rmmbr (for heaven's sake)

      Кажется, что эта квартира уже давно не видела такого яркого солнечного света. Он не создавал тепла — зимние лучи просто освещали значимую комнату и двух спящих в обнимку парней на скомканной простыни старой кровати. Между ними было весеннее солнце — нежное, мягкое, ненавязчивое и такое необходимое в тусклый день.       Им не важны слепящие лучи — слишком поздно (очень рано) легли спать, чтобы проснуться от такой мелочи. Намного важнее то, что вокруг сейчас слишком спокойно, слишком хорошо, всё слишком…       На календаре тридцатое декабря. За окном — блестящий снег. В квартире старой высотки — два бьющихся сердца. «Всё так быстро изменилось» — подумал бы Чимин, если бы не перенял от Юнги вечное «о боже, мне так плевать». Странное чувство обрушилось на него так неожиданно, что подумать о нем просто не было времени. Словно всегда, с самого начала, должно было быть так.       Наивный мальчик почти всё вспомнил, только… вновь погряз в тягучем понятии «любовь», окончательно так и не признавшись себе в этом. И снова пустой лист, глупая улыбка и ничтожные надежды на хороший конец.       Как жаль, что эти мысли он запрятал глубоко в своей голове, запутав, как сложный паззл, чтобы наверняка — никогда не всплывали в рассудке, заставляя переживать, думать по ночам и плакать, как пятнадцатилетняя девочка, желающая поскорее убежать от родителей, ведь те не хотят ее понимать. С Чимином всё гораздо проще: он просто хочет сбежать от своих мыслей, которые сам не в силах осознать.       Сегодня ему не снятся цветные картинки — спит слишком крепко, так сильно устал, размяк в чужих руках. Так глубоко погрузился в сон, что не услышал громкого назойливого дверного звонка. Юнги, кажется, вовсе не хотел просыпаться: мягко и тепло — такого с ним так чертовски давно не было…       Чимину было слишком хорошо, чтобы он смог услышать то, как входная дверь с тихим скрипом открылась. Он был слишком счастлив, чтобы услышать шаги из коридора. Он так сильно был уверен в светлом будущем, что попросту не обратил внимания на шокированный голос в своей комнате.       — Чимин-а… — тихо, со всхлипом.       — Чимин-а! — иначе: грубо и чересчур громко для идиллии, царящей в квартире.       Упомянутый дернулся и тут же проснулся. Парень рядом резко вскочил, схватив уже сидящего рядом младшего за предплечье.       — Что вы… — Пака перебили.       — Какого чёрта ты творишь? — младшему прилетела сильная пощечина, но тот даже глазом не моргнул. — Что это, блять, значит?!       — Папа, это не… Боже, не трогай его!       Отец Чимина схватил ничего непонимающего Юнги, пытаясь оттолкнуть как можно дальше от сына.       Конечно, всё будет хорошо.       — Чимин-а, почему? Почему-у? — прикрыв одной рукой рот, слезливо стонала мать, смотря в глаза сына.       — Ты понимаешь, что это ненормально? Понимаешь, а?! — кричал отец. Чимину лишь оставалось смотреть в пол. Ему было чертовски стыдно за своих родителей перед Юнги. Ему хотелось провалиться сквозь землю. Откуда он, черт возьми, должен был знать, что сегодня его родители захотят навестить его?       — Почему… вы не предупредили, что п-приезжаете? — парень осмелился поднять свой взгляд.       — Мы хотели сделать тебе подарок к праздникам, а ты… блять! — он вновь замахнулся, на что Чимину оставалось лишь зажмуриться и терпеть. Рука остановилась в сантиметре от его лица. Пак осторожно приоткрыл глаза.       — Хватит, — выдохнул Юнги. Он перехватил чужую руку своей. — Это смешно. Неужели вам так не кажется? Вы бьёте девятнадцатилетнего сына за то, что он гей?       — Хён!       — Он болен! Это ты его таким сделал! — мать.       — Каким? Влюбленным? Думаете, что я первый? Ха, как это…       — Юнги!       Хватка у Мина крепкая — Чимин знал это, поэтому рука собственного отца все еще находилась в паре миллиметров о его лица.       — Ты, блять, понимаешь, что быть пидором — это ненормально? Мне противно с тобой разговаривать, — старший Пак обращался уже к Юнги. А тот лишь усмехнулся — какое же смешное дежавю. — Я тебя ненавижу.       — А я люблю вашего сына, — и вновь язвительная ухмылка.       Юнги отпускает чужую ладонь, тут же приобнимая шокированного Чимина, отходит с ним назад. Кажется, отец младшего вновь хотел прыснуть ядом в них, либо просто зарядить очередную пощечину, но мать, до этого стоявшая позади, взяла того за руку.       — Не надо… — она посмотрела мужу в глаза. Видимо, это его успокоило.       Перед уходом женщина сухо обратилась к сыну:       — Собирай вещи и навсегда прощайся с Сеулом.

***

      Чимин давился противным дымом чужих сигарет, а Юнги на этот раз и не был против. Он сидел на другом конце балкона, откровенно рассматривая безразличное лицо младшего. Мин знал, что за этим выражением скрывается буря тянущих чувств, но молчал, потому что точно знал, что сейчас так нужно.       — Любишь значит… — докуривает сигарету, выкидывая фильтр в открытое окно, а затем подходит к своему парню и глубоко целует. Тот, не задумавшись, тут же отвечает.       Долго. Они всегда так долго целуются, будто пытаются высосать из друг друга душу. До эгоизма жадные.       — Лжёшь, — говорит в чужие губы и, улыбаясь, отстраняется.       — Не лгу, — Юнги гладит большим пальцем по чужой щеке — от губ к скуле и обратно.       — Я не хочу уезжать.       — Не уедешь.       — Ошибаешься, — вытягивает третью сигарету, собираясь поджечь, на что Мин лишь ловко выхватывает ту, шепча одними губами «достаточно». Чимин обреченно выдыхает. — Они пиздец жуткие гомофобы. А теперь они меня из-под земли достанут, поверь.       — Мы могли бы пожить у моего друга, пока они не съебут, — Юнги затянулся той самой сигаретой.       — Ты чего-то не понял во фразе «достанут из-под земли»?       — То есть ты… просто так возьмешь и свалишь от меня?       — Нет, конечно, — Чимин странно усмехнулся, но Мин постарался не заострять на этом особого внимания. — Блять, ты так горячо выглядишь, когда куришь. Тогда может... Отсосёшь мне на дорожку?       И прикусил свои невозможные губы в усмешке. Юнги лишь на это шикнул, выбрасывая недокуренную сигарету и опускаясь на колени.