Выгоняя алкоголь

— Mire… Ah, ti voglio benissimo*. Пауло промурлыкал это так сонно и сладко, что Миралем не сдержал смешка, хотя более подходило ему, в общем-то, злиться: мальчишка перебрал с алкоголем и не мог толком связать и двух слов, пусть даже холодный ноябрьский воздух должен был немного освежить ему голову. «Лишь бы не простудился,» — молил небо Пьянич, закутывая своего нерадивого в собственное пальто — оно было потеплее, — и отчаянно вспоминал, чем встречал с первой гулянки брата, чтобы ребенок на следующий день проснулся в ясном сознании, но с запятнанной совестью. — Где Антонелла? — спросил он, усадив наконец-то нетрезвое тело в машину и пристегнув надежно ремнем. — Почему за тобой не следит? — Пор-р-ругались, — пожал плечами Дибала (хотя это было больше похоже на судороги) и съехал с тихим шумом ниже по спинке кресла, прикрывая глаза рукой. — Мире… — Что? — Миралем, всматриваясь в зеркало заднего вида, выехал аккуратно с парковки. — Не вези меня к ней, — ледяная ладонь резко шлепнулась Пьяничу на колено, отвлекая его внимание. — Умоляю. Она будет… з-з-злющая! — Кто? Анто? — они отъехали от ресторана, в котором Дибала праздновал свой день рождения, и неловкая тишина между словами, прерываемая лишь дыханием Пауло, наполнилась мягким рычаньем мотора. — Что ты опять натворил, чтобы она на тебя так разозлилась? Вы же помирились только что, она из Аргентины ради тебя прилетела, а ты… А Пауло спал. Прикрыл потяжелевшие веки, обнимая себя руками, и тихо сопел, подбородком прижавшись к груди. Миралем бросил на него быстрый взгляд и, поняв, что говорил сейчас сам с собой, громко вздохнул. Машина приятно шумела, за окном проносился освещенный Турин. В одном свитере и шарфе было немного холодно, но Пауло, когда они выходили на улицу (точнее, когда Пьянич его на себе едва не тащил), так крупно дрожал, что страх за него был сильнее. — Вот же бестолочь! — ругнулся себе под нос Миралем, взглянув в очередной раз, остановившись на светофоре, на притихшего аргентинца, и покачал головой. — В следующий раз не поеду. Это был, кстати, уже третий его «следующий раз». Очевидно, Пауло совсем не умел пить. Более того, ему с его статусом звездного игрока и периодическими конфликтами то с тренером, то с руководством попадаться на подобных проступках вообще было нельзя, хотя мальчишка, надо сказать, все же кое-что соображал: пил он редко и исключительно в выходные. И, конечно же, без зазрения совести пользовался своим безотказным «amore», готовым в любую минуту сорваться ради него в другой конец города, что бы с ним ни случилось. — Никакой у тебя совести нет, Пауло, — не сдержал закипающего внутри возмущения Пьянич, останавливаясь уже во дворе своего дома. — Просыпайся, приехали. Отмахиваясь неловко от руки, настойчиво трясущей его за плечо, Дибала ничуть не желал просыпаться, но когда услышал шипящее на ухо «я тебя сейчас здесь оставлю», почти живо встряхнулся и, нахально зевнув, вышел наконец из машины. — Эдин спит, поэтому постарайся по пути ничего не разбить, — Миралем, видя, что ровно ступать Пауло все еще не в состоянии, не слишком нежно, но все-таки аккуратно придержал его за талию, и тот, как котенок, вцепился пальцами перекинутой через шею руки ему в свитер. — Какой еще Эдин? — Джеко, блять, — огрызнулся Пьянич, чувствуя, что, если эта пьянь произнесет еще хоть одно слово, он передумает и точно отвезет его к Антонелле, злющая она или нет. — Не ругайся, — отчего-то Пауло улыбнулся, а потом, как только открылась дверь, попытался вырваться из крепкой хватки, чтобы самостоятельно пойти вперед. — Ну и куда ты намылился? — Миралем поспешил ухватить его посильнее, цокнув при этом языком. — К Джеко, конечно, — Дибала недовольно нахмурился и еще раз попробовал освободиться. — Где он тут… прячется? В ванной? — Зачем он тебе? — они переступили порог, и Пьянич пошарил несколько секунд по стене, пытаясь найти выключатель. — Морду бить! Я ревную! Наверное, в любой другой ситуации Миралем от души посмеялся бы, но он, во-первых, был слишком зол, а во-вторых, мальчишка был полон той страшной решимости, которая обычно загоралась в нем перед тем, как он принимал мяч — или отбирал его у самого Пьянича на штрафном, — поэтому не исключено было, что если его нечаянно упустить, то он действительно пойдет и набьет кому-нибудь морду. И, возможно, даже самому Миралему. — Замолчи ты уже, ревнивец, — Пауло, слыша в этой отчаянной просьбе хорошо (и даже слишком) знакомые ноты стали, неожиданно разумно для своего положения сообразил к ней прислушаться и послушно поплелся рядом, стараясь как-нибудь удержать равновесие. Путь через прихожую, коридор и невысокую лестницу для обоих показался просто кошмарной вечностью, но они его — кто героически, а кто полусонно — преодолели, и Миралем смог наконец облегченно вздохнуть, усадив свою драгоценную ношу на свежую, едва успевшую остыть после него самого постель. — Я сам, — Дибала попытался увернуться от попытки Пьянича стянуть с его ног кроссовки, но, получив по рукам, обиженно зафырчал и одернул назад свои дрожащие ледяные ладони. — Ну и ладно, раздевай меня сам. Но чтоб ты знал… Пауло секунд на десять завис, явно пытаясь вспомнить свою мысль — между бровей его, как всегда, залегла смешная морщинка, и Миралем, увидев ее, вдруг не сдержал улыбки. — Но чтоб ты знал, говорю, пользоваться моим бес… бессоз… бессознательным состоянием ради удовлетворения своих, это, как их, физических потребностей — это грязно, подло и низко! — Больно нужно мне тобой пользоваться, — хмыкнул Пьянич, стягивая вместе с носком и второй кроссовок. — Но ты же меня раздеваешь, — Пауло недоуменно на него посмотрел и сам снял с себя чужое — и очень вкусно пахнущее, как отметил он тридцатью минутами ранее, — пальто. — Зачем? — Чтобы спать тебе было удобно, — приторно, как ребенку, объяснил ему Миралем. — Ложись давай. — Это так мило, — Дибала покорно и обессиленно рухнул на спину, позволяя освободить себя от запятнанных чем-то джинсов и пропахшего алкоголем джемпера. — Mire… — Чего тебе? — Ti voglio bene. — Ты уже говорил. — А, ну тогда benissimo. — И это тоже, — когда вся лишняя одежда оказалась наконец на полу, Миралем, взглянув скептически на результат своих недолгих стараний, увернулся от благодарных его поцелуев. — Кончай уже признаваться в любви, бесстыдство, я еще с тобой не закончил. — Так ты все-таки мной восполь… Уложив присмиревшего после водных отрезвляющих процедур Пауло спать, Пьянич, удостоверившись, что Эдин ничего подозрительного не услышал и видит спокойно десятый сон, устало, но облегченно вздохнул и побрел в оставшуюся ему гостевую спальню. Этот мальчишка его когда-нибудь доведет. Но сегодня он, так уж и быть, прощен.