как мотылёк

— Эразм! — крикнули под окнами. Тюльпанов даже не сразу понял, что это относилось к ним. Ну, слово такое, не бранное вроде бы даже, ну кричат. Мало ли кто кричит на улице? Район, конечно, тут приличный, а все равно пьянь забредает. Так что Тюльпанов продолжил есть пирожок, а Эраст Петрович — читать газету, и только на второй крик среагировали уже они оба. — Эразм! — орали под окнами. — Подлый трус! Выходи, стреляться будем! Тюльпанов посмотрел на Эраста Петровича, не донеся пирожок до рта. Эраст Петрович сложил газету, убрал ее на стол и посмотрел на часы. — Что-то рано с-сегодня, — сказал он и поднялся. Тюльпанов поспешил следом, забыв про завтрак. Волновался: неужто правда стреляться? Эраст Петрович казался спокойным, но он всегда был спокоен, Тюльпанов не сомневался — он и в лицо смерти взглянет так же непоколебимо. Ох, не позволит Эрасту Петровичу честь отказаться от вызова! Но если стреляться, то с кем бы и за что? Да мало ли у Эраста Петровича врагов... Или — Тюльпанов слегка покраснел ушами — опять чьей-то жене он милее мужа показался, вот и... Ох уж эти мужья. Ну как им не понимается, что негоже сердиться на Эраста Петровича только за то, что тот красивее их всех и тем, да еще манерами своими мягкими, дам притягивает? Не вуаль же ему носить, будто женщине арабской, право слово! Желающий стреляться звучал пьяным, но выглядел куда трезвее и вовсе не шатался. Караулил Эраста Петровича под дверями, встретил его прямым тяжелым взглядом. — Эр-разм! — прорычал, что твой лев, у Тюльпанова аж сердечко в пятки ушло (хотя он и не мог не заметить, что рычавший был чрезвычайно хорош собой, так что его обиду можно было понять — поди, нечасто такому красавчику предпочитали кого-то другого). — Г-граф Зуров, — приветствовал Эраст Петрович хладнокровно. Знакомы, значит? — Стреляться? Снова? И не надоело? Названный графом посмотрел на Эраста Петровича снова, вздохнул тяжело и закатил глаза. — Эразм! Ну что такое! Где твоя юношеская горячность! — В юности осталась, Ипполит, как ей и п-полагается, — ответствовал Эраст Петрович вежливо и даже чопорно как-то — и вдруг сверкнул на мгновение короткой, едва заметной улыбкой. И тут же рычащий Зуров просиял улыбкой в ответ и — вот дело-то неслыханное — шагнул к Эрасту Петровичу, облапал его, как мужик деревенский, да поднял над полом! А Эраст Петрович — что было еще более удивительно — непотребство это стерпел и только рассмеялся! Рад был Тюльпанов, что пирожок оставил на столе, а то бы выронил его к сраму своему от удивления такого. — Отзавтракаешь? — спросил Эраст Петрович, все еще болтаясь над полом в медвежьем захвате. — Опять потрохами рыбы и ейной японской матери? — скривился граф (и тут Тюльпанов даже мог его понять). — Спасибо, воздержусь. А перекус у меня с собой, — он подмигнул, одной рукой вынул из внутреннего кармана фляжку и сверкнул на солнце гравированным металлом. — Коньяк за завтраком, Ипполит? — спросил Эраст Петрович с ласковым укором. — Обижаешь! Чистый трофейный виски! Ну, слезай с меня, ишь, устроился, — заявил граф так, будто сам не держал Эраста Петровича. Поставил его на пол, вошел в квартиру с крайней бесцеремонностью, и вдруг — опять неслыханное! — схватил Тюльпанова за плечи. Наверное, это должно было быть объятье, но было оно таким тяжелым и таким неожиданным, что Тюльпанов слабо пискнул и присел на полусогнутых. — А у тебя никак мыши завелись? — спросил Ипполит радостно и щелкнул Тюльпанова по уху. — Ипполит! — прикрикнул Эраст Петрович — но спасать помощника не торопился, словно и правда бросив мышь льву на растерзание.