Ничья

Идут мимо ледового, как всегда под руку. Как будто ничего не случилось. Играть — так до конца. Он спокоен. Перманентно. Титанически. Просто он уже услышал. Поверил. Переварил выплюнул. — Жилин все это время на меня работал. Стой, не падай. — и за локоть ее придерживает — нарочито небрежно. И до сих пор под руку. С улыбочкой. Она все быстро поняла. Даже слишком. Даже страшно. Ну же, милая. Посмейся. Ты же оценила. Красиво все было сыграно, правда? Вадим улыбается — широко, сводит скулы. Это было бы кресло для нас двоих, милая. И дело ведь вовсе не в деньгах. Кажется, впервые. А его ход — всего лишь ответ. Привычка. Действие, доведенное до автоматизма. Прости, любимая. Иначе ведь нельзя. Не мог не сбить корону с ее головы. Она цепляется за его руку как утопающий. Не чужой человек. Сотрудничество не длится вечно. Ненависть бессмертна. Должно же их что-то связывать. Он все еще держит. Медленно подводит ее к колонне — почему-то не дает упасть прямо здесь, хотя она ожидала, если честно. Казанцев жесткий. Даже циничный. Знающий себе цену. Рвет любого, не дает сделать лишний вдох. Глаза сильные. С неуловимой безысходностью. Не вглядываясь— не заметишь этого. Не поймешь. Глаза уставшего зверя, которого нельзя победить. Только ей удалось. Почти удалось. И что теперь? Орлова сильная. Своенравная. Жесткая снаружи. Ранимая и чуткая изнутри. Глаза спокойные. Глубокие. Ей все время холодно. Смысл жизни, ее смысл жизни, никогда не обретет свободы. Теперь. Прикрыв веки, она идет по улице. Главное — идет. Мягко, уверенно ступает по шершавому асфальту. Не умеет по-другому. Надежда стоит на крыльце. Страшно? Нет. Непривычно. Будет. Опять наугад. Затылком к колонне. Мрамор? Черт его знает. Кусает губы. Вроде бы сильно. Только боль не чувствуется, и даже крови нет. Странно. Отлипает от ледяной колонны. Идет. Медленно начинает спускаться по разбитым величавым ступеням. Вниз. Не вальяжно. Несчастно. Медленно, прочерчивая каждый шаг безупречной походкой. Идеальной осанкой. Голова опущена. Она давно приручила свои мурашки. Их нет. И не будет. И слез не будет. Она всего лишь проиграла. Впервые. Проиграла не потому, что не может выбраться — нет, есть козыри в рукаве. Не хочет. Больше ничего не хочет. И он же знает ее жизнь. Она не будет играть против того, кто знает ее слишком. Глупо. Больно. На каждом втором шаге напоминает себе дышать, чувствуя спиной распарывающий кожу взгляд. Знает, что все будет хорошо. Сжать виски, со рвущимся сердцем, разлетающаяся на осколки — все будет хорошо. Без него. Так надо. Ей пора. Вечером тишину ее квартиры раздирает звук смс. Вадим. Назначает очередную встречу в уже их гостинице. Надежда молча собирается и едет к нему. Она не знает, что будет, и от этого очень страшно. От него нельзя ожидать банального крика или удара — зачем, он куда лучше бьет словами. Хотя она и не сопротивлялась бы. Может быть, лишь парировала в ответ на какие-то его аргументы. Заходит в нужный номер без стука. — Надежда Ивановна, добро пожаловать. — Вадим вальяжно развалился на кровати. — Вадим Юрьевич. — кивает она, присаживаясь на стул в другом конце комнаты. — Ну что ж вы, Надежда Ивановна, идите сюда, я ж не кусаюсь. — мужчина похлопал ладонью по покрывалу рядом с собой. — Что ты хотел? — присаживается так, что оказывается к нему спиной. Чувствует позвоночником его. Надменный взгляд. Горячие руки. Дурманящий парфюм. — Поговорить. — и что в итоге между ними? Не чувства. Даже не ненависть. Извращенное порно. Качественное. На дешевую камеру. Переламывающее кости, разрывающее все границы. Реальность разбивается осколками стекол, плачет стеклянной хрустящей крошкой. Остается только биться в истерике. — Говори. — уклоняется от его рук, разворачивается, смотрит ему в глаза. Хищникам нельзя смотреть в глаза — они принимают это за вызов. А ей уже все равно. Кричать. Сорвать голос. Оглушить себя. Вырубиться, отключиться. Выжечь правду — на губах или на сердце. Ранами рваными. Ожогами сигаретными. Ничего ведь уже не вернуть. — Надюша… — его руки на ее плечах. Сильные. Обжигающие. Нежные. Мучительно-ласково бьют током. Микроимпульсы по всему телу, дрожь, и дергает немилосердно. Она не знает, куда деваться — то ли вперед, подальше от его рук, то ли назад, к нему. Не выдерживает — прижимается ближе, к нему, лихорадочно-горячему. И больше не холодно. Вдохнул в нее жизнь. Она думала, что это уже вряд ли возможно. Суровая правда выжигает все. Но только не сейчас. От него стонут ребра. Хочется больше. Выше. На крышу или стены лезть — разница невелика. При одном взгляде его она становится беззащитной. И больше ничего не надо. Пьяняще. Нужно как воздух. Иначе никак. Сплетаться в танце ночи. Забывать обо всем. О времени, жизни, планете и этом чертовом ледовом. Это уже совсем не важно и не нужно. Это месть или наоборот — все равно. Уже все равно. — Один — один. — говорит он после, улыбаясь. Как раньше. Как будто правда ничего не было. — Забыли? — она нерешительно берет его за руку. — Обнулили, Надюша, обнулили. — усмехается он, вновь притягивая ее к себе.