В воспитательных целях

В какой-то момент Ваня начинает замечать, что Кузьма ведет себя нехорошо. Потому что хорошие мальчики не ведут себя как непослушные маленькие сучки, жмущиеся ко всем без разбору и готовые отдаться по первому зову, лишь бы было весело, лишь бы можно было получить кайф. Это настораживает Ваню, но он не делает поспешных выводов, хоть и приглядывается внимательнее, чем раньше — примеряет, не показалось ли. Однако, чем серьезнее он над этим задумывается, тем чаще подмечает детали, иллюстрирующие достоверность первых ассоциаций, напрягающие, пробуждающие в душе разъедающее внутренности чувство, доселе неведомое. Он всегда презирал ревность и не понимал людей, которые её испытывают. Он никогда не хотел безраздельно обладать кем-то. Его чувства были легки и чисты, почти невесомы, будто бы и не касались его, относились к кому-то другому. Они не требовали чернильных штампов и клятв, но и не заходили далеко, а потому были непринужденными и временными. Ваня никогда не привязывался по-настоящему. Но с появлением Кузьмы в его жизни вообще многое изменилось. Он не принес перемены, скорее — пришел с ними об руку. Молодой, кудрявый, полный жизни и до безумия солнечный, искрящийся от переполняющей его энергии. Колесников помнит, как губы сами собой разъехались в улыбке при первом взгляде на будущего коллегу, совсем ещё юного и неопытного, но определенно талантливого (его артистичность невозможно было не заметить, казалось даже, будто она выходит за его пределы). Да, они познакомились на съемочной площадке, и это изначально подразумевало необычность и яркость зародившихся отношений. Зародившихся за кулисами, среди декораций, когда они волею судьбы и, конечно же, режиссера плечом к плечу проживали жизнь внутри жизни. Быть может поэтому с Кузьмой все было иначе. Он пробуждал в нем целую палитру эмоций — от ласковой, почти родительской нежности, и чувства абсолютного доверия и взаимопонимания, до неконтролируемой животной страсти, невидимыми ожогами отпечатывающейся на коже, душащей дыхание и изламывающей тело электрическими разрядами в томительном предвкушении. Порой Ване казалось, что он вот-вот задымится от того, что переживает внутри, что все, о чем он думает капсом отразится на его лице. И тогда все увидят, увидят, кто он на самом деле. Но, вопреки опасениям, все желания оставались внутри. До поры до времени. Ваня ненавидит истории Егора. Потому что в них Кузя принадлежит всем, кроме него. Он шутит, касается каждого, кто оказывается рядом (их слишком много) и весь искрится. Вот и сейчас он обнимается с Джеймсом и смущенно улыбается, когда Климович отпускает шутку по этому поводу. А его глаза поблескивают лукаво, в них черти пляшут и будто бы спрашивают Ваню: «Ты смотришь на меня? Ты видишь?». Колесников сжимает телефон так, что белеют костяшки пальцев, и стискивает челюсть до играющих желваков. Да, он видит. И тьма отражается в его глазах в этот момент. Жалеет ли он, что не поехал на это шумное и радостное, но, в общем-то, бесполезное мероприятие из-за встречи с продюсером? Да, жалеет. Потому что Кузьма там, и он, кажется, уже успел выпить, а удержать его от совершения ошибок некому. Как показывает практика, Кузя хороший мальчик только рядом с Ваней. Колесников хмурится, но не может заставить себя перестать смотреть. От этого занятия его отвлекает появление Анатолия Владимировича Крестникова, которого он замечает, только когда тот оказывается в непосредственной близости. Иван быстро вынимает наушники и прячет телефон в карман, приклеивая на лицо дежурную улыбку. Они заходят в ближайшее кафе и, заказав по чашке кофе, занимают столик у окна. Крестников достаёт какие-то бумаги, а Ваня пытается сосредоточиться и не вспоминать Кузины глаза. Деловой разговор кажется нестерпимо долгим и неуместным, однако Иван не был бы актёром, если бы не мог скрыть своей отрешённости за маской внимательного собеседника. Они обговаривают детали, Колесников кивает в нужных местах, затем расписывается. И вот, наконец, продюсер уходит, вежливо улыбнувшись напоследок и пожелав хорошего вечера. Как только за ним захлопывается дверь кафе, Ваня достает телефон и, надев наушники, заходит в инстаграм. Ну, что там успело произойти с его пьяной любовью за этот показавшийся вечностью час? Сердце бьется в грудной клетке раненой птицей, а пальцы подрагивают от напряжения, пока приложение, будто бы назло, отказывается загружаться. Однако это всё же происходит, и Колесников привычно открывает ненавистные истории Егора, потому что считает, что лучше знать наверняка, чем строить догадки. Но всегда ли? Сначала на экране появляется тёмный шумный зал, затем камера начинает медленно поворачиваться, показывая, что происходит вокруг. Ничего особенного, впрочем — все радуются жизни. Кто-то поет песни, кто-то пританцовывает, кто-то пьет шампанское или что покрепче, а кто-то успевает всё сразу, даже снимать видео. Ваня беззлобно фыркает, без особого интереса наблюдая за происходящим в Ледовом дворце. Неожиданно в кадре появляются Тратас с Кузьмой. Джеймс смеется, приобнимая Сапрыкина за плечи, а Кузя шепчет ему что-то на ухо, прижимаясь вплотную. Егор говорит что-то, но из-за шума его слова нельзя разобрать. Камера снова поворачивается. Ваня выходит из приложения и, расплатившись за кофе, покидает стены кафе. Мысли дурманят голову, холодный вечерний воздух, вопреки ожиданиям, не привносит в них никакой ясности. Колесников садится в машину и, настроив навигатор, едет в ВТБ Ледовый дворец. Он совсем не ревнует, нет. Просто ему пора заняться чьим-то воспитанием. Давно уже пора.

***

Найти Кузьму в такой толпе оказывается не так просто, но Иван всё же справляется с этой задачей. Грубо хватает за плечи и тащит к выходу, бесцеремонно расталкивая всех, кто попадается на пути, и не реагируя на приветственные окрики. Сапрыкин благоразумно молчит и не вырывается, так как достаточно трезв, чтобы понять, что Ваню сейчас лучше не злить ещё больше. До машины, которую Колесникову пришлось припарковать на соседней улице из-за отсутствия свободных мест возле Ледового, они идут молча. Иван сжимает Кузино запястье железной хваткой, и тот слегка морщится от боли, но на душе разливается тепло — приятно знать, что ты нужен настолько, что тебя страшно отпустить. Приятно и жутко. Ему вдруг становится очень жарко, несмотря на то, что зима уже месяц держит город в своих собственнических объятиях. Когда они подходят к автомобилю, Ваня всё же отпускает его. Он приоткрывает дверцу, и Кузьма послушно забирается на заднее сидение. Сев за руль Колесников по привычке настраивает радио, чтобы скрасить гнетущую тишину, прежде чем отъехать. Сапрыкин пробует поймать его взгляд в зеркале заднего вида, но тот игнорирует его попытки, и Кузя, поняв, что ничего не дождётся, разочаровано отворачивается к окну. За время их отношений он научился распознавать Ванины мысли по глазам. Но сейчас он не смотрит на него, и Кузьме не по себе от этой неизвестности. Он понимает, что вёл себя плохо. Понимает, что не стоило целоваться с Джеймсом, забравшись к нему на колени, пусть таким и было условие проигранного спора, по глупости заключённого с пьяным Егором. Остаётся только догадываться, насколько сильно Ваню, который всё видел, это задело. Невыносимо хотелось оправдаться и всё объяснить, но на горле словно затянули удавку, и язык окаменел, не позволяя разрушить выросшую между ними стену недосказанности. Через сорок минут они уже поднимаются на лифте в их общую квартиру, и Кузя держится за поручень, как утопающий за соломинку, потому что колени предательски дрожат, и не только от того, что к лифтам он всегда испытывал какую-то подсознательную неприязнь. Ключ поворачивается в замке с неприятным лязгом, вызывающим невольные ассоциации с темницей (почему-то никогда раньше подобное в голову не приходило), Ваня пропускает его вперёд, и Кузьма понуро заходит внутрь. Раздеться он не успевает, потому что как только за ними закрывается дверь, Колесников всем телом прижимает его к стене, сжимая руки на запястьях, и глубоко жадно целует, проходясь языком по кромке зубов и будто бы пытаясь достать до гланд. Сапрыкин стонет в поцелуй и пробует коснуться Вани пальцами, но тот не позволяет, отводя его руки в стороны и просовывая колено между ног. Кузьме начинает недоставать воздуха, но он не может разорвать поцелуй, потому что ему совсем не пошевелиться — Колесников держит крепко. Кузя дергается, как бабочка, попавшая в ловко расставленные сети паука, а по телу, вопреки здравому смыслу, разливается томный жар, неумолимо концентрирующийся узлом внизу живота. Ваня отстраняется и смотрит в глаза так, будто хочет взглядом до души достать. Кузе отвечать на этот взгляд стыдно, страшно и радостно одновременно. В Ваниных глазах обида и боль перемешиваются с тёмным собственническим желанием. Кузьма чувствует вину за то, что является причиной этого внутреннего коллапса, но, вместе с тем, не может не гордиться тем, что всё распознал правильно, не ошибся. Выманил наружу то, что Иван так долго прятал на дне своей души, топил в зрачках, расширяющихся при взгляде на него (Кузя знает, что с его собственными зрачками творится то же самое). Он подаётся вперёд и целует сам, нежно, словно бы извиняясь за крайние меры, а Колесников кусает за нижнюю губу и, отпустив руки, начинает стягивать с него куртку. Когда верхняя одежда оказывается на полу в прихожей, они начинают двигаться в сторону спальни, всё так же не отрываясь друг от друга и продолжая раздеваться на ходу — и оттого довольно медленно, периодически соприкасаясь со стенами и тумбочками. До кровати они добираются уже обнажёнными по пояс. Ваня толкает Кузьму на покрывало и, расстегнув ширинку, рывком стягивает с него брюки вместе с бельём. Кузя стонет облегчённо, не испытывая больше связанного с этим дискомфорта, и тянется рукой к возбуждённому члену, но Колесников перехватывает его ладонь, не давая притронуться к себе. — Перевернись, — приказывает он немного хриплым от долгого молчания голосом, и Сапрыкин подчиняется, несмотря на ноющую боль в заведённых за спину запястьях. Он слышит, как бряцает пряжка ремня, чувствует прикосновение грубой кожи и шевелит руками на пробу, а точнее — пытается пошевелить. Ване узлы всегда удавались на славу. Колесников подтягивает Кузю к себе за бёдра, вынуждая встать на колени, уперевшись лбом в одеяло, медленно проводит горячими ладонями от плеч к пояснице и отвешивает первый шлепок. Кузьма охает от неожиданности и невольно подается вперёд, насколько это возможно, желая уйти от болезненного ощущения. У Вани на удивление тяжёлая рука. — Не советую тебе дергаться, — замечает Иван, возвращая его в прежнее положение, — если ты, конечно, не хочешь, чтобы я достал ремень. Тебя никогда не наказывали в детстве? Кузя отрицательно мычит, и Колесников издаёт короткий смешок. — Это заметно по твоему поведению. Но никогда не поздно всё исправить. Кузьма глушит стоны в покрывало и старается не концентрироваться на обжигающих ягодицы ударах и болезненном возбуждении, заставляющем мелко подрагивать от напряжения и невозможности скорой разрядки. Ему невыносимо хочется прикоснуться к себе и к Ване, почувствовать его ещё ближе. Но он был плохим мальчиком, а у плохих мальчиков не спрашивают об их желаниях. Когда Сапрыкин уже начинает думать, что переборщил, Ваня останавливается. Знание меры всегда было его сильной стороной. Он слезает с кровати, и достаёт из низенькой тумбочки смазку и презервативы. Кузя не видит этого, но слышит скрип дверцы и шуршание упаковки и в мыслях зажигается ликующее «наконец-то», толпой мурашек разбегающееся по телу и заставляющее замереть в предвкушении. Желание, пробравшееся, кажется, в каждую клетку тела, туманит рассудок. Ваня растягивает его неспешно, будто бы даже нарочито медленно, крепко держа за бедро и не позволяя нетерпеливому Кузе насаживаться на пальцы самому. Когда Ваня решает, что Кузьма готов, да и его собственная выдержка подходит к концу (невозможно терпеть, когда его кудрявый мальчик так громко и развратно стонет), Колесников натягивает презерватив и приступает к самому главному. Сапрыкин прогибается в пояснице и стонет так откровенно и несдержанно, что Иван распаляется ещё больше, хотя несколько мгновений назад казалось, будто возбуждение уже достигло своего пика. Душная темная комната заполняется их общим сбивающимся дыханием, шлепками кожи о кожу и стонами в унисон. Кажется, будто в этот момент вся Вселенная сжалась до её размеров, и исчезло все, кроме них двоих, ставших, наконец, единым целым. Почувствовав приближение разрядки, Ваня делает последний толчок и замирает, сжимая пальцы на бедрах любовника. Впервые кончают одновременно. Колесников снимает презерватив, развязывает Кузьме руки и падает спиной на кровать. По телу растекается сладкая истома, напрочь лишая желания двигаться. Кузя с трудом поворачивается набок и утыкается лбом ему в плечо. Боль в руках теряется в накрывшем с головой удовольствии. — Теперь ты всегда будешь ездить со мной на мероприятия? — спрашивает он, лукаво улыбаясь. Ваня не отвечает, невесомо касаясь его кудряшек. Чертенок в ангельском обличии — не иначе! Угораздило же с таким связаться. Как хорошо, что угораздило...