Everything gonna be alright

 — Подожди, стоп, не понимаю, ты так сильно хочешь от меня избавиться, что посылаешь меня на свидание вслепую? — Ньют оторвался от добивания машины и поднял смеющиеся глаза на Минхо. — Серьезно? — Я знаю, ты полюбишь его с первого взгляда, — заверил Минхо, удобнее устраиваясь на хлипком стуле. — В конце концов, у тебя просто выбора нет. Ньют изначально знал, что это плохая идея. Просто потому, что сюда, в эту самую дверь небольшой тихой кафешки сию же секунду мог войти абсолютно кто угодно, первый попавшийся с сайта знакомств, в чью анкету наугад (он почти уверен, что наугад) ткнул перстом указующим Минхо. Когда в дверь вошел Томас, Ньют съежился и почти уполз пол стол — провстречавшись какое-то время, они расстались с таким скандалом, что об этом едва ли не знала большая часть института. Когда Томас пригладил волосы, покопошился в телефоне и отправился прямиком к восьмому столу, за которым сидел Ньют, сердце того ухнуло в пятки. Будь проклят этот Минхо всеми богами разом, Ньют организует для него еще персональные кругов дцать ада на ближайшем же металловедении. — Какая, кхм, встреча, — Томас сел напротив и сцепил руки в замок. — Какими судьбами, Ньют? — последнее он выплюнул, точно ругательство. — Да парня одного жду, Томми, — Ньют подчеркнуто приторно растянул губы в улыбке. — Ну, а ты, Томми? — А я и есть тот парень. Ну, которого ты ждешь, — на пару секунд повисла неловкая тишина. — С убийством Минхо могу помочь. Нет, серьезно, именно в эту секунду Ньют осознал, как был счастлив до этого мига. Он был больше не обязан следить за тем, не забыл ли Томас надеть шапку, выучены ли у него билеты, Ньют был свободен, как снегирь, ни за что не отвечающий и ни за кем не приглядывающий. Томми мог делать все, что ему вздумается — заляпать чаем лаковый стол, тушить сигареты об угол этого самого стола (Ньюту было восхитительно плевать, сползает оттуда лак или нет), собственно, курить, мог ходить в кедах, утопая по щиколотку в снегу. Не заботиться обо всем этом было восхитительно. И вот сейчас все это треснуло. Минхо толкал его снова на громадный список (который при желании можно было трижды обернуть вокруг Ньюта) обязанностей, которые априори сопутствовали отношениям с Томми. Обоюдным решением была заказана бутылка виски. Или какой-то там муры, которую им принесли на замену. Сидеть в подобной атмосфере трезвыми — было нереально. После, кажется, третьей стопки, говорить стало проще. После шестой — они начали вспоминать совместные будни. Это казалось… Забавным. — Томми, черт, а ты помнишь, — Ньют растянул губы в улыбке, — как ты документы на работу подавал? «Да, я из участников эксперимента ПОРОКа, нет, я не псих, а вы засчитаете это как опыт работы?» — парень расхохотался, опрокидывая еще одну стопку. Решено было пить за каждое смешное воспоминание. — А сам-то? Вспомни, как ты устроил свидание мотоциклу Минхо с единственным столбом, находившийся за забором! — и еще шот. — Он, между прочим, до сих пор его ремонтирует! После восьмого шота со смешных воспоминаний перешли на философские мыслишки. При их помощи тосты говорились легче — поводы выпить находились чаще. — Знаешь, что меняется со временем, Томми? Люди. Люди со временем меняются, — Ньют почти разочарованно вздохнул и откинулся на спинку своего диванчика. — А знаешь, готов поспорить, что некоторые вещи не меняются, — Томас поднялся со своего места и потянулся. — Например? — Ньют устремил вдумчивый, немного шалый взгляд куда-то чуть выше воротника рубашки Томаса. — Например, ты все еще ужасно целуешься. — Ты был не против. — Но это же не изменилось. — Так проверь, — Ньют злобно-вызывающе зыркнул в глаза Томасу. Томми, вообще, тоже был счастлив до этого момента — никто не попрекал его порядком, никто не выносил мозг по поводу и без, никто не таскал сигареты, строя из себя при этом святую невинность. Но в момент, когда его губы накрыли губы Ньюта, он, кажется, стал немного счастливее. Из всей дороги до квартиры Томаса они оба помнили только поцелуи-поцелуи-поцелуи, лихорадочный поиск ключей и снова поцелуи-поцелуи-поцелуи. Поцелуи, вжавшись спиной в холодную стену в коридоре, кусачие, жадные, требовательные, поцелуи, разрывающиеся лишь на короткий миг стягивания друг с друга футболок (второпях это было сделать сложнее, чем хотелось бы), поцелуи, запутываясь пальцами в белесых волосах Ньюта, поцелуи, касаясь ледяными кончиками пальцев шеи Томаса. Ньют даже не был уверен, было ли вообще еще хоть что-то кроме всего этого. Кроме всепоглощающего ощущения чего-то правильного, чего-то «так и должно было быть». Они будто снова притирались друг к другу, складывались, как кусочки пазла, интуитивно вспоминали все свои движения, все было так восхитительно-правильно, как не было даже когда они встречались. В голове стучал алкоголь, воспоминания, разворошенные во время вечера «выпьем же за расставание» горели так ярко, что заглушали остатки здравого смысла Ньюта, который всегда был превыше всего. Да вообще девять десятых их действий можно было списать на алкоголь. А оставшуюся одну десятую — на покалеченное самолюбие. Именно так аргументируя (хотя бы себе) весь прошлый вечер, утром Ньют сбежал. Из совместной жизни с Томасом он вынес еще одно — тот всегда спал до обеда. Лечь мог — хоть в семь, но встать — непременно не раньше одиннадцати. И сейчас он нагло этим пользовался, сбегая из изученной вдоль и поперек квартирки Томми. Когда спустя несколько часов после его побега Томас проснулся и по привычке попытался нашарить рядом с собой чужую руку (он отучал себя от этого на протяжении двух месяцев, первым делом протягивая руку к часам на тумбочке. У него не получалось), но ничего не обнаружил, внезапно понял — ничерта он не был счастлив. Вообще. Ньют не был отдушиной. Не был смыслом его существования. Ньют даже не был кем-то неотъемлемым, без которого он не мог бы жить. Поскольку он жил. Ньюта не было — но Томас жил. Ньют был просто тем штрихом, который делал жизнь вне Глэйда лучше жизни в Глэйде. Потому что там Ньют был кем-то вроде блюстителя порядка, всегда понимающий, умный, лукавый и хитрый, но не его. Не Томаса. А здесь — Ньют был сонный, лохматый и матерящий учебу с кружкой кофе в семь утра. Ньют был точно домашний ленивый кот, который так удачно вписался в картину мира, что Томас искренне недоумевал, как жил без. А сейчас, сейчас он снова был лукавый, хитрый, смеющийся, саркастичный. И не его. По сути, Минхо был единственной связующей нитью между этими двумя. Минхо умудрился не рассориться ни с одним из них, продолжал общаться и поддерживать обоих, не обвиняя никого в их расставании, поддерживая каждого. Он умудрился не быть ни на одной из сторон и вместо того, чтобы, казалось бы, оказаться меж двух огней, он оказывался меж двух берегов. И становился кем-то вроде моста. Тереза же становилась жилеткой. С шипами, которые мигом отбивали любой порыв разрыдаться в эту жилетку, но тем не менее. — Ты настолько эгоистичен и боишься ответственности, что скорее будешь один, чем с ним? — «шипованная жилетка» уставилась на раздосадованного жующего Ньюта синими глазищами Терезы. Парень, до этого момента вертевший в руке салфетку, смял ее в кулаке и со злостью швырнул получившийся снежок в мусорку. Промазал. — Это не имеет значения! — раздраженно выплюнул он и уткнулся взглядом на бирюзовую (в теории, сделанную под мрамор) плитку за спиной Терезы. В глаза смотреть не хотелось. Или не получалось. Но это тоже не имело значения. — А почему бы не дать слово Томасу? — Тереза сдвинулась вправо и сама заглянула в глаза Ньюту. Он запоздало понял — все-таки не получалось. «Потому что он сморозит какую-нибудь хрень! Он всегда так делает!» — чуть не вырвалось у Ньюта, но он сдержался. Ньют понятия не имел, что теперь должен делать. Просто потому, что он уже свыкся. Потому что (по крайней мере, ему так казалось) все уже вошло в определенную колею, а теперь, из-за одной проклятущей ночи колея, кажется, засыпалась песком или еще чем-то и ее приходилось протаптывать вновь, как будто и не было этих двух месяцев, когда он упорно топтался по этой колее, не стремясь куда-нибудь прийти, а лишь бы уйти от точки отсчета, именуемой Томасом. Это было сложно, жутко сложно, потому что Ньют привык, что он может позволить себе быть с кем-то, что всегда есть кто-то, кого не оттолкнут его вечно холодные руки, что ему есть, с кем разделить вонючий растворимый кофе, что он тащится на пары не в гордом одиночестве, что он чей-то ленивый домашний кот, который так удачно прижился на новом месте, что и сам не представлял себя отдельно от этого места. А тут на тебе — неведомым образом кот снова оказался на улице. Такой вот диковатый, немного хищный, шутящий и саркастичный. И ничей. Это казалось неправильным, но так уже было и теперь менять что-то было либо глупо, либо нереально. Или просто ни один из них не знал, как. *** Когда Ньют в своем самобичевании зашел на четвертый круг, здравомыслие победило. Внутренний голос заткнулся. Ньют сцапал со стола сигареты и вывалился на балкон в одних брюках. Томас бы убил его за такое — на улице было уже, мягко говоря, не лето. Ньют покрутил в руках пачку сигарет — это была двадцать восьмая пачка (он считал), которую он купил себе сам. Обычно он таскал сигареты у Томаса и делал вид, что совершенно не понимает, почему от него пахнет дымом (это потому что я все время с тобой, а ты дымишь, как печка) и почему у Томаса такой расход сигарет. Сейчас — скрывать было незачем и не от кого. Он мог выкуривать хоть по пачке в день и всем было бы плевать. Забавно. Завтра он пойдет и поговорит с Минхо. Потому что тот дает самые дельные советы. И слушает, не перебивая. Восхитительно. Проповедь Минхо отличалась от разговора с Терезой только появлением Томаса. Ньют не хотел задумываться, как тот узнал, что он здесь и еще сильнее не хотел знать, за каким чертом он вообще притащился. — Оставлю вас на… — пары минут здесь было мало, поэтому Минхо сделал в воздухе неопределенный жест рукой и продолжил, — Думайте, как жить дальше, короче. — и вышмыгнул с кухни, выплюнув: - Мой вам совет - живите вместе. Говорить не получалось. Ньют сел на подоконник, уткнулся лбом в стекло, распахнул форточку и закурил. — Теперь не прячешься, — Томас усмехнулся. Вышло фальшиво. — А от кого мне прятаться, Томми? — Ньют сделал глубокий вдох и маленькими пушистыми серыми облаками выдохнул в форточку дым. Это было почти красиво. Снова повисла напряжения тишина. — Томми, ты помнишь, почему мы расстались? — Ньют по-прежнему смотрел куда-то туда, за окно, на ультрамариновые дома, плотным, густым, как от гуаши, пятном выделявшиеся на темнеющем небе. Если бы Томас знал его чуть хуже, решил бы, что он совершенно спокоен. Но Томас знал лучше — Ньют сейчас будто сидел на бомбе — шевельнись, на воздух взлетишь. — Потому что не подходим друг другу? — Томас фыркнул. На лице Ньюта пролегла едва заметная тень. Морщинка между бровей стала чуть отчетливее. — Ты все еще глупо шутишь, Томми, — тон Ньюта звучал почти снисходительно, как будто сейчас они говорят о какой-нибудь химии, в которой Томас ни бельмеса не понимает. — Я имел в виду настоящую причину. — Потому что мы придурки, — шепотом выплюнул Томас. — Ближе к истине, — Ньют кивнул и выдохнул еще одно облачко серого дыма. — Мне кажется, мы поумнели. Немного. Возвращайся, а? — голос становился все тише и тише, доходя до задушенного шипения. — Так тошно, Томми, не могу так больше, возвращайся, Томми, пожалуйста. Ньют по-прежнему не смотрел в глаза, выпуская маленькие клубочки сигаретного дыма. Дома где-то там из ультрамариновых становились фиолетовыми. — Так что, я должен прибежать обратно к тебе по первому зову? — Томас болезненно сощурился, — Что, если я решил двигаться дальше? — Ньют затушил сигарету о рамку окна, выкинул окурок и захлопнул форточку. — А ты решил? — и впервые за вечер заглянул Томасу в глаза. Ньют выглядел, как загнанный зверь. Раньше Томас никогда и не задумывался о значении этого выражения, но сейчас понял удивительно четко. Ресницы Ньюта дрожали, он весь подобрался, сжался, будто стараясь казаться еще меньше, еще уязвимее (у него получалось), вцепился рукой в подоконник и смотрел так, как будто дай Томас сейчас неверный ответ — Ньют сиганет вот из этого самого окна. Ни на секунду не задумается. Томас медлил какие-то пару секунд, а потом судорожно выдохнул, делая шаг вперед и оказываясь вплотную к Ньюту. Томас не знал, в какой именно момент он действительно принял окончательное решение, но сейчас все мысли казались неуместными, он наклонился к замершему на подоконнике Ньюту и накрыл его губы своими. Ньют дернулся назад спустя долю секунды, больно ударяясь затылком об оконную раму. — Не наигрался, Томас?! — хлесткое «Томас» врезало, будто пощечиной, заставляя мгновенно отрезвиться сполна. — Прими окончательное решение и не мечись — быть или не быть, ты не на экзамене по философии! — Ньют смотрел злобно, вжимаясь спиной в угол окна, будто ожидал нападения. — Ты решил?! — Как считаешь, если бы я решил двигаться дальше, — Томас протянул руку, и Ньют, и без того похожий на зверя в ловушке, ощетинился и съежился еще сильнее, — Я бы сделал так? — рука спокойно и привычно легла на плечо Ньюта, губы Томаса — привычно и «так как должно быть» отыскали его. Ньют не вырывался. Решение — было принято.