Непрошеная ночь

      Он переместился почти автоматически. Маленькая прихожая, переходящая сразу в такую же небольшую комнату. Ведь Сон Ми могла позволить себе двухэтажный особняк, а ютилась в этом коробке́ напротив офиса. Ему это нравилось, хотя О Гон и не понимал, почему. Просто такая, как она, могла жить только здесь. И всё, объяснений не требовалось.       В комнате никого не было, но услышав из ванной шум воды, он расслабился. Постоянно думать, где она, что с ней — почти привычка, с недавних пор условный рефлекс. Но сейчас он думал не об этом. Он вспоминал деревянный мост и хрупкую фигуру женщины, принимающей свою смерть — со сладостной улыбкой на губах. О Гон не понял бы её несколько месяцев назад, возможно надменно скривился бы или равнодушно пожал плечами. Негоже бессмертным заниматься подобными глупостями. Люди лишь временные союзники, пища или забавный объект любопытства. Но смертные не могут заставлять умирать так — болезненно и радостно. Боги не умирают из-за людей, не должны…       О Гон обнаружил, что крепко сжимает ручку ванной, от чего та покрылась трещинами. Дверь бесшумно открылась, выпуская облако пара. Глупая, нужно запираться.       Он смотрел на очертания стройной фигуры, просматривающейся за разноцветной шторкой. Сон Ми беспечно стояла под струями воды в душе и напевала какую–то новую песню своей любимой группы. Слуха у неё не было, и О Гон невольно улыбнулся…       По всем правилам не должны, но Царь обезьян едва ли когда-нибудь следовал правилам. И теперь глядя на смертную, что измучила его похлеще пятисотлетнего заточения, понимал, что будет так, как он решит. Даже если это решение подразумевает его гибель.       — Чин Сон Ми, — прошептал он одними губами. В ту же секунду вода стихла, и шторка рывком отодвинулась.       Реинкарнация Самджан стояла абсолютно голая и мокрая, длинные волосы тёмными змеями оплетали узкие плечи и спину. И смотрела на него, безотрывно и изумлённо.       — Сон О Гон? Что произошло? Плохое, да?       Интуиции её можно было только позавидовать. Или просыпались новые способности? От этой мысли О Гону стало тошно, ведь это значило, что близится их последнее время. Но на лице он изобразил самую ехидную ухмылку и проговорил:       — Эй, Чин Сон Ми, тебе не кажется, что подобный метод соблазнений слишком очевиден? Так даже неинтересно.       Самджан опомнилась, бессознательно оглядела себя и, покраснев, стремительно закрылась краем занавески. В её глазах обеспокоенность сменилась возмущением.       — А ты чего входишь без разрешения? — пробурчала она, скрывая смущение за опущенными ресницами и разглядывая пол ванной. — Я подумала, стряслось что–то, раз ты зашел вот так…       «Бесцеремонно», — хотела продолжить она, но неясное ощущение неправильного волной захлестнуло её, и Сон Ми осеклась, вновь поднимая взгляд на Мудреца. Ей не нравился его взгляд, полный поддельного веселья и наигранной иронии. Ей не по душе были сжатые в кулаки пальцы и то, каким обжигающе горячим стал металл колечка на её безымянном пальце. Он издевался, подшучивал, но её контракт с недавних пор был в силе. Бесстрашному Великому Мудрецу, Равному Небу, было одиноко и жутко в этой крошечной ванной, и вовсе не нагота смущала её сейчас. А то, что она не представляла, почему её мужчине было плохо. Она пошарила рукой по стене и нашла полотенце на вешалке.       — Расслабься, я просто шучу, — улыбнулся он, с трудом отрываясь от желанного зрелища. Нет, он подождет, пока всё кончится. Если ему удастся выжить, всё еще будет, если же нет… Он развернулся, постоял немного, приводя бьющееся сердце в порядок, и сделал шаг к выходу. Но уйти ему не дали.       Тонкие руки — еще горячие и влажные, обняли его. Он чувствовал, как сзади к нему прижалась та, кого он должен был убить. Тогда, еще полгода назад. И теперь во второй раз, подчиняясь злобным высшим силам. Нет, не злобным, просто никогда не любившим. Или наоборот, любившим всё человечество и от этого никого. Избранницей бывшего бога могла стать только Великая. Но великим людям никогда не выпадает счастливых жизней и спокойных смертей. Она не знала ничего из того, что ей готовили, и просто обнимала сейчас — крепко и спокойно. Будто и правда хотела защитить. Смешная девчонка с ярко–желтым зонтиком. Невольная фигурка в большой игре, затеянной до её рождения.       — Сон О Гон, раньше ты врал куда убедительнее, — прошептала она, сдержанно улыбнувшись. — Или раньше я верила…       Видения ворвались в разум с той же бесцеремонностью, что и Царь обезьян. Сон Ми видела отрывками, но этого хватило, чтобы горький ком сдавил горло…       Бушующий ветер… Как страшно и больно… Что–то жжет в груди, но она не видит, потому что не может. Она видит лишь, как блекнут два золотых завитка на руке у того, кому она отдала своё сердце… Как спадает с запястья злосчастный браслет, ставший причиной всего… Ветер хлещет её по щекам, и она не чувствует испаряющихся слёз. Она пытается протянуть руки, но они не слушаются. Глаза видят только его лицо — испуганное, безнадёжное, с болезненно сжатыми с полоску губами. И боль… яркая, звенящая. Как звон чёрного бубенца смерти… Она улыбается в последний раз, мертвенно-серый вихрь над её головой свивается в тугой узел и распадается, смешиваясь с горячим воздухом. Вот и всё… Теперь можно отдохнуть. Тот, кто стоит перед ней, плачет, слёзы, срываясь с подбородка, капают на что–то постороннее между ними и вмиг, шипя, исчезают. «Не плачь, — думает Чин Сон Ми, реинкарнация великого монаха Самджана, — ты теперь не должен, не обязан…»       — Сон Ми!!! Чин Сон Ми!!! — голос приближался издалека, и она осознала себя уже сидящей на кафельном полу. Рядом Сон О Гон с силой тряс её за плечи, ничуть не заботясь о том, что оставит синяки. Он был перепуган и насторожен.       «Кажется, я прочла его будущее, — будто под гипнозом отстранённо подумала Сон Ми, вглядываясь в любимые, расширившиеся от испуга глаза сидящего рядом с ней на корточках О Гона, — да, читать небожителей… Способности развиваются».       Сейчас она хотела кричать. Хотела рыдать и рвать на себе волосы. Хотела оттолкнуть О Гона и лупить его по щекам за то, что он вовлек её в эту историю. Хотела непременно сделать ему больно, тем самым делая больно и себе самой. Чтобы очнуться ото сна. Ведь это же просто дурной сон, правда?       Но ничего этого она не сделала. А просто прижалась к еще холодной с улицы жесткой ткани клетчатого пальто и зарылась носом в мягкий черный шарф, вдыхая запах своего Великого Мудреца. Своего любимого убийцы. В тот же момент, как видения схлынули, она всё поняла: и то, почему он пришел сегодня, и его страх, растерянность и боль, скрытые за глупыми попытками флиртовать. Он узнал. Всё, что предопределено им судьбой. Узнал и хотел скрыть, защищая как всегда надёжно. И этого Чин Сон Ми не могла ему сейчас простить.       Слыша бешено колотящееся сердце, Сон Ми прижалась ещё ближе, боясь поднять взгляд. Потому что тогда битой посудой не ограничится. Она злилась на О Гона и должна была его наказать. Но что может человеческая женщина, пусть и необычная, против бессмертного?       Рывком она подняла голову и, обвив шею О Гона руками, с силой поцеловала его. Именно так, с непонятной грубостью и нажимом. Будто страдающий от жажды вырывает у другого живительный глоток влаги. Никогда она не позволяла себе такого и больше не позволит никогда. Теперь-то она это знает. Но сегодня красные нити их судеб были сплетены лишь затем, чтобы вскорости быть оборванными чьей-то бесстрастной рукой. И Чин Сон Ми больше не желала ждать и сомневаться. Она довольно сомневалась и слишком долго ждала.       Великий Мудрец, Равный Небу, на мгновение замер, не понимая, что произошло. Но потом плотина эмоций, что сдерживалась его навязанным чувством, треснула и прорвалась с оглушительной силой. Он чувствовал каждую жесткую ниточку, управляющую его телом. Впервые они не причиняли боли. Потому что в них впервые не было надобности. Он сгрёб Сон Ми в охапку, не давая ей опомниться, и понёс на кровать. Нелепое полотенце с утятами так и осталось лежать на мокром полу в ванной. Это было подло, но ничего не мог с собой поделать — он же подлец, в конце концов.       Чин Сон Ми вцепилась холодными пальцами в лацканы и не желала отпускать О Гона ни на секунду. Будто верила, что только отпустит, он рассеется серой дымкой, исчезнет. Она не позволит ему этого, только не тогда, когда он просит о защите. Она защитит его от боли, она разделит с ним гнев и бессилие, поселившиеся в демоническом сердце. Он должен остаться сегодня с ней, а не бродить где-то в Пещере водного занавеса, протирая непочатые бутылки или раскалывая ладонями камни. Сон Ми целовала лоб и щеки, беспорядочно, неумело, цеплялась ногтями за плечи, похожая на оголодавшую кошку, а не на всегда невозмутимую директрису агентства недвижимости.       Сон О Гон остановился и мягко отстранился от неё.       — Не смей уходить! — речь Сон Ми звоном срикошетила от стен спальни. Хотя потемневшие от возбуждения глаза Мудреца говорили о том, что бегство — пройденный этап. Самджан часто дышала и ничуть не стеснялась скользящего по ней бархатистого и тяжелого взгляда О Гона. Она будет по-настоящему смелой сейчас, впервые за всю свою жизнь.       — Дурочка… — прошептал Царь обезьян, неторопливо снимая пальто. — Что же ты творишь, Чин Сон Ми…       Самджан улыбнулась и медленно потянула его за края длинного шарфа на себя. О Гон повиновался, придавливая стройное тело к матрасу. Он давно привык повиноваться этой хрупкой женщине с глазами цвета тёмного золота и яростной добротой в душе. Вначале не по своей воле, но потом… Он хрипло рассмеялся и поцеловал Сон Ми в мокрую, пахнущую лотосами, шею. Чёртова судьба, проклятые небеса! Он знал, почему Сон Ми ведёт себя так вызывающе — она утешает его. Утешает и защищает, как умеет. Даёт ему то, чего он давно хотел и не в праве был получить никогда. Её любовь — настоящую, не привязанную крепкими веревками к сердцу. Сон Ми вглядывалась в лицо О Гона, будто пытаясь запомнить навсегда. Она улыбалась, и только слегка подергивающийся краешек губ выдавал нервозность. О Гон поцеловал этот краешек, проклиная себя последними словами. Обмануть, извернуться, сбежать. Не дать себе сделать то, о чём она может потом пожалеть. Но губы уже скользили по нежной щеке, подбираясь к мочке уха. Запах лотоса усилился — видимо от волнения.       Стало непривычно холодно, когда Сон Ми вспомнила, что не успела толком вытереться и просушить волосы. И теперь они мокрыми плетями разметались по кровати, пропитывая водой подушки. Она отпустила шарф и невольно запустила руки в волосы.       — Если это какая–то изощрённая поза искусительницы, то вышло слабовато, — хмыкнул Мудрец, проводя ладонью по открывшимся подмышкам и бокам Самджан.       — Я мокрая! — возмущенно проговорила Сон Ми, пытаясь прожечь О Гона взглядом. — Дай хоть волосы высушить!       О Гон совершенно обидно расхохотался и провёл сжатыми лодочкой пальцами по волосам Сон Ми — медленно и бережно. Волосы разгладились и стали абсолютно сухими.       — Мог бы подрабатывать… – начал было он, но Сон Ми не дала ему закончить, нежно поцеловав в подбородок и быстро отстранившись. В руках у неё остался снятый шарф. Взгляд О Гона был прикован к острым ключицам Самджан и неумолимо спускался вниз.       — Я сейчас, — с трудом выдавил из себя Мудрец. — Одежда мешает.       Он хотел щелкнуть пальцами, заставив её исчезнуть, но Сон Ми стремительно привстала на краю постели на колени напротив О Гона и положила ладонь на его руку.       — Я хочу сама, — тихо прошептала она, узкая ладонь слегка подрагивала.       Никогда ещё О Гон не выполнял просьбу с такой готовностью. Сон Ми осторожно и немного неловко подцепила пальцами толстый шерстяной свитер и потянула вверх, заставляя Царя обезьян поднять руки. Сердце бешено стучало в груди Сон Ми, щекам было жарко, но останавливаться ей и в голову не пришло. Отбросив вещь в сторону, она дрожащими пальцами провела по упругой смуглой коже. О Гон нервно сглотнул и выдохнул чуть резче, чем хотелось бы. Ладошки обвели мышцы на животе, прошлись по бокам и погладили спину. Сон Ми рефлекторно облизнула мигом пересохшие губы.       — Нравится? — прошептал О Гон, неподвижно стоя перед Самджан и только слегка наклонив голову к её уху.       Она вскинула на него блестящие глаза, не желая отвечать на вопрос. Тем более, на столь очевидный. Сон Ми потянулась и поцеловала Мудреца в плечо. Губам было горячо, будто О Гон страдал лихорадкой. От него шел жар, но Сон Ми это даже нравилось. Она потянулась к ремню брюк, но О Гон жестом остановил её. Он не хотел теперь обнажаться полностью.Он держался на жалких остатках силы воли, чтобы не наброситься на Самджан, и это для неё стало бы очевидным.       — Кто-то бурчал, что даже вытереться не успел, — с издевательской насмешкой Мудрец заставил Сон Ми сесть на покрывало. Взгляд его упал на лежащий рядом с Самджан сброшенный шарф, и улыбка стала ещё шире.       Медленно, будто в замедленной съемке, Сон Ми смотрела, как О Гон касается мягкой тёмной тканью её ладони, скользя выше до плеча, щекоча шею и ключицы. Оставшиеся редкие капельки воды впитывались в несомненно дорогую ткань. Обе руки с шарфом, лежащим наподобие обычного полотенца, прошлись по аккуратной груди, чувствительно задев тугие возбуждённые соски. Ниже, ещё… Ребра, живот, бока… Самджан не проронила ни слова, а просто смотрела из-под полуприкрытых век в лицо Мудреца. Он больше не улыбался. Напоминая себе безвольную куклу, Сон Ми согнула ногу в колене перед О Гоном. Вторую просто свесила с края постели. Внизу живота скручивался жёсткий горячий узел возбуждения. С ней это было в первый раз, она замерла, не представляя, что делать дальше, но этого и не требовалось. Её Царь обезьян всё сделает сам.       Желание О Гона было мучительно, почти невыносимо. Он держался на краю пропасти, причиняя этой странной игрой себе и удовольствие, и боль. Шерсть продолжала скользить по тонкой щиколотке, вышивка в виде большого разноцветного пера касалась почти прозрачной от белизны кожи, заставляя его сожалеть, что он не может сделать этого губами. Провести вслед дорожку из поцелуев, поднимаясь выше к внутренней стороне бедра, слизывая исчезающие капельки.       Мир вокруг Сон Ми мерк и плыл, она неровно дышала и пару раз кусала указательный палец, чтобы приглушить срывающиеся тихие стоны. В этот миг О Гон щелкнул пальцами, разом убирая всю оставшуюся одежду между ними, как первую досадную преграду. Эта игра измучила его, и он, не в силах больше держать влечение в узде, двинулся к Сон Ми, укладывая её на уже давно высохшую простыню и ложась на неё сверху сам. Самджан немедленно обняла О Гона, будто её руки на его плечах — самая правильная вещь в мире.       — Не хочу больше игр, — хрипло проговорил О Гон, не узнавая собственного голоса. Слишком много мольбы сочилось сквозь всегда уверенный тон.       Самджан только слегка кивнула, даже не помышляя о том, чтобы разговаривать в эту секунду. Поцелуи — горячие, как раскалённые угольки — заставляли тело Сон Ми трепетать, то напрягаясь до тянущей боли в мышцах, то расслабляясь. Она пыталась ответить О Гону тем же, гладила его лицо, целовала исступлённо, будто в последний раз, но силы были неравны. Мудрец слышал долетающие до его ушей тихие стоны вперемешку с подобием всхлипов и торжествовал. Стена замкнутости Сон Ми рушилась, он сумел-таки пробить трепетно оберегаемую броню. Доказать этой несносной девчонке, что любит. Или доказать самому себе, теперь было неважно.       Она пахла лотосами, её поры сочились этим божественным запахом, и у Мудреца затуманивался разум. Тёмное, глубинное рождалось где-то в солнечном сплетении. Нет, не желание съесть. Но желание другое, более сильное — обладать. Он провёл языком по сморщенной горошине соска, обвёл грудь по спирали, пытаясь оставить на себе этот запах — запах его женщины. Спустился ниже — влажная дорожка вела к пупку, замирала и тянулась дальше. Сон Ми дрожала и бессознательно тянула О Гона за плечи вверх, не сильно, потому что силы, казалось, уже покинули её. Она чувствовала его горячее, как жерло вулкана, возбуждение, подавалась вперёд, бессознательно тёрлась своей кожей о его грудь и живот, будто кто-то подсказывал ей, что нужно делать.       — Чин Сон Ми, — губы Мудреца не издали звука, только шевельнулись. Боль была почти невыносимой, тело ныло. Его тело хотело обладать телом Сон Ми.       — Сон О Гон… — еле слышно позвала Самджан, заключая покрытое испариной лицо Мудреца в свои ладони. Она разрешала ему закончить его пытку, спасала. О Гон бессильно упал на Сон Ми, раздвигая ладонью стройные ножки. Она вскрикнула от неожиданности, но пальцы уже играли с мышцами на его спине, а язык подчинялся его требовательному языку, ворвавшемуся в её рот.       Вот теперь впору было остановиться. Последняя преграда. О Гон смотрел расширившимися зрачками через её зрачки прямо в сердце. Не скреплённое любовным договором. Свободное сердце…       «Дурак же ты, Великий Мудрец», — говорили янтарные глаза с темнотой посередине. — Уже давно несвободное».       «Беги, Чин Сон Ми, — говорили антрацитово-чёрные глаза демона и бывшего небожителя. — Я не буду преследовать, небеса в свидетели. Оттолкни», — говорили они, когда широкая ладонь провела по гладкому бедру, слегка сдавливая белоснежную кожу. Его смуглость на её белизне казалась почти кощунственной.       «Нет, — отвечали её глаза. В них перемешалась нежность, грусть и капля горечи. Самджан улыбнулась, когда на её висок скатилась прозрачная солёная капля. — Я прощаю тебя, Великий Мудрец, Равный Небу, Сон О Гон. Навсегда и до самой смерти прощаю. Так что не плачь. Никогда и не перед кем, слышишь?»       Вместо ответа он поцеловал тёплые сухие губы, жестоко, не заботясь о нежностях, и вошёл — резко, без предупреждения, с почти животным рыком. Сон Ми могла бы вскрикнуть, но вместо этого лишь вцепилась в шею О Гона и прижала его лицо ближе к себе в иступляющем и отчаянном ответном поцелуе. Великий Мудрец мог бы озаботиться тем, чтобы Самджан не чувствовала физической боли, но сейчас он этого не хотел. Его любимая женщина сама выбрала быть с ним в эту секунду. Защитить. А защищать — значит разделять боль. Она кусала его, не пытаясь расслабиться, напоминая то ли натянутую тетиву, то ли сломанную ветку. Она не требовала снисхождения, всё это закончилось в тот миг, когда проклятый древний браслет расцвёл на руке у бессмертного. Или может раньше, кто знает?       «Защищайте меня… Я вижу очень страшных существ…»       Та маленькая Сон Ми еще верила в счастливый финал. В то, что волшебник защитит её от всех безумств изнанки мира, будет на её стороне. Только четверть века пришлось ждать, чтобы понять — нет для неё никаких сторон. Ни своих, ни чужих. И финал уже написан там, где его не перепишешь.       Сон О Гон шевельнулся внутри и погладил Чин Сон Ми по щеке — мокрой от слёз.       «А тебе, значит, можно?»       «Мне всё можно, я же Самджан…»       Сон Ми закусила губу и крепче сжала щиколотки на пояснице О Гона, принимая его глубже и не заботясь о собственных ощущениях. Сон О Гон не смог терпеть — и древние животные силы погнали его вперёд. Он гладил её грудь, то нежно и трепетно, то сжимая почти со злостью, целовал тонкую беззащитную шею и утешал, как умел. Он никогда не умел утешать, ему доселе было неведомо сочувствие и милосердие. Каменная обезьяна, живущая тысячелетиями — мудрая и глупая.       «Я — великий мудрец, равный небу, Сон О Гон…»       Равный — значит ничем от него не отличающийся. Бесстрастный и бессердечный. Стоило только надеть на сердце оковы, чтобы, наконец, узнать — оно всё-таки у него есть. Каменное сердце, способное полюбить. Сон Ми не нужна была магия, чтобы это рассмотреть. Самджан провела тонкими пальцами по напряжённым плечам, будто делала это тысячи раз. Она улыбнулась сквозь слёзы и дала его боли и его силе окутать себя. Принимая всё без остатка. Защищая и требуя защиты.       «Назовёшь моё имя, будучи в беде, опасности или страхе, я появлюсь и защищу тебя…»       — Сон О Гон, — прошептала Сон Ми, целуя родные глаза и губы, — я люблю тебя…       — Я знаю, — улыбнулся О Гон. Стало нестерпимо жарко. Даже ему, потому что магия прорывалась в этот мир, стирая в пыль границы. На его лбу вскипали капельки пота. Возможно, сегодня всё рухнуло, но впервые Мудрец не пожелал просчитать все ходы наперёд. Он не мог сдерживаться, когда она звала. Хотела его, неистово и с какой-то непреодолимой покорностью.       — Тебе больно?       — Уже нет. Мне легко.       Она засмеялась, не чувствуя жары, окутывающей их двоих коконом. Темная кожа к светлой, рука, сжимающая руку, будто в ещё одном бесконечном контракте. Поцелуи, оставляющие красные следы, капелька крови на прокушенных губах. Никогда в жизни Сон Ми не смеялась так искренне. Колечко горело ярко, будто раскаляясь докрасна. Его метка. Не Великого Мудреца, не легендарного Царя обезьян, не каменного небожителя. Просто её мужчины, любимого сейчас и до конца смертной жизни. Она закричала, выгибаясь под ним, не умея показать, как сильно боится его и обожает в эту секунду, прижимаясь так близко, что казалось, готова была вплавиться в него, раствориться без остатка и сгореть. Но Сон О Гон не дал ей и этого, с протяжным стоном замерев на самом пике удовольствия. Его руки крепко сдавили хрупкие плечи, будто О Гон пытался задушить Сон Ми, а та, не в силах себя контролировать, впилась в его лопатки ногтями, раздирая бронзовую кожу до крови. Сейчас они не были поодиночке — они были одним существом. Связанным судьбой и любовью — болезненной, но от этого не менее желанной. Им хотелось, чтобы вселенная обрушилась, чтобы перестала существовать, оставив их, наконец, в покое. Но это не под силу даже богам, и поэтому Сон Ми, а следом и О Гон вернулись в маленькую комнатку с кроватью и сонной безлунной ночью за окном.       Мудрец откинулся на горячие подушки и закрыл глаза, пытаясь привести дыхание в порядок. Он прижал гулко дышащую Сон Ми к себе почти бессознательно, не желая, чтобы она находилась так далеко от него. Необходимость всегда касаться её, похоже, теперь будет его новым фетишем.       — Глупая Чин Сон Ми, — прошептал он.       — Что, подлый Сон О Гон? — он почувствовал кожей плеча, как она слабо улыбнулась.       — Ничего. Я думаю, за какие грехи мне в возлюбленные досталась именно ты? — он прижал её сильнее так, что Сон Ми пришлось полностью лечь на него сверху. Встрёпанные волосы щекотали его кожу. Сон Ми совершенно без стеснения поцеловала его в область сердца и притворно нахмурилась.       — Еще скажи, что грехов нет!       — Есть, — ответил О Гон, целуя её в висок, — много грехов. И у тебя будет уйма времени, чтобы замолить их за меня.       Сон Ми спрятала глаза и прижалась щекой к груди О Гона. Он не должен понять, что она теперь знает. А если и догадается, она никогда не подтвердит его догадок. Что не будет никакой «уймы». И замаливания не будет. Она защитит его от своего горького, с привкусом пепла и крови, знания, проведёт с ним все оставшиеся мгновения до самого последнего и самого страшного. Сердце её сжалось, будто от невидимых убийственных нитей, и она закрыла предательски заблестевшие солёной влагой глаза.       Великий Мудрец, Равный Небу, не мог сейчас прочесть мысли Великой смертной, и поэтому твердо решил одно: он выиграет. Вывернет наизнанку этот дряхлый мир, поменяет местами небеса с землей, но не увидит больше покорность судьбе в любимых светло–карих глазах. Придумает, обманет, извернётся, спустится в преисподнюю или поднимется к трону Нефритового императора. Потому что не позволит умереть ей, чтобы не умереть самому. Потому что твёрдо знает теперь: браслет уже не более чем украшение. Сладкое и без КымГанГо сладкое, а то, что любишь…       Сон Ми тяжело выдохнула и в полудрёме положила ладонь на живот Мудреца, пробежав легко пальчиками по напрягшемуся прессу. По позвоночнику О Гона будто ток прошёлся – то ли не схлынули предыдущие ощущения, то ли…       — Эй, Чин Сон Ми! — прошептал он в маленькое ушко. — И не стыдно тебе спать, когда сам я рядом? Отвечай, когда с тобой Равный Небу разговаривает!       Самджан подняла голову, оказавшись всего в паре сантиметров от лица О Гона, и приподняла ехидно уголки губ:       — Не хочу, с чего мне? Что ты дашь взамен? — тихо пропела она. Вот так. Нечего расклеиваться. Тем более, когда лежишь в объятиях всяких взбалмошных демонов.       О Гон коснулся губ Сон Ми в долгом и призывном поцелуе.       — Что дам? Дай–ка подумать… — Мудрец перекатился, подминая под себя брыкающуюся в притворной борьбе Самджан.       Он не выпустит её из рук всю ночь. Он будет любить свою предначертанную жертву — долго и нежно, запоминая каждую чёрточку её прекрасного тела. А она будет задыхаться и плакать, смеяться и закусывать измученные поцелуями губы. Вновь таять от прикосновений своего назначенного убийцы. Пусть так. Ведь впереди вся ночь. Только им принадлежащая. Рушащая всё и всё залечивающая. А к боли они привыкнут. Ведь когда вдвоем, её легче терпеть…