Калиновый венец

Июль, 7073 год от Сотворения Мира

      Солнце третий день уж как не прятало стыдливо золото лучей за тучами густыми, сизыми, и воздух сухими ветрами да пеплом жег кожу. Девчонка, от роду лет десяти, бежала сквозь высокие травы, что с головой укрывали ее от чужого — цепкого, черного, жуткого — взора, к лесу, где единственно-верно могла спастись. Для себя-то она уж решила, что не выйдет боле за черту царства своего зеленого и ветвистого, не покинет бабушкиного дома ни за что. Такой воли среди теремов сожженных и смеха их — чертей государевых — протяжного, гортанного, жить не хотелось вовсе. Лада скользнула в чащу да укрылась за деревом, чтобы перевести дух, и едва только ноги босые коснулись редких облетевших листьев, как в спину ей из-за версты прилетело глухое, но все еще пугающее «гойда!». Плечи девочки дрогнули, и она бы не сумела слезы сдержать, но страх ее, словно жеребенка непослушного, стегнул плетью невидимой, и Лада с места сорвалась, полетев вперед, вглубь приветливого бескрайнего терема своего.       Это надо же было, на бегу думала девочка, вдыхая знакомый запах сырой травы и цветов, выйти к селению, когда псы Государя опальных жгли. А если бы и ее приняли за… Лада чуть не рассмеялась: то ли от глупости сей мысли, то ли от внезапной свободы, которую ей даровала, наверное, сама смерть. Будь она крещеной, то нынче бы уже молилась где-нибудь в стенах старой боярской церквушки. А так, упадет на колени пред домом, вздохнет да пару слов в благодарность скажет Мокоши иль Роду. Спасли, спасли от смерти боги-то. Лада уже совсем скоро выбежала на знакомую опушку, где их изба стояла: покосившаяся, старая-старая, но добро сколоченная из бревен. Ладная. Теплая. Родная. Девчушка супротив воли улыбнулась и кинулась к крыльцу, на котором стояла, облокотившись на ветхие перилы, бабушка ее. Суровая, с бровями густыми и бисными, морщинами глубокими, седокудрая и сухонькая. Но глаза — глаз таких смурых люди, бывало, отродясь не видывали. А Ладка-то сызмальства бабушкой и воспитывалась, как родители померли: привыкла. — Явилась, — скрипучий голос сухонькой старушонки прокатился по всей лесной опушке и даже, вроде, в чащу закрался. Девочка рыжекудрая, отдышавшись, упала на мягкую траву и рассмеялась, а щербинка между ее маленькими зубками ясно так стала видна. От улыбки теплой бабка смягчилась: брови густые уже не были так хмуро сведены друг к другу, а иссохшие губы расслабленно сложились в отражение губ внучки. — Неслась, поди, так, что и зверье все распугала. Ну-ну, заходи, нешто тут на зелье собралась сидеть?       Лада на ноги вскочила и юркнула в избенку, сразу же опускаясь на лавку. Сидела она все еще посмеиваясь, но будто бы стыдливо поджавши ноги и обхватив худое тельце ручонками тонкими. Веда, бабка ее, села напротив, пальцы иссохшие устроив на коленях, что под юбками тяжелыми прятались. Щурилась да щурилась, глядя на внучку, словно во лжи уличить старалась. — Пошто разошлась, аки малахольная? — Лада еще раз улыбнулась в ответ на бабушкин упрек, а потом растянулась во весь свой крохотный рост на лавке. — Видала кого али так, нечистая сила голову вскружила? — Жить-то до чего хорошо, бабушка, — невпопад отозвалась девочка и протянула пальчики к свету золотистому, что в горницу через мутное окошко. — По мураве бегать, солнышко ясное ловить руками. Я же ноне чуть не померла от рук демонов царских. Кони их сивые затоптали бы, кабы я вборзе не схоронилась. А и не убежала потом. — И не сидится в избе тебе, окаянной! — всплеснула руками Веда и покачала головой так резво, что и ожерелья, и бусы ее неисчислимые зазвенели: того и гляди, всю нечистую силу от дома отогнали. — Нашла заботу — к опальным таскаться. Зашибут тебя черти опричные, ой, зашибут, коли не одумаешься. — Не зашибут, бабушка, я быстроногая, убегу от них. — Ты-то юркая у меня, Ладка, да кони их быстрее ветра, — Веда вздохнула тяжело и налила из крынки девочке молоко в миску глиняную. Лада тут же припала губами к холодному питию. — Одно добре: сгинут черти взгрунь, опомниться царь не успеет, как сам их, демонов, изведет. Меня ужо Морена тогда к рукам приберет, а ты поглядишь, поди ж таки. — А ведь и вправду, что сгинут, — кивнула Лада и потянулась за уложенными в короб цветами, начиная тут же венок выплетать. — Веришь али нет, ярит за лесом-то, а у них, опричных этих, одно что тени нет. Как и не бывало! А и сами черные, яко из мира Нави темной. Токмо лица белые и сверкают. Веда головою покачала и вновь уста сжала. У Лады неспокойно вдруг на душе сделалось: ежели и до них доберутся? Пущай и ходят иногда к ним челядины за отваром каким лечебным, но то ведь бесы опричные, псы царевы! Плечами девочка подернула и вспомнила, что в пору весеннюю, давнюю, пять лет тому назад, к ним боярин захаживал молодой. Ладе тогда и шести годков не стукнуло, а запомнила она его хорошо: высок, ладен, кудри смоляные растрепаны, очи колдовские, лазоревые завитками скрыты. Как есть, царевич какой али князь. Лада-то отродясь таких красивых не видывала. Как он, красен да статен, пришел, так удачи все просил у бабки Ладиной, Веды. Сказал еще потешно так: «Только без колдовства, старая!» А коли можно было б удачу без ворожбы в руках удержать, так и бабушка ее, Ладина, ненужною сталась бы. Но Веда все чин по чину сотворила: отварами его не поила, травами не осыпала, заговоры на ухо не шептала. Наговорила с три короба небылиц разных, а тот и уши распустил. Ну, ныне-то Лада понимала, что он сам в ту пору еще несмышлен был, а тогда, вслед ему рукой ему крохотной помахав, рассмеялась заливисто так, громко, мол, вот, дурак какой: деньги оставил, а ничего и не взял. — И он из них, — кивнула Веда, и от голоса ее хриплого не по себе стало. Давно Лада знала, что Веда все про все на свету знает, но никак привыкнуть не могла, да и пугалась иногда. — Просил удачи — в персты его вплелась она. По серьгам девичьим камнями рассыпалась да в его ушах бесстыдно заблестела. — Да где ж тут удача — люд перебивать? Одно только наказание, — покачала маленькой головой Лада да примерила венок из цветов белых и синих. — Метет, метет он боярски терема, а Род его опосля сам с земель своих сметет. — Так оно, — Веда согласно кивнула, — недолго сыну Лексееву ходить живым осталось. Но не в том счастье царева лиса. — В чем же, бабушка? Не томи ты меня, — почти застонала девочка и быстро ногами заболтала. Веда ей улыбнулась да пальцем пригрозила. — Жить он будет не раз и не здесь. Потом. Пока удачу свою рукою держит, все к Морене душа его — всех их, бесов — не отправится. — Да ты ведь его по миру пустила без амулета даже какого! Куда ему, горемычному? — Сама и узнаешь. Потом вспоминать еще меня станешь, Ладка, — сказала Веда тихо так, что у внучки ее руки мелко затряслись. Ворожеей-то бабка ее была, это верно, да она и без всякого колдовства страху наводила. Речей Веда больше не продолжала никак, и Лада, только венок свой доплела, принялась ягоды перебирать, в лес за травами решив пойти уж к завтрему: хватило вдоволь ей прогулок.