эти губы-шею-руки и представлять, что можно сделать с ними в теории, выше его сил, терпения и возможностей. Он не железный. Гарри надавливает пальцами на его предплечье, скрытое от внимательного объектива камеры, подталкивает к дальнейшим действиям по сценарию, только вот у самого Мэтта несколько другие планы. К чёрту сценарий. Он торопливо накрывает изящную шею широкой ладонью — будто бы боясь передумать или словить неплохой хук правой [благо знает, на совместных тренировках убедился] — и резким движением, старательно игнорируя удивление, промелькнувшее в карих глазах, притягивает Шума к себе, соединяя их рты в поцелуе. Мысли смешиваются в один комок, Мэтт заранее пытается ухватиться за возможные оправдания, больше похожие на не выдуманную правду — импровизация, импровизация, импровизация, фанаты, рейтинги, импровизация . . . Только вот его не отталкивают и в челюсть не прописывают. Ему отвечают. Изучают губы без намёка на большее, почти невинно прикусывая нижнюю — невинно, но достаточно для того, чтобы вырвать из оцепенения, снося остатки самоконтроля. Мэтт пользуется моментом, размыкает тёплые губы языком, стараясь не задумываться о том, что Гарри всего лишь выполняет свою работу, импровизирует ради шоу; о том, что потом, возможно, ему всё-таки съездят кулаком по лицу, потому что «какого чёрта ты творишь, это всего лишь игра»; о том, что ему придётся прокручивать это мгновение в памяти, — снова и снова — мучаясь из-за невозможности повторить его, повторять его в любую минуту. Потому что у Гарри есть красавица Шелби и огромные перспективы. И полнейшее отсутствие каких-либо чувств к своему коллеге — мужчине — по работе. Но Шум — «ты не перестаёшь меня удивлять» — принимает правила игры, послушно приоткрывает рот, вплетается пальцами в растрёпанные волосы, тянет на себя, не намеренный уступать в безмолвной схватке языков . . . . . . отвечает с не меньшим напором, не стесняясь ни вырвавшегося наружу собственного стона, ни горячих ладоней, опустившихся на поясницу. — Стоп! Снято! Гарри отрывается от него в ту же секунду, приподнимается на руках, смотрит испуганно, зло затуманенными глазами — привычного спокойствия на лице ни на грош, только беспомощное отчаяние, граничащее с сожалением, — и скатывается на свободный край кровати в пугающем молчании, глядя прямо перед собой. Он профессионально-вежливо улыбается подошедшему Макджи, шутливо раскланивается одобрительно хлопающей команде, хвалит Мэттью, — который слушает через раз, пытаясь прийти в себя, — за прекрасно подобранный момент . . . и говорит, говорит, говорит . . . Со всеми, но не с ним. Американец едва находит в себе силы принять сидячее положение, — тело подводит, не слушается, руки подрагивают от слабости — но не успевает и слова вымолвить ватным языком, потому что азиат срывается с места будто бы команде, прикрываясь желанием пообщаться с женой по телефону. Он произносит это достаточно громко — так, чтобы — Даддарио на все возможные проценты уверен — его слышал один конкретный человек. Мэттью смотрит в спину убегающему — иначе не назовёшь — с площадки Гарри, вцепившись пальцами в золотые простыни до побеления костяшек, и понимает, что всё летит к чертям. Что же он наделал? . . .