Чёрный бархат темноты

*** Костёр похож на рыжие волосы великана, закопанного в землю по лоб. Только ярко-оранжевый затылок остался на виду – его-то ветер и принялся трепать. Отсветы этой дикой причёски делают рыжими всех остальных, кто собрался на поляне в этот вечер. Даже тех, кто отливает чёрным при свете дня. Ньют рыжее остальных. Он не видит себя со стороны, ему Чак сообщает. – До чего же ты рыжий, – говорит Чак. – Сам такой, – отвечает Ньют. Новичок, за которого уже час ведётся бой, только что вынут из ямы – раньше времени, чтобы раззадорить бойцов, стимулировать на более решительные действия. Он стоит в непосредственной близости от сражения, удерживаемый под локти двумя Чётными, часто моргает, обливается литрами пота и не может отвести глаз от происходящей перед ним дикости. С непривычки трава кажется его пяткам слишком колючей, и он переступает с ноги на ногу, поджимает пальцы. Половина бойцов уже отсеялась: побеждённые в разных позах лежат в отдалении, окровавленные и опухшие. Их тяжёлое дыхание и стоны слышно издалека; поснимав куртки, они лежат какое-то время без движения, потом ползут, силятся встать, но падают обратно. Кто-то потирает отбитые места, кто-то поспешно проверяет комплектацию – все ли части лица на месте, все ли органы остались внутри. У двоих сломаны носы (у одного, кажется, челюсть), и Алби поручает отвести пострадавших в медицинскую хижину. Бойцы из другой половины, одолевшей первую, тем временем сражаются друг с другом. Делятся на пары, укладывают на лопатки слабых, затем снова делятся на пары. Поглядывают на новичка с усмешкой, друг на друга – с оскалом, и снова кулаки, удары, стоны. Если бы волосы новичка не были такими густыми, а ресницы не пускали вдоль по его лицу столь выразительные тени, может, бой не был бы таким злым. Но новичок симпатичный, и это большая проблема. И для него самого, и для тех, кто проигрывает уже седьмой месяц подряд, и для тех, кто близок к победе, но больше не чувствует сил. И для Ньюта – ведь ему достанется самый сильный противник. Ньют смотрит на оставшиеся три пары соперников, слышит их нечеловеческий рёв, и ему кажется – он знает – без смертей эти состязания не обойдутся. – Знаешь, за кого в последний раз так дрались? – говорит Чак, не поворачиваясь к Ньюту. – За кого? – спрашивает Ньют, не поворачиваясь к Чаку. – За тебя. И за Томаса ещё. «Договорились ведь, без дежавю», – говорит здравый смысл, но поздно. Возможно, новичок думает сейчас, что его хотят съесть. Это не такое уж редкое заблуждение, как оказалось: Ньют как-то завёл эту тему за ужином, и многие Нечётные улыбнулись, закивали – тоже думали так, сидя за решёткой. Ньют несколько раз, ещё в прошлые приезды лифта порывался подойти к яме и сообщить новичку, что того ждёт на самом деле, но сам себя останавливал: по большому счету правда никак не поможет. Новичок только запаникует пуще прежнего, но не избежит ни первого уединения с хозяином, ни дальнейшего еженощного рабства. – Он съел чеснок? – спрашивает Чак у подбегающего Джеффа. – Отказался, – говорит Джефф, тяжело дыша и передавая невостребованные зубчики чеснока Чаку. – Прям как ты, – Чак толкает локтем Ньюта и улыбается, – Такой же упрямец. Они прячутся в кустах у поляны, следя за борьбой. Ньют всё ещё удивлён проницательностью, которой Чак огорошил его с утра. «Ну что, воюешь сегодня?» – спросил он как ни в чём ни бывало, будто намерения Ньюта были давно ему известны. Он задал этот вопрос за завтраком, в столовой, достаточно громко, чтобы стихли другие разговоры, и Ньюта поначалу окатило возмущением и обидой – зачем же при всех? Но, подняв глаза на товарищей, он увидел только лёгкие улыбки: они все догадывались. – Я первый догадался! – сказал Чак. – Нет, я! – выкрикнул Джейк. – Ой, да ладно, – махнул рукой Роберт, ухмыляясь, – Мне с самого начала было понятно, что этот парень не успокоится, пока не отвоюет себя. Ньюту давно понятно другое: посетителям столовой только дай повод выразить друг другу солидарность. Любая мелочь, крохотное достижение одного из босых (научился двигать ушами и сворачивать язык в трубочку) – и обычная трапеза превратится в праздничный пир. Будут чествовать и ликовать – не увернёшься. Ньют ведь ещё не победил никого, но Нечётные с оглушительным грохотом побросали ложки, и, вынуждая Фрая бестолково стоять с наполненным черпаком, бросились обнимать Ньюта. Как если бы знали, что всё пройдёт, как надо. Что Алби не остановит бой, что Ньюта допустят до состязаний, что он преодолеет страх, и что из него не вышибут дух первым же ударом. Гарантий не было никаких, но сама идея того, что один из босых решился бросить вызов порядкам, привела столовую в полнейший восторг. Со всех сторон раздались возгласы: – Победи их всех! – Покажи им, кто здесь настоящий Чётный! – Я поставлю годовой запас мыла на твою победу! Даже Фрай в конечном итоге швырнул черпак обратно в кастрюлю и до хруста в костях сжал Ньюта (вместе с ним - ещё четверых бедолаг) своими огромными ручищами, а Саймон смеялся, глядя на то, каким встрёпанным и помятым стал Ньют после десятиминутных групповых объятий повышенной интенсивности. Никто не сомневался в Ньюте. Все его поддержали. Все, кроме Томаса. – Он придёт, – говорит Чак, глядя в сторону костра через бесстекольный бинокль, – Вот увидишь. – Он ни за что на свете не пропустит твоего триумфа, – утешает Джефф. Ньют кивает, но не верит в их слова. Ночь перед решающим днём они с Томасом провели вместе. Они лежали у озера, на песке, накрывшись взятой в мастерской клеёнкой. Жёсткая и неприятная наощупь, она защищала от холода и ветра лучше всякого пледа. Тёплая рука, сжимающая ладонь, тоже. Как и тёплые поцелуи, которым не было конца. Вода в озере была взволнованной, будто ей не сиделось на месте и очень хотелось куда-нибудь течь. Она рябью кралась то к одному берегу, то к другому, осторожно мечтая из большой статичной лужи превратиться в могучую полноводную реку, но всё никак не могла найти в себе силы шагнуть за привычные границы. Ньют наблюдал за её муками и чувствовал себя озером, но когда смотрел на Томаса – сразу забывал это странное леденящее ощущение. – Помню, как впервые увидел тебя, – вдруг сказал Томас. Он перевёл взгляд с усыпанного осколками звёзд неба на Ньюта, и выражение его глаз при этом не изменилось, так и осталось зачарованным. – Вот как? – спросил Ньют, шутливо прищурившись и приподнявшись на локтях. – Да, – ответил Томас, улыбнувшись в ответ, но почти сразу став серьёзным, – Моё первое воспоминание. Он так старался выглядеть непринуждённо и расслабленно, но Ньют почувствовал его напряжение. Весь Глэйд, наверное, почувствовал. Стало холоднее. Томас сел на песке, устроив локти на разведённых коленях; насторожившийся Ньют поднялся следом, сбросив клеёнку под ноги, и мягко коснулся плеча Томаса. – Потолок в лифте открывается, яркий свет, а потом – ты, – продолжил Томас, опустив голову, – Делаешь шаг с края стены и летишь вниз, прямо на землю. Так стремительно. Мне не позволили к тебе подойти, бросили в клетку и заперли, но я знал, что ты остался жив. Только всё не мог понять: разве влюбляются вот так – за секунду, пока кто-то падает со стен? Томас задал этот вопрос, и даже озеро замерло, перестало суетиться. Замер ветер, сердце в груди Ньюта – тоже, а Томас явно не хотел, чтобы получилось так проникновенно, но ничего не смог с собой поделать. Пока он говорил, его наполненный горечью голос срывался, становился хриплым, но он делал паузы, сглатывал и продолжал, пересиливая себя. Ньют себя пересиливать не стал, он заглянул в опущенное лицо и порывисто прижался губами к губам – со всем накопленным чувством, с намерением одним только поцелуем излечить память от боли. Томас замер на пару секунд, а потом отстранился, крепко обнял лицо Ньюта обеими руками и вдруг, с отчаянием глядя Ньюту прямо в глаза, попросил: – Не ходи на состязания. Ньют заморгал поражённо. – Ты ведь сражался, – ответил он тихо, – Я хочу быть как ты. Всегда хотел. Да и дело не только в этом. – Тогда мне нечего было терять. А теперь есть. – Ты меня не потеряешь, – твёрдо и наивно заявил Ньют, задрав подбородок, – Всё будет в порядке. Даю слово. – Я не хочу, чтобы с тобой снова что-нибудь случилось. – Ничего со мной не случится. Меня тренировал лучший боец Глэйда, забыл? Над ними было столько звёзд, но они смотрели друг на друга. Долго и молча; ни о чём больше не говорили, не спорили. Отчаяние и мольба плескались в глазах Томаса, будто у него уже отняли самое драгоценное. Потом к отчаянию примешалась и злость, но ту очень скоро заменило другое, тёплое чувство, и Ньют увлёк Томаса в новый поцелуй – нестерпимо неторопливый, тягучий, сладкий, от которого сводило губы и грудь. Они ещё немного погуляли в ночи. Все те, кто обычно разгоняет Нечётных по хижинам, спали перед состязаниями самым насыщенным сном, и можно было без страха бродить по кромке леса, которая обычно кишит блюстителями закона и соглядатаями. Можно было даже выйти на поляну вдвоём, хоть танцевать в самом её центре (особенно, если не умеешь) – не было никого во всём Глэйде, кто мог бы прервать их свидание. Только холод, от которого они спрятались в мастерской. Всё было как-то особенно в этот раз – они любили друг друга медленно, вдумчиво, тщательно вымеряя и остро осознавая каждое движение, хотя дыхание в какой-то момент стало быстрым и поверхностным, перемежаемым со стонами. Томас накрыл рот Ньюта рукой, но не из желания приглушить вздохи – из потребности чувствовать его губы ладонью, – и Ньют понял это, принялся жарко её целовать. Сидя на деревянном подиуме посреди станков, второй рукой Томас придерживал бёдра Ньюта над своими, позволяя ему двигаться у себя на коленях и самому подбирать угол, ритм, глубину. Ньют пробовал и выбирал, опираясь руками о плечи Томаса, опускаясь вниз и поднимаясь вверх, принимая так глубоко, как только мог, расслабляясь с полноценным доверием, выгибая спину, но не запрокидывая голову – глядя в глаза, только в глаза, неотрывно, зажмуриваясь лишь на время поцелуя, когда Томас не выдерживал и убирал ладонь. Как же он целовался – Ньюту казалось, Томас никогда раньше не делал этого так пламенно, с таким неутолимым голодом. Хотя и до этого от поцелуев с ним у Ньюта всегда кружилась голова, в этот раз Томас будто делал последний вдох перед смертью, и между их губами случилось нечто подобное тому, что они испытали чуть позже, когда оба почти одновременно взорвались ярчайшими сверхновыми во вселенной. Ньют первый, Томас – вслед за ним. (Ни одно глиняное изделие мастерской при этом взрыве не пострадало). Спустя несколько часов, когда стало уже совсем светло, Ньют проснулся со странным и необъяснимым ощущением, что каждая молекула в теле на своем месте. С ощущением, которое бывает в детстве, или только весной, или только в весеннем детстве. Какой-то правильности происходящего и присутствия грандиозной, регулирующей порядок вещей силы, которая намерена справедливо распорядиться попавшей в её руки судьбой. Состояние такое редкое и диковинное, что Ньют старался прочувствовать каждую его крупицу. Он решил, что это хороший знак. Только Томаса рядом не было. Он не появился ни поздним утром, ни днём, ни ближе к вечеру. Вместо наблюдения за ходом состязаний переполненный болью и досадой Ньют всматривается в соседние кусты, снова и снова оглядывает едва различимые в темноте углы поляны и не знает, чего боится больше: предстоящего сражения или того, что Томас его не увидит. – Я говорю тебе, он придёт! – Чак отводит бинокль от глаз, гневно сводит брови и с силой толкает плечом поникшего Ньюта, – Не смей раскисать. Дня без своего Томаса прожить не можешь. Тоже мне, боец! Любимый не пришёл на представление – всё теперь, сдаваться? Соберись, осталось всего две пары бойцов. Эй, а ты где пропадал? Вопрос адресован Саймону – тот подкрадывается к компании, переводит дух. Интересуется предварительными итогами состязаний, берёт поданный Чаком бинокль, но, заглянув в него и вспомнив о его бесполезности, возвращает владельцу. – Достал? – шёпотом спрашивает Ньют. – Было трудно, но да, достал, – отвечает Саймон, – Мусор с кухни выносят только раз в неделю, пришлось перебрать все четыре мешка. Он вытягивает из кармана штанов кусок холщовой ткани, в который завёрнуто что-то маленькое, едва заметное и невесомое. Осторожно разворачивает на ладони, будто боясь обжечься. – Что там у вас? – спрашивает Чак, заглядывая за плечо Саймона, но Ньют успевает спрятать протянутую ему вещицу в правый рукав куртки, фиксируя её внутри заранее пришитыми маленькими петельками. – Ты только осторожней, – говорит Саймон. – Это то, о чём я думаю? – спрашивает Джефф. – Что вы замышляете, чёрт вас дери! – шипит Чак так громко, что кто-то из наблюдающих за битвой Чётных оборачивается, и всем – Ньюту, Саймону, Джеффу и самому Чаку – приходится синхронно пригнуться, прячась в массе листвы. Говорящий куст привлекает внимание посторонних лишь на пару секунд, потому что в центре поляны свершается нечто гораздо более любопытное – Майк одолевает Ричарда, а Билл укладывает на лопатки Алана, и оба победителя – Майк и Билл – встают друг против друга. Последние соперники, последняя битва. По команде Алби толпа окружает их кольцом, и даже те проигравшие, кто только что лежал на земле ничком, с трудом поднимаются и подходят ближе, дополняя кольцо и постепенно скрывая внутри него двух Чётных. Одного – невысокого, истерзанного, шатающегося, но готового спуститься в ад ради победы, – и второго – неестественно мускулистого, огромного во всех проекциях и измерениях, нисколько не уставшего. Глядя на второго и недовольно хмурясь, Саймон говорит: – Хоть бы не Майк. – Хоть бы не он, – мрачно соглашается Чак. Судя по звукам в центре сомкнувшейся толпы, битва начинается, и счёт идёт на минуты. *** Ньют так много раз представлял себе этот момент, что теперь ему кажется, будто происходящее уже случалось с ним. Сюжет знаком ему до деталей, до малейших штрихов. То, какими ровными и уверенными кажутся собственные шаги, хотя дрожь в ногах могла бы вызвать землетрясение. То, как нос всё плотнее забивает запахом потных тел по мере приближения к толпе. То, как поначалу никто не обращает внимания на его появление, а потом кто-то один поворачивает голову в его сторону, – и вот уже повернулись все, намертво прилипли взглядами. И то, как звучит его голос, когда он коротко отвечает «Я» на вопрос Алби о том, хочет ли кто-нибудь бросить вызов победителю. Смех Ньют тоже слышал в воображении. Предполагал, что обсмеют. В реальности же первое время от неожиданности все молчат, глядя на него, как на аномалию, которой не должно существовать в природе. Потом кто-то всё-таки прыскает (может, тот же, кто первый повернулся), остальные подхватывают, и Ньют готов поклясться, что на залитой кровью поляне ещё никогда не смеялись вот так – в полный голос, все вместе. – Ты?.. – сквозь смех спрашивает Чётный с тёмными квадратами дыр вместо передних зубов. Его лицо – утрированная гримаса ироничного удивления, – Драться?.. – Я бы на такое посмотрел! – хохотнул кто-то рядом с ним. – Смотреть нечего – и двух секунд не продержится! – добавили из дальней части толпы. – Размажут, как комара! – Ишь, дождался победителя, чтобы вызваться! – Никак вздумал повторить геройство того парня, который Бена разул! – Забыл, где твоё место, босой? – Инициативу будешь проявлять, когда Галли прикажет! – Ты же всего лишь чехол для его члена! Выкрики громче, шутки грубее, а смех заливистей. Двухчасовые состязания были слишком тяжёлыми, и столь комичный и неслыханный эксцесс, как самовыдвижение Нечётного (самого щуплого из всех), просто не мог не вызвать коллективного эмоционального взрыва. Не такой уж плохой поворот; могли бы махнуть рукой, прогнать, толкнуть в сторону, прорычав: «Брысь отсюда». Но Ньюта не просто заметили – его выходу придали значение. И Ньют доволен: он зацепил публику. «Вот так просто?» – спрашивает внутренний голос. Даже Алби не выдерживает – оглядывает Ньюта с ног до головы и насмешливо улыбается левым уголком губ. Как и все остальные, он явно не воспринимает Ньюта всерьёз – уж точно не в качестве бойца, у которого есть хоть малейший шанс противостоять сильному противнику. И уж точно не как угрозу порядку; потеха под конец непростого дня, да и только. Алби непринуждённо пожимает плечами: – Ну, раз тебе так не терпится умереть. Он с усмешкой кивает остальным: – Пусть попробует. Это даже интересно. Заинтригованную и сгорающую от желания увидеть неминуемое поражение толпу охватывает заблаговременное злорадство. Ньют, к слову, тоже рад – он допущен! – и от радости даже забывает, с кем ему предстоит сражаться. Кто там, в глубине толпы: Майк или Билл? Кто выиграл последним, кому Ньют бросил вызов? Он был оглушён волнением, когда шёл к костру, а теперь лиц вокруг слишком много, чтобы хоть кого-нибудь среди них разглядеть. Сквозь эти лица и широкие плечи к Ньюту продирается Бен – бледный, как грибы под платаном, но собранный и холодный. – Правила знаешь? – спрашивает он и поясняет коротко: – Никаких камней или палок. – Для победы нужно уложить противника на спину, – добавляет Минхо где-то сзади. – Скажи «сдаюсь», если надумаешь выйти из игры, – советует Бен. – Помню, – кивает Ньют и обращается к Алби, – Хочу предложить ещё одно правило. Тот медленно понимает бровь. – Даже так? – иронизирует он, деловито складывая руки на груди, – И какое же? Переживающая новый виток восторга публика навострила уши, приготовилась внимать: неужели всё может стать ещё уморительней? Чем ещё насмешит этот самонадеянный дохляк? Ньют поджимает губы, собирается с силами. Он замечает, как внимательно слушает Бен, он чувствует спиной взгляды Чака и Саймона, и это помогает его голосу не дрожать. – Если стану победителем, то смогу вызвать на следующий поединок кого угодно, – говорит Ньют, – Любого, кого захочу. – Не, ну вы только гляньте на него! – восхищённо возмущается кто-то. – А новичок получит свободу, – добавляет Ньют. – Так тому и быть, – соглашается Алби как-то чересчур быстро, и из поспешности принятого им решения ясно, что в победу Ньюта он верит так же, как в семиугольность Глэйда или вегетарианство Фрая, – Встать в круг! Стоит команде прозвучать, и кажущаяся неуправляемой толпа приходит в движение с неожиданным проворством. Люди растекаются от Ньюта в стороны, как уходящая вода. Отходит и внимательный Бен, и Ньют остаётся стоять один в центре расширяющегося кольца на истоптанном ботинками песке. Он и ещё один человек, не сделавший ни шага в сторону, чья фигура обрисовывалась всё чётче по мере растворения толпы, и вот уже окончательно от неё отделена. «Соперник», – понимает Ньют. Майк. – Ты проиграешь, кривоногий, – с удовольствием замечают справа голосом Зарта, – Майк свернёт тебе шею! – Засекайте время, парни! – шутят с другой стороны. – Эй, Майк, я бы на твоём месте побоялся драться с этим чудовищем! Увы, Майк не боится. Он даже не разминает плечи, не водит головой из стороны в сторону перед битвой, очевидно считая, что для победы над Ньютом ему не придётся особо напрягаться. Он мог бы быть раздражён тем, что выигранный им новичок всё ещё стоит в стороне, и вместо того, чтобы отнести добычу в хижину, приходится участвовать в любительских спектаклях. Но одна только рука Майка больше, чем туловище Ньюта, и он знает, что расправа над ним не займёт много времени. Делов-то – на один удар, и взгляд Майка даже не насмешливый, скорее безразличный: никто не смеётся над мухой перед тем, как её прихлопнуть. Алби выдерживает паузу, позволяя соперникам оценить друг друга, наблюдателям – покривляться и посвистеть, а обстановке – как следует накалиться. Кто-то решает подкинуть веток в костёр, чтобы ярче осветить поляну и навести драматизму, и рыжие пряди огня взметаются выше, седея в небе и обращаясь в дым. Рельефное и крепкое тело Майка в усилившемся свете кажется ещё более рельефным и крепким, а вероятность его одолеть – совсем крошечной, но Ньют всё же сжимает кулаки, сгибает руки в локтях. Наверное, именно так чувствуют себя актёры, выходя на сцену: репетировали же, не раз выступали, а всё равно страшно. «Давай», – подбадривает внутренний голос. «Помнишь, как учил Томас?» – подхватывает здравый смысл. Упоминание Томаса очень некстати, но Ньют усиленно концентрируется на предстоящей работе тела и пытается представить, что происходящее – всего лишь очередная тренировка. Для уверенности нужно продумать тактику; комплекция противника тонко намекает, что силой его не взять. В его случае сработают лишь подножки и подсечки, и Ньют очень надеется, что колено не подведёт. Не должно, только не сегодня. Алби тем временем переводит взгляд с Ньюта на Майка, с Майка – обратно на Ньюта, и в тот момент, когда оба доведены до предела волнительным ожиданием сигнала, хлопает в ладоши. Дальше всё происходит с быстротой молнии: Майк срывается с места, кидается вперед. Его намерения ясны: бах – и конец, секундная победа. По его представлениям Ньют потеряет сознание и от лёгкого щелчка по лбу, но проверить это возможности не предоставляется: Ньют ловко уклоняется от кулака в разные стороны, как юркий осьминог. Первый, второй и последующие удары свистят в воздухе, не достигая цели. Майк недоумённо сводит брови, чуть отойдя назад: он не ожидал, что возникнут сложности. Реакцию Чётных Ньют не видит и не слышит: он полностью сосредоточен на движениях Майка. Шанса для атаки пока нет (может, и не будет), поэтому всё, что остаётся – это уворачиваться и избегать ударов. Решивший прибегнуть к хитрости Майк этот план разрушает: замахивается правой рукой и следом, тут же – левой, но уже на уровне живота, а не головы, и Ньют не успевает это просчитать. Удар слишком тяжёлый – как гирей в желудок. Ньют чуть сгибается пополам, и, пользуясь моментом, Майк бьёт трижды – снова в живот, в пах и по лицу – в качестве компенсации за первые холостые удары. – Ну, как тебе? – спрашивает Майк, поёживаясь от пробегающей по телу энергии, не скрывая удовольствия и снова замахиваясь, – Нравится быть Чётным? Что нравится крови, так это брызгать из носа. Ньют давно подметил за ней эту страсть – брызнуть и затопить глаза. Из-за неё, из-за боли и вдруг пропавшего слуха после четвёртого удара Ньют теряет равновесие и падает далеко назад, но в спину тут же толкает живой барьер кольца, возвращая в центр. Там – Майк с кулаками наизготовку. Ньют делает вид, что от толчка совсем теряет координацию и будто бы летит Майку под ноги, рискуя получить коленом в зубы, но в последнюю секунду пружинит от земли, резко выпрямляется и ударяет Майка макушкой под челюсть. Томаса всегда смешил этот приём, а Майку не до смеха – он отшатывается, держится рукой за подбородок и водит им из стороны в сторону, будто пытаясь поставить на место. Короткий миг неустойчивости нельзя упускать, и Ньют бросается на Майка, хватает его ногу под коленом и резко дёргает на себя и вверх, опрокидывая Майка во взлохмаченный песок, на спину, на лопатки. Наваливается сверху и крепко прижимает его плечи к земле – лежи, всё кончено. Майк и лежит. Совершенно ошарашенный, он смотрит на Ньюта неверящим взглядом: за этот вечер он победил больше двух десятков действительно достойных противников, чтобы в итоге позорно продуть кузнечику, который не так давно скакал на одной ноге. Ньют ведь даже тяжёлых травм ему не нанёс и никакой особой техники не применил, но уложил-таки, как если бы был сильнее, выше и проворнее. – Что за чёрт, – произносит Майк без звука. – Ну, как тебе? – спрашивает Ньют, возвращая фразу, – Если думал, что битва закончится быстро, то не ошибся. А новичок больше не твой, ты проиграл. Он утирает рукавом лицо, пачкая куртку ещё одним пятном крови. Слезает с Майка, поднимается, тяжело дыша, и смотрит вокруг – на людей, которые от чего-то стали похожи на бледные восковые фигуры, только, разве что, не плавятся от жара костра. Ему кажется, к тому же, что их больше, чем вначале: толпа будто увеличилась, кольцо стало толще на ряд или два. Ньют присматривается и замечает, что многие стоят без обуви. В этот момент заложенность в его ушах лопается, и он слышит собственное имя: Нечётные, впервые пришедшие посмотреть на состязания и влившиеся в кольцо наравне с обутыми, скандируют его, срывая голоса. Их взгляды полны гордости, они подняли вверх кулаки. Они твёрдо стоят на ногах, и некоторые особо шокированные Чётные даже посторонились, позволив им пройти в первые ряды. Окончательно запутавшегося в происходящем новичка ещё держат под руки, но как-то неуверенно. – Ньют, Ньют, Ньют! – кричит кольцо. Ньют видит перекошенную от злобы физиономию Зарта, довольный, чуть влюблённый взгляд Бена, неимоверно счастливые улыбки Чака, Саймона и Джеффа и ловит себя на том, что высматривает в толпе светло-карие глаза. «Не отвлекайся», – одёргивает внутренний голос. «Всё только начинается», – предупреждает здравый смысл. Ньют поворачивается к Алби, и гвалт вмиг сменяется тишиной, готовой выслушать победителя. – Хочу воспользоваться выигранным правом выбрать следующего соперника, – говорит Ньют. Лицо Алби непроницаемо. Он даже не поднимает бровей, так и смотрит на Ньюта, будто не понимая слов, и его невозмутимое безразличие слишком неестественно, чтобы в него поверить. Ньют видит под этой маской напряжение и замешательство (а то и вовсе панику): развлечение пошло не по плану, и Алби понятия не имеет, как теперь вернуть всё на свои места, когда верх одержал очередной босой, которого он недооценил. – Кого ты выберешь? – кричит Ньюту кто-то любопытный из толпы, не выдержав долгого молчания Алби. Ньют слегка улыбается: неужели непонятно? – Своего хозяина, – отвечает он, – Я выбираю Галли. Толпа ахает – кто-то от удивления, кто-то от восторга, кто-то просто от того, что ахнули другие – за компанию. Алби, во взгляде которого всё же проявляется некоторая степень осмысленности (вкупе с гневом влиятельного человека, оказавшего в безвыходной ситуации и дважды наступившего на одни и те же грабли), делает едва заметный жест рукой, и трое его приближённых отходят куда-то в сторону, вероятно, намереваясь привести Галли. В их услугах, однако, нет необходимости, потому что Галли сам выходит в круг почти сразу после того, как Ньют произносит его имя. Он делает это как-то очень буднично и расслабленно, будто явился вовсе не на бой, а так – поинтересоваться успехами своего Нечётного. Кивает на Майка, всё ещё сидящего на земле, улыбается. – Победил? – спрашивает Галли, глядя на Ньюта, – Я так и знал. – Не поддавайся мне, – предупреждает Ньют, откидывая в сторону пустую болтовню. – Как скажешь. Конец разговора. Улыбка Галли – олицетворение нежности, и нет ничего на свете, что бесило бы Ньюта больше, чем она. Алби отдаёт команду, и немного потерявший форму круг снова становится ровным, во второй раз оставляя в центре двоих, а Ньют вдруг понимает, что устал – эмоционально и физически. Сил на ещё одну битву у него нет, зато есть козырь в рукаве (в правом), закреплённый двумя петельками. Припрятанный предмет, в поисках которого Саймону пришлось выпотрошить четыре мешка кухонных отходов. Вещь, которую Саймон выкрал с кухни. Секрет, который Саймон тайком принёс на поляну в кусочке ткани. Маленький, тонкий, острый. Одним быстрым движением Ньют вынимает его наружу, скрывая между пальцев, и, как только Алби хлопает в ладоши, набрасывается на Галли, целясь ежовой иглой в его шею.