Терпеть его не могу!

Не обернуться на звук его шагов стоит мне миллион нервных клеток и тонны терпения. За несколько секунд я почти глохну от этого, хотя на самом деле омегу почти не слышно. Все внутри беснуется при мысли о том, во что может вылиться эта ситуация. И не все варианты заканчиваются счастливым финалом. В самом страшном мое сердце окончательно растаптывают в порошок и сверху проезжаются локомотивом. В том, от которого пульс подскакивает до небес, Бэкхен остается со мной. И чем все закончится, я не могу предсказать. Может только Бэкхен, но пока - едва слышные шаги по каменному полу... - Неужели, чтобы ты понял, как сильно я люблю тебя, об этом обязательно нужно сказать? - произносит в спину Бэкхен, останавливаясь посреди коридора. И тут же вздрагивает. И замолкает. Понял, что сделал. Я останавливаюсь на другом конце коридора, бросаю сумку на подоконник и медленно поворачиваюсь. Бэкхен стоит, не шелохнувшись, и закрывает рот рукой. Не отнимая ладонь от лица, он делает несколько осторожных шагов в мою сторону: чуть ближе, но все еще слишком далеко. - Мне не нужно признание. - Я вижу, как отчаянье тонет в его глазах, как боль выплескивается наружу, ломает пальцы и подкашивает хрупкие коленки. Он кусает собственную руку, пытаясь справиться, пока я добавляю: - Потому что я и так знаю, что ты меня любишь. Знаю, как сильно. И слова любви - это формальность, потому что они в нашей ситуации уже не имеют значения. Бэкхен делает еще шаг, отнимает от лица трясущуюся ладонь и еле слышно выдавливает: "А что имеет?". - Твое решение, - лаконично отвечаю я. Бэкхен все еще не в силах ответить, только чуть кивает, давая понять, что слушает: - Было важно не произнести эти слова, а признать и решиться. - Пауза в пару вдохов необходима обоим, чтобы хотя бы попытаться переварить то, что происходит. - Я люблю тебя. - Ужас в его глазах испаряется за секунду. - Для меня признаться в этом не составляет труда. И я, как ты говорил, подставляюсь под удар, становлюсь уязвимым перед тобой, потому что знаю, что это того стоит. Потому что настолько верю тебе, что мне в голову не приходит, что ты можешь воспользоваться этим и причинить мне боль. И это было моим решением: позволить себе настолько тебя полюбить, чтобы ради этой любви пройти через все, что угодно, только бы быть с тобой. Я решил быть с тобой, во что бы то ни стало. - Значит, мои слова не важны? - крупная капля срывается вниз по щеке. Больше всего на свете я сейчас хочу обнять его и выбросить наконец эту боль. - Важно, что ты решился их произнести. Бэкхен смотрит на меня через эти злосчастные несколько метров, а я тону в горьком аромате отчаяния. - Долгое время я гадал, насколько же я плох, насколько ты не доверяешь мне и нашим отношениям, что не решаешься признаться, будучи по уши влюбленным? Где я так ошибся? А потом понял, что дело не в словах. Дело в самом факте, когда ты решаешь довериться кому-то настолько, что полностью ему открываешься. И тогда это уже не просто "Я люблю тебя". Это "Я доверяю тебе свое сердце, себя доверяю". Я ждал, что ты примешь хоть одно важное решение. Потому что вслед за ним последует куча иных важных решений, принять которые я за тебя не смогу. Он слушает и еле стоит на ногах. Передо мной контролировать себя сложнее, чем перед огромной толпой в столовой. Видно, как его трясет от страха и переполняющих эмоций, но Бэкхен стойко выдерживает каждое слово. Он все такой же сильный. Он всегда справляется. - Я могу любить тебя. Любить до конца своих дней, но я не могу решать за тебя, Бэкки. Имя - словно удар. Так у меня вздрагивает все внутри, когда любимый голос произносит "Чанель". И никто никогда не произносит мое имя так, как это делает он. Мягко и легко, будто облако теплого воздуха. Бэкхен запинается на вдохе, когда я произношу родное "Бэкки", и делает шатких полшага. - Это твоя жизнь, и я хотел бы стать ее частью, но решать за тебя я не в праве. Когда-то всем нам приходит время принимать решение быть с кем-то, завести семью, родить детей и прожить вместе до глубокой старости. А если ты не можешь просто сказать, что любишь, как быть со всем остальным? Это формальность, но она многое говорит о том, насколько ты вообще к такому будущему готов. Я не хочу решать за тебя. И пока ты решаешь не быть со мной, любые действия с моей стороны бессмысленны. Бэкхен смотрит на меня долгим пронзительным взглядом и что-то обдумывает. Потихоньку собирается с силами, успокаивает дрожь в руках и больше не позволяет соленым каплям пачкать щеки. Он наконец берет себя в руки и превращается в того Бэкхена, что способен противостоять цунами, если оно обрушится на его голову. Но любое стихийное бедствие для него пустяк по сравнению с тем, что происходит между нами. Ему требуется вся выдержка, чтобы не дрожать сухим листом на ветру. Наступает пауза: слишком долгая, чтобы ее игнорировать. Бэкхен молча выкручивает пальцы. - Ты молчал два месяца. Почему сейчас влез? - спрашиваю я. - Устал смотреть, что он устраивает, - честно признается Бэкхен. - И это самый ужасный омега, что я когда-либо встречал. Ему не место рядом с тобой. - Ты знаешь, что он бы в любом случае это место не получил - занято. - Секунда на следующий вопрос: - Это все, о чем ты беспокоился? Бэкхен выдерживает мой взгляд и неловко топчется на месте. - Ты меня никогда не простишь, да? - Голос сипит, но омега твердо смотрит мне в глаза и ждет ответ. Между нами всего несколько метров, но они кажутся огромными. И словно два магнита с полярными полюсами нас тянет друг к другу, не зависимо от расстояния. Я смотрю на Бэкхена и думаю только о двух вещах. Вторая - как заставить себя стоять на месте, когда желание прикоснуться к нему переходит все границы. Первая: - А ты хочешь, чтобы я тебя простил? От напряжения Бэкхен не может пошевелиться и лишь едва заметно кивает, вцепившись пальцами в лямку рюкзака. Глупый мешок подпрыгивает к горлу и по закону гравитации всей своей тяжестью плюхается вниз, расплываясь свинцовой массой, намертво приковывающей к полу. Не лучше омеги я с трудом шевелю языком. Аромат кофе от волнения усиливается в разы. - Если тебе нужно только прощение, считай, что оно у тебя есть. Я не обижался, так что прощать тебя мне не за что. - И я чудом нахожу в себе силы для следующего вопроса: - Или ты хочешь чего-то еще? Бэкхен ловит мой взгляд, но не произносит ни слова. Хотя я без проблем понимаю каждую мысль, мелькнувшую в любимой голове. Он смотрит на меня, на слабых ногах делает еще полшага и опасливо останавливается, словно я могу запретить ему двигаться дальше. Пульс грохочет в ушах. Я знаю, что Бэкхен хочет сказать, и это осознание разрывает, выворачивает внутренности наизнанку. От волнения тошнит и кружится голова. Бэкхен все так же не произносит ни слова, но всем телом тянется в мою сторону, в любую секунду готовый сорваться с места. Напряжение, застывшее в метрах между нами, можно ощупать рукой. Кивок, краткий и едва заметный. - Такой неопределенный ответ меня не устраивает. - Я трачу очередной миллион нервных клеток на это. Хочется обнять, хочется сгрести в охапку и не отпускать никогда. Но еще одного дня, полного боли и сомнений, я не переживу. - Меньше всего я хочу испытать эту боль еще раз, Бэкхен. И если это только временное желание с твоей стороны, если это очередная пробная версия, повторять это за счет своего разбитого сердца я не согласен. Омега кивает и делает еще полшага. Голос дрожит, но он настроен идти до конца: "Что ты хочешь услышать?". Кажется, будто сердце перестает биться вовсе. Я смотрю на Бэкхена и не слышу ничего вокруг. Мне не нужно долго думать над ответом: - Что ты хочешь быть со мной. Несмотря ни на что, при любых обстоятельствах, в горе и радости - быть со мной. И ни одна проблема не будет иметь значения, если мы вместе. - Я не смогу отвести от него взгляд, даже если начнется война. - Ты знаешь, что я все для тебя сделаю, но мне важно знать, что тебе это нужно, что я не буду опять бороться за нас один. Это самая бесконечная секунда в моей жизни. Она длится целую вечность, в тишине и беспросветном вакууме, где не слышно ни стука сердца, ни шума столовой... И Бэкхен кивает. Очень медленно и несуразно, но дергает подбородком и виновато поджимает губы. - Ты хочешь быть со мной? - переспрашиваю я, чтобы не ошибиться. Омега кивает еще раз, чуть уверенней. Я готов броситься к нему прямо сейчас, и удерживать себя - невыносимая пытка. Такая же страшная, как смотреть на его лицо, полное отчаяния и надежды, самое красивое и любимое на свете лицо. Бэкхен понимает, что пока не скажет вслух о своем желании, я не сдвинусь с места. И мы оба хотим, чтобы этот кошмар наконец закончился. Но решать это не мне, так что я стою и жду, когда омега примет такое важное... - Забери меня, - сквозь невыплаканные слезы, пеленой застилающие глаза, сквозь сдавленное горло и дрожащий голос. - Чанель, забери меня, пожалуйста. Потрясенный, я с открытым ртом только успеваю протянуть руку, как омега в секунду впечатывается носом в мою рубашку и обнимает обеими руками так крепко, что не отодрать. Глупый мешок не делает ничего. Он такой же потрясенный, в неверии замер под ребрами и даже не шевелится, кажется. Несколько секунд я осознаю произошедшее. И этих мыслей, обрушившихся ворохом, вдруг оказывается так много, что не сразу я ловлю среди них главную. А потом вдруг понимаю: вот Бэкхен, он обнимает меня, и он мой. Мой! Это слово, надежное и неизменное, отпечатывается в сознании. И я обнимаю Бэкхена в ответ еще крепче, чем когда-либо обнимал. - Вот он я, забирай, - судорожно повторяет омега, сжимая в пальцах мою рубашку. - Ты хотел? Я твой. Я... Я стану идеальным омегой, таким, как ты хочешь... - Он всхлипывает, а у меня все внутри сжимается. - Только больше не оставляй меня. Никогда-никогда, пожалуйста. Мне не нужно лишних слов, и он мог бы уже ничего не говорить, потому что я чувствую это в аромате, чувствую в том, как крепко он меня держит. То решение, которое не поддавалось Бэкхену долгие месяцы, сопротивлялось и превращало жизнь в тихий кошмар, сдалось. В одну секунду простые слова "я твой" превращаются в железо-бетонные. Все те моменты, когда мне казалось, что он настроен на движение вперед, меркнут рядом с этой секундой. Бэкхен боится, что я оттолкну, но в своем решении он уверен на все сто процентов. Это придает аромату молока и ванили неизвестный доселе оттенок. Я не чувствовал его раньше, но четко расшифровываю значение каждого изменения. Еще есть нотки страха, потому что омега до конца не осознает, что произошло, и я зацеловываю лохматую макушку и обеими руками почти отрываю свое чудо от пола, желая обнять всего и сразу. Бэкхен мочит мою рубашку, но этих невыплаканных слез так мало по сравнению с тем, сколько их накопилось внутри. Я прижимаю к себе, ласково ерошу носом волосы и утопаю в сладком запахе молока и ванили. Стоит лишь приподнять любимое лицо и едва прикоснуться к мягким губам - палитра эмоций омеги становится еще более запутанной. Невесомыми поцелуями я напоминаю ему о том, что никто не способен прикоснуться к нему так, как я, и ни у одного омеги не получится погрузить меня в такую нежность, как это делает Бэкхен. Это только между нами двумя. И Бэкхен, наконец осознав, что находится в моих руках, вдруг привстает на носочках и в миллионный раз доказывает, что от ласкового касания до страстного - одна секунда. Но хватает его запала ненадолго: из-под ресниц - боль, черная и бездонная. Она сожрала его, заняла все пространство внутри, и никакие поцелуи не спасут омегу от этого кошмара. Бэкхен целует меня, трогает лицо, рассматривает с головы до ног, будто еще раз убеждаясь, что я состою из плоти и крови и не являюсь привидением. Чувствую, как весь сдерживаемый поток эмоций поднимается из глубины, как омегу начинает трясти от переполняющих чувств. Он дрожит, силясь остановить слезы, но эмоции берут верх. Ничего не спрашивая, я хватаю его за руку и веду подальше от шумной столовой, с ее сплетнями и ненужными свидетелями. Бэкхен должен успокоиться. Он семенит следом, то и дело поправляя лямку рюкзака. Семенит вслепую, потому что глаз за слезами не видно: два огромных мокрых пятна посреди лица. Поворот, еще поворот. В университете удивительно тихо. По пути попадается лишь несколько студентов, и, что удивительно, за время нашего краткого разговора из столовой тоже вышла всего пара бет. Словно весь мир вокруг замер и ждал, когда же прозвучат решающие слова. А может, я просто не вижу ничего вокруг, потому что в моей жизни слишком круто все меняется прямо сейчас. И как будто в подтверждение моих слов, когда я подхожу к пустому актовому залу, университет приходит в движение: между аудиториями принимаются бегать опаздывающие студенты, громыхает сломанный автомат и звонок обозначает начало пары. Бэкхен ничего не видит перед собой и полностью доверяется моей руке. Я завожу его в зал, убеждаюсь, что никого нет, закрываю дверь и веду омегу наверх, в самый дальний угол на последнем ряду. Тусклый желтый свет горит над одним краем сцены, едва освещая нам дорогу. Я бросаю обе сумки в какое-то кресло, делаю еще пару шагов и сажаю Бэкхена к себе на колени. Омега обнимает за шею и тычется носом. Он еще держится, хотя постоянно хлюпает носом. Вот я обнимаю его, укрываю пиджаком и целую в мокрую щеку: "Я с тобой". Боль беспощадна. Она имеет в запасе самые изощренные методы пытки. Может изрезать вас, искромсать, словно ножом, стремительно и грубо. И вы будете истекать кровью и молить о пощаде. А может точить изнутри, медленно и терпеливо, как море точит прибрежные камни. И тогда вы будете мучиться бесконечно долго, пока боль не выест все до последнего кусочка и не оставит от вас лишь пустую безжизненную оболочку. Я не знаю, что страшнее. Бэкхен похож на какой-то экспериментальный объект. Над ним боль поизмывалась сполна: изорвала, истыкала палками, а потом оставила подыхать, но каждый день приходила и отщипывала по кусочку. Самый страшный экзекутор покажется ангелом рядом с тем кошмаром, который завладел омегой и до сих пор крепко держит его за горло. Бэкхен обнимает меня, плачет и то и дело ощупывает, в сотый раз проверяя, не исчезну ли я с очередным потоком слез. Он все ждет, что наступит боль, что сейчас она придет, разрушит такую искуссную иллюзию и вновь проткнет его своей острой рапирой. И в какой-то момент он обнимает меня уверенно и крепко, а через пару минут словно удивляется, что я здесь. А еще боль не знает слова "мало". Если пришла, то отыграется по полной. Бэкхен воет. Не просто плачет и дрожит, а откровенно кричит, кусая мое плечо. Скулит, хнычет и глотает слезы. Не знаю, как в нем, таком маленьком и хрупком, помещается столько боли. Она заполнила его от макушки до кончиков пальцев, и разрушающий поток горя кажется бесконечным. Я зацеловываю омегу, пока он с воем и криком выгоняет каждую крупицу черной беспросветной тоски. Смотреть на это невыносимо, но Бэкхен наконец доверяется мне полностью. Он бьет кулаком по креслу и задыхается в рыданиях. Не получается сказать ни слова. Есть только бесконечные слезы, стекающие по щекам к подбородку, устремляющиеся вниз по шее и пропитывающие обе рубашки. Несколько раз от перенапряжения у Бэкхена кружится голова, и он обнимает меня крепче. Я плачу вместе с ним и целую в обе щеки, не желая, чтобы эти горькие слезы хоть сколько-нибудь еще касались бархатной кожи. - Все хорошо, - шепчу я, пока глажу его по спине и зачмокиваю потный лоб. - Я с тобой. Теперь все будет хорошо. Бэкхен красными глазами смотрит на мое лицо, прижимает ладонь к щеке и, так ничего и не сказав, вновь принимается плакать. Он икает от рыданий, трет защипавшие глаза и хватается за грудь, раз за разом кратко втягивая воздух. И все это время я держу его у себя на коленях и плачу, думая о том, сколько же он держал в себе все это время. По ощущениям проходит больше часа. Бэкхен потихоньку успокаивается, еще не до конца, но достаточно, чтобы перестать икать и захлебываться. Не знаю, как много времени ему понадобится, чтобы избавиться от этого кошмара окончательно, но мы переживем это вместе. В какой-то момент я понимаю, что расшифровывать каждую из его эмоций мне больше не придется. За время истерики он проходит через весь эмоциональный спектр, и теперь аромат молока и ванили действительно раскладывается для меня на компоненты, теперь каждая нота занимает свое место, и ни одна мысль омеги для меня больше не тайна. И это лучше чего бы то ни было убеждает меня в том, что теперь все действительно будет хорошо, потому что Бэкхен наконец-то абсолютно раскрывается. Не играет, не прячет эмоции, не маскирует, а выдает такими, как они есть. Горькие, темные и болезненные мысли мешаются с неверием и радостью, со спокойствием от того, что наши отношения вновь возвращаются, с осознанием того, что омега смог справиться со своим страхом, что теперь мы обнимаем друг друга и не собираемся отпускать. Бэкхен всхлипывает и, не отрывая взгляда, ощупывает мое лицо кончиками пальцев. Долго водит по щекам, трогает губы, поправляет волосы у виска и кратко чмокает в лоб. - Я люблю тебя, - и шмыгает носом. Сердце заходится. Бесполезно дышать - не дышится. Крепко-крепко я обнимаю Бэкхена обеими руками и зацеловываю в красные щеки. Аккуратно он ловит мои губы, и еще одно признание теряется в поцелуе. Мы долго сидим и просто смотрим друг на друга, соприкасаясь носами, пока в кармане пиджака не вибрирует телефон. Не хочу, чтобы нам мешали, поэтому решаю выключить его вовсе. Но это Кенсу, и десяток сообщений, выстроившихся в ряд, говорят, что он до последнего ждал, что я отвечу письменно. Даже не помню, чтобы телефон сигналил до этого. - Я принесу его куртку. Только скажи, куда, - сразу спрашивает о главном омега. - Большой зал, - кратко отвечаю я и отключаюсь. Бэкхен в ужасе распахивает глаза, когда понимает, что я снимаю его с колен и встаю. Обеими руками хватает за пальцы и не дает двинуться с места. - Чанель, не уходи! - он боится, что я не вернусь и он снова останется один. Склоняюсь к любимому лицу и ласково чмокаю в нос. - Я заберу твои вещи у Кенсу, хорошо? Выйду и зайду обратно. Бэкхен отпускает меня не сразу. Сперва один палец, потом второй. Он с трудом ослабляет хватку и вытягивается наверх, чтобы получить еще один поцелуй. И я могу честно сказать, что он получает нежнейший из возможных. К вопросам прибавляется еще один: как долго омега будет бояться, что я уйду. Я стою у двери и жду. Кенсу выворачивает из-за угла и прибавляет шаг. Обеспокоенный взгляд ждет хоть какого-то ответа. Молча омега отдает мне куртку и вскидывает брови, как бы намекая, что я должен что-то ему сообщить. - Чанель, ну хоть слово! - не выдерживает Кенсу. Он смотрит на закрытую дверь, потом на меня и снова утыкается взглядом в дверную ручку. Я аккуратно поправляю растрепанные волосы и легко улыбаюсь. Кенсу понимает. Он расплывается в ответной улыбке и, довольно подпрыгнув на месте, убегает по своим делам. Продуктивный разговор. Но главное, что мы друг друга поняли. Я поднимаюсь вдоль рядов, а Бэкхен стоит и ждет, и вглядывается в темноте зала в мою фигуру. Свет с края сцены едва освещает половину помещения. Угол, где мы сидим тонет во тьме. Если кто-то зайдет, то даже нас не заметит. Горящие глаза следят за тем, как я приближаюсь шаг за шагом. В одно из соседних кресел я бросаю куртку и сажусь на место. Бэкхен вновь опускается на колени и обнимает обеими руками, словно те несколько минут, что меня не было, длились непозволительно долго. В знак своего возвращения я нежно целую омегу в щеку и помогаю устроиться на коленях удобнее. - Когда ты переехал? - Пальцами расчесываю слипшуюся от пота челку и убираю волосы с лица. - Дней через десять, - отвечает Бэкхен, и мы оба понимаем, от какого момента вести отсчет. Он тяжело дышит, неровно, и я четко осознаю, что слез, выплаканных им сегодня, еще недостаточно. То была только та боль, что рвалась на поверхность. Сколько еще ее внутри, вряд ли знает даже Бэкхен. А может, знает, и поэтому смиренно ждет, когда цунами снова накроет его с головой. А пока он ютится в кольце моих рук и хоть и чувствует себя немного неловко, не боится показать, насколько ему тяжело. - Почему не позвонил? Вместо ответа Бэкхен поджимает губы, а потом упирается лбом мне в висок и прячет лицо, чтобы я не видел. - После всего, что я сделал? Да мне даже представить было страшно, как ты отреагируешь. Холодная капля падает на ухо. Ненадолго хватило наступившего спокойствия. - Я стучал, но никого не было. Сосед вышел и сказал, что ты съехал. И я подумал, что это даже к лучшему: не буду отравлять тебе жизнь. Значит, так должно быть. Значит, нужно дать тебе наладить жизнь без меня, потому что я принес тебе слишком много боли. Обнимаю его крепко-крепко и бережно поворачиваю к себе заплаканное лицо. - И с каких это пор мы такие фаталисты? Бэкхен пожимает плечами и несдержанно всхлипывает. Бережно стираю с щек мокрые дорожки: - Это моя вина. В том, что ты так боялся моей реакции, виноват я. Тот наш последний разговор... Прости, я не должен был так жестко... Бэкхен шикает и закрывает мне рот ладонью. А потом, глядя в глаза, несогласно мотает головой: "Должен". Отнимаю его руку, но не успеваю ничего сказать, потому что Бэкхен снова поддается эмоциям. Бесконтрольно хлюпает носом, пока я успокаиваю его, глажу по спине и ласково чмокаю в нос. Но под моими прикосновениями омега лишь заходится в рыданиях, и я жду, когда он сможет говорить. - Он словно в моей голове, - произносит Бэкхен, немного успокоившись. - Закрываю глаза и слышу, как он говорит, что я невыносим. - Ему приходится прерваться для краткого всхлипа и постараться глубоко вдохнуть. - Что я неправильный омега. Самые нежные слова я шепчу ему на ухо, пока обнимаю, и говорю, что он не должен оправдываться, не обязан ничего мне рассказывать. Но Бэкхен непреклонен. Он ловит мое лицо в ладони и заплаканными глазами вглядывается в едва различимые в полумраке черты: - Я хочу. Мне нужно рассказать это, нужно разобраться окончательно и попытаться перешагнуть. Я просто не смогу сделать это один, Чанель. - Хорошо, - решительно киваю я и поправляю съезжающее бедро. Бэкхен все время ерзает, поэтому то и дело сползает с моих коленей. Прежде чем он начнет, я поднимаю омегу на ноги и, не говоря ни слова, роняю к себе лицом. Стаскиваю с него ботинки, поправляю носочки и поднимаю подлокотники с обеих сторон, чтобы Бэкхену было удобней. На секунду он улыбается, потому что давно вот так не сидел сверху, но только на секунду. Гримаса боли и печали словно въедается в любимое лицо. - Я буду слушать, сколько потребуется. Бэкхен кивает и растерянно пожимает плечами: "Не знаю, с чего начать". - С начала, - подбадриваю я. Чудо елозит еще раз, вцепляется в рубашку у меня на груди и крутит пуговицу в петле. Нам некуда спешить, и мне все равно который час. Я буду слушать и целовать, пока Бэкхену это нужно. Теперь ничто больше не имеет значения. - Мне всегда казалось, что у нас идеальная семья. - В затянувшемся молчании он начинает говорить так внезапно, что я вздрагиваю. - Лет до десяти. Бэкхен не поднимает головы и, погруженный в воспоминания, смотрит куда-то сквозь меня. - Отец был для меня героем. Я смотрел на него и думал, что когда-нибудь у меня будет такой же крутой и красивый альфа. Такой же сильный... Слова даются ему нелегко. Голос сдавленный, охрипший от слез, но омега изо всех сил пытается справиться с чувствами. Осторожно глажу его по плечу, поправляю воротник и пальцами касаюсь мягкой щеки: "Я с тобой". Бэкхен прижимается к моей ладони и зажмуривается: настолько болезненны для него эти мысли. - К нам пришли гости, его друзья, с мужьями и детьми, - продолжает Бэкхен. - И один альфа все время шипел на своего мужа, потому что тот не умеет готовить рыбу так же хорошо, как папа. Он показывал ему на тарелку, тыкал вилкой и говорил: "Вот это вкусно, а не то, что у тебя получается". При всех, представляешь? Я ждал, что кто-нибудь скажет ему, что так нельзя, но все друзья отца вдруг поддержали этого альфу. И некоторые омеги начали сыпать советами, как правильно готовить рыбу, чтобы альфе понравилось. А потом папа встал и принес рецепт. И все продолжили есть так, будто ничего не произошло, а я весь вечер наблюдал и понял, что во всей их компании нет ни одного омеги, которому разрешалось бы говорить, пока мужья не позволят. Пять семейных пар, и все они состоят из альф, строгих и властных, и омег, беспрекословно выполняющих любую их прихоть. Помню, меня очень это возмутило. Мягкие прядки скользят между пальцев. Бэкхен продолжает крутить пуговицу на моей рубашке и неловко замолкает на пару минут. - Папа даже не понял, почему меня так это взволновало. Он все спрашивал: "А что не так?". Неделю, наверное, недоумевал. А я вдруг понял, что мой отец такой же жесткий и требовательный. Что в нашем доме нет места иному мнению. Есть только культ отца, культ, который папа любовно взращивал и поддерживал. И я стал обращать внимание на то, как они общаются, что отец делает и как папа реагирует... Этот момент Бэкхен воспринимает очень эмоционально. Вытирает рукавом нос и поднимает голову, чтобы не дать волю новым слезам. - Он с детства учил меня готовить и гладить рубашки. Вот рецепт пирога, вот мясо под пряным соусом, вот суп-пюре и сахарные печеньки. А вот так нужно держать утюг, чтобы прогладить между пуговиц, и если набрызгать особым раствором, то можно махом смыть налет со смесителя. И я был уверен, что этому учат всех, что каждый омега приходит со школы и встает к плите изучать новый рецепт и надраивает окна каждую неделю. Потом оказалось, что из моих одноклассников только трое едва умели жарить яичницу. Но в десять я еще об этом не знал. И о том, что можно выйти замуж, не умея натирать плиту до блеска, тоже. Тогда я еще думал, что это необходимо. Что если омега не умеет обслуживать альфу, то останется один. Каждый день я слушал о том, как важно нравиться альфе, как держать себя в форме и всегда быть послушным и улыбчивым. Альфа должен быть круглосуточно доволен, сыт и обласкан. И делать его довольным - прямая и чуть ли не единственная задача омеги. Папа рассказывал, как важно быть нежным и удовлетворять альфу во всем. Чем ласковее омега, тем альфа довольнее. Постепенно я возненавидел это. Несколько минут Бэкхен молчит, а я невесомо целую мокрую щеку. - А потом я впервые высказал свое мнение. - Омега тихо берется за продолжение. Он находит мою руку, раскрывает ладонь и осторожно рисует россыпь завитков. Это его успокаивает. Когда Бэкхен нервничает, такие художества по моей коже помогают ему сосредоточиться. - У одного из друзей семьи есть альфа моего возраста, и в какой-то момент все вдруг стали намекать, что мы с ним могли бы составить пару. А он мне не нравился, совсем. Да и какая пара в этом возрасте? Мы и запахом-то не подходим. В общем, все это было очень странно. И вот на пикнике у этих друзей отец с папой настаивали, чтобы я побольше разговаривал с этим альфой. Пришло время раскладывать мясо, и папа практически приставил меня к нему в качестве лакея: по принципу принеси-подай. Это потом я понял, что они меня будто рекламировали. Мол, посмотрите, какой хороший омега. Абсурд. Бэкхен усмехается собственным мыслям и заставляет себя продолжать, хотя тон становится все более напряженным. - Я принес соус, налил сок, дал ему салфетки, и тут вдруг выяснилось, что это не его именной стакан, видите ли. "Милый, принеси нужный стакан, не заставляй ждать", - елейным голосом Бэкхен передразнивает папу и строит кислую мину. - А я возмутился и сказал, что у него есть руки, и пусть сам меняет стакан, если его этот не устраивает. Я же ему не официант. - Бэкхен берет краткую паузу. - Крику было, будто я объявил войну соседнему государству. В тот вечер отец орал на меня до самой ночи: "Бестолковый омега! Да кому ты будешь нужен с такими фокусами?!" И папе досталось: "Ты его неправильно воспитываешь. Омега с таким норовом - позор!". Я еще месяц слушал от папы наставления, что омега должен быть услужливым и покладистым. Что альфа - это смысл жизни, а я еще просто слишком глуп, чтобы понять это. Бэкхен сглатывает и впервые с начала своего рассказа поднимает на меня взгляд: "Тогда я понял, что мой характер - это все, что у меня есть. Потому что у папы характера не было вовсе. А превращаться в него я не хотел". В полумраке я вижу только блеск слез. Они сверкают между ресницами и срываются вниз, оставляя влажный след на щеке. Бэкхен все плачет и плачет и одну за одной рассказывает истории, где собственный отец при поддержке семьи уничтожал его морально, а папа учил быть правильным и послушным. Я слушаю и пытаюсь убедить себя в том, что четвертование будущего тестя не украсит мою биографию. И лицо Бэкхена, заплаканное и искривленное от обиды и боли, навсегда отпечатывается в памяти. - И со временем я решил для себя, что если альфы - это такие же самовлюбленные диктаторы, как мой отец, то я не хочу быть приложением к своему альфе. Пусть лучше совсем без него, но остаться собой. Потому что быть безвольной массой я не смогу. Пазл складывается окончательно. Бэкхен еще рассказывает, а я уже знаю все ответы. Омега переступает через себя, говоря о том, как отец изо дня в день отчитывал его за протест. Как папа молча кивал и пытался вразумить, мол нужно стать покладистым и заботливым омегой, чтобы быть счастливым. А все иные мысли в голове омеги ошибочны, они мешают ему принять свою природу и стать таким, как положено, таким, как удобно альфе. Бэкхен рассказывает, а у меня мурашки бегут по спине от ужаса. Неужели действительно есть омеги, которые настолько фанатично исполняют эту выдуманную роль? Сколько себя помню, отец был бизнесменом и решал любые финансовые и хозяйственные вопросы, будь то ремонт или замена крана на кухне. Но ни разу он не ставил папу в подчиненное положение. Это папа крутит отцом во все стороны, когда решает обновить тому гардероб или заказывает новый диван в гостинную. У отца ни разу не проскользнуло и намека на то, что папа что-то должен. Да, хорошо приходить домой и чувствовать с порога аромат свежей выпечки или овощного рагу с сочным мясом. Но чтобы это было необходимым условием? Чтобы отец оценивал мужа по тому, как тот гладит рубашки и оттирает раковину? Никогда. Он любит его, безумно и страстно, просто за то, что он у него есть. За сам факт существования этого омеги в его жизни. И пусть лежит эта пыль на шкафах, пусть пуговица оторвана, пусть в холодильнике пусто - пока папа встречает его дома и улыбается, эта ерунда не имеет значения. И мне сложно представить, что можно довести омегу до такой степени подчинения, так забить голову, что омега сперва будет носиться за тобой, а потом будет калечить жизнь своего ребенка, уча его "как правильно". Я позволяю себе осторожно спросить Бэкхена, а как же вся остальная семья к этому относится, и получаю шокирующий ответ: "А они все такие". Пазл не просто собирается: каждая деталь накрепко сщелкивается с соседней. То есть они прессовали его все вместе? Видимо, в порыве я задаю этот вопрос вслух. Бэкхен мнется, но кивает. - Научись быть ласковым и послушным. - Цитирует омега. - Это пожелание на любой праздник. У меня аллергия на слово "послушный". - У меня бы тоже была, - поддерживаю я и на секунду отвлекаю Бэкхена мягким прикосновением к губам. Чудо слабо улыбается и гладит меня по щеке. - Это только кажется, что если знать, за что бороться, станет легче. Каждый день меня учили быть идеальным для кого-то, кого я еще не встретил. И папа убеждал меня, что стать хорошим мужем - это прям миссия. И к черту любые амбиции и мысли, они лишь мешают семейному счастью. Со временем он научился повторять за отцом... - Бэкхен сглатывает и сквозь комок, застрявший в горле, выдавливает проклятое: "Несносный омега". Я обнимаю его, зацеловываю в обе щеки и собираю соленые капли, вновь потерявшиеся среди ресниц: "Лучший, лучший омега". Бэкхен благодарно обнимает и неуверенно угукает. Эти мысли так въелись в сознание, что не дают ему покоя даже сейчас, когда он решился им противостоять и принял решение быть со мной. - Я смотрел на отца и видел в нем всех альф на свете, самовлюбленных и отвратительных. Когда ты каждый день видишь, во что он превратил своего мужа... Бэкхен всхлипывает. Новая волна слез почти завладевает омегой. Поцеловать его и сказать, насколько он сильный и смелый - это все, что я могу сейчас. Мистеру Бен очень хочется свернуть шею, но вряд ли кто-то кроме Бэкхена оценит этот широкий жест. - Он полностью от него зависит, понимаешь? - Бэкхену тяжело. Осторожно омега подбирает слова и тихо продолжает свой рассказ. - Я не помню, чтобы хоть раз он что-то решал без согласия отца. Даже шторы не может выбрать сам. Делали ремонт, так он отвоевал только подушку. Иногда я думаю, что лучше бы он отвоевал себя. И с каждым годом все хуже. Он слепо ему подчиняется и не думает. Я не хотел стать таким. - Ты и не должен, - нежно целуя в щеку. Бэкхен поджимает губы и пожимает плечами. - Согласись, все было бы проще, будь я таким, как они хотят. Я бы не трепал тебе нервы, не сомневался бы на каждом шагу и уж точно не пытался бы этому противостоять. Хорошие омеги так не делают. Я жестом прошу его замолчать и смотрю прямо в глаза: - Бэкхен, хочешь главый секрет? Омега не отвечает, только молча ждет, что я скажу. - Идеальным омегу делает не умение готовить и наглаживать воротники. Идеальный омега - это тот, которого ты любишь до беспамятства, потому что он делает тебя самым счастливым. И все. Не может быть у омеги никаких иных задач. Ты улыбаешься - я счастлив. Ты со мной - я счастлив. Ты любишь меня... - Ты счастлив, - подхватывает Бэкхен и опускает глаза. Кончик пальца все рисует на моей ладони. - Да, - подтверждаю я. - И моя любовь к тебе не зависит ни от горы постиранного белья, ни от рецепта пирога с капустой. И от покладистости твоей тоже не зависит. Это вообще из разных областей. Умеет готовить - не умеет готовить, послушный - не послушный: вся эта ерунда не важна, если омеги у тебя нет. Ты есть - и это уже само по себе лучший подарок. Бэкхен понимающе кивает: "Теперь я знаю. Ты говорил мне это сотню раз, и я наконец усвоил". - Это хорошо. - Я киваю в ответ и заправляю длинную прядь за ушко. Бэкхен прижимается к руке на несколько секунд и зажмуривается, а потом открывает глаза и тихо улыбается, в очередной раз убедившись, что я на месте. Кто-то заглядывает в зал, но тут же закрывает дверь, так и не войдя внутрь. Телефон молчит: ни Крис, ни Исин, ни Лухан, который явно уже в курсе происшествия в столовой, не спешат с вопросами. Я благодарен им, потому что объяснять кому бы то ни было то, что сейчас происходит, я не буду. Это останется в этом зале, на последнем ряду, утонувшем в черноте. И Бэкхен понимает, что после того, как он выговорится, мы больше не будем вспоминать об этих часах, проведенных в кресле. Я постараюсь сделать все возможное, чтобы у моего омеги больше не было повода вот так выворачивать себя наизнанку, раздирать болезненные раны и захлебываться в слезах отчаяния и горя. Когда он плачет, я внутренне плачу вместе с ним. А иногда и реально, как сегодня. - В какой-то день я пришел со школы, а в комнате лежит книга "Секрет безупречного омеги". - Бэкхен произносит это, а меня аж передергивает. Идеальный омега им был нужен, блять! - Мотивационная ерунда какая-то. Переругались мы тогда сильно, но я твердо решил, что альфам в моей жизни не бывать. По крайней мере таким, от которых в голову закрадывается мысль, что надо бы отдраить окна на кухне и вылизать чужие ботинки. Есть же омеги, которые по каким-то причинам свою пару не находят? Они посвящают себя работе, социальной жизни какой-то, волонтерству и так далее. Чем плохой вариант? Но нужно отлично закончить школу и универ, а потом уехать отсюда подальше и ни от кого не зависеть. И я терпел все эти наставления и придирки ради папы и мысли о том, что после универа я стану свободен. Учился готовить, выводить пятна и даже книжку ту треклятую прочитал. А потом была еще одна и еще. И план медленно, но двигался, пока папа как-то раз не отправил меня за покупками. - Тут Бэкхен замолкает, потому что мы оба знаем, в какой момент гениальный план полетел в трубу. - При виде меня ты был просто взбешен, кажется, - вспоминаю я тот момент в супермаркете. Бэкхен поджимает губы и кивает, но слабо улыбается. - Да о том, что ты перетрахал половину района к тому времени, знали все. То есть альфы и так те еще самовлюбленные диктаторы, а мне достался еще и первостепенный блядун... Мой план был хорош, и у меня не было сомнений, что выполнить его - раз плюнуть. С учёбой у меня проблем не было, а постараться в университете потом - вполне обыденное дело. А тут в мою жизнь врывается рыжее нечто с самодовольной рожей и круглосуточно работающим членом. Я бежал домой и думал: "За что мне это наказание?!". Сама мысль о том, что я вот так внезапно встретил кого-то, кто идеально мне подходит, вызывала не приятные мурашки, а ужас. К тому же уже где-то год родители капали на мозг, мол скоро первая течка, а там и альфа появится. И все та же песня следом. - Бэкхен старательно изображает отца: "Только не спугни его своим характером, а то сбежит, и где мы второго такого найдем". Омега берет секундную паузу. - Хотелось ответить: "Мне и первый не нужен", но меня бы никто не услышал. - И тут появился я... Бэкхен прав, моя бурная личная жизнь не была секретом, так что подарком меня в тот момент назвать было сложно. Самовлюбленный и эгоистичный, я не способен был оценить встречу с омегой как следует. Помню, как стоял посреди супермаркета и смотрел в след убегающему Бэкхену. Тогда никто из нас не представлял, через что мы пройдем, чтобы быть вместе. Тогда все это не казалось таким уж серьезным, но счастливые лица Криса с Исином, сияющие, словно начищенные тазы, не давали покоя. В тот день красота Бэкхена вышла для меня на новый уровень. Но только красота. И аромат. Терзала меня лишь одна мысль: у меня на него так стоит, что ширинка разъезжается. Остальное меня волновало мало. Бэкхен долго всматривается в мое лицо и пальцами расчесывает рыжие волосы. - Да уж. Я стратегию прорабатываю, а мне альфа какой-то попадается. - Но ведь впечатлило? - с улыбкой спрашиваю я и подмигиваю, впервые за очень долгое время. Бэкхен даже теряется на секунду. - Вот вроде мой альфа, а такие глупые вопросы задаешь, - отвечает Бэкхен и наклоняется для краткого поцелуя. - Впечатлило. Так впечатлило, что я решил однозначно не давать тебе шанса, потому что превратить меня в бесформенное податливое ничто у тебя получилось бы быстрее, чем конфету доесть. Он впервые говорит мне об этом, и слова производят неизгладимое впечатление. Быстрее, чем конфету доесть? Да омега способен растоптать меня в ничто за еще более короткий срок... - У меня не было плана превращать тебя в ничто. Бэкхен ухмыляется: - Да у тебя вообще никакого плана не было. И это только играло мне на руку и подтверждало мою теорию. Ты подходишь, объясняешься, мол я твой альфа, давай познакомимся поближе, а я тебе отказываю... И ты спокойно уходишь. Альфы любят послушных и во всем с ними согласных омег, а на тех, что перечат и говорят нет, время тратить бессмысленно. И это идеально: нужно только послать тебя подальше, и можно считать, что альфы у меня нет. - Да уж, тебе достался тот еще кретин, - виновато вздыхаю я. - Сколько раз я уже ругал себя за то, что не настоял тогда. Нужно было ходить за тобой по пятам и добиваться, а я подошел несколько раз и сдался, решив, что это не так важно. - И ты думаешь, я бы поддался? - перебивает Бэкхен. - Я бы надавал тебе по яйцам и гордо ушел воплощать свой план. Чанель, ты в один день стал воплощением того, чего я боялся больше всего: тем альфой, которому нужен согласный на все омега; альфой, который не терпит возражений и бежит при малейшем сопротивлении. И если первая встреча с тобой напугала меня до смерти, то последующие доказывали, что бояться тебя нужно лишь в одном случае: если ты решишь ко мне прикоснуться. От тихого голоса перехватывает дыхание. Я помню первое прикосновение, и оно действительно случилось много позже: по пути в аудиторию, на засыпанной листьями аллее я впервые взял его за руку. Это случилось само, потому что его руке положено было быть в моей. Я ловлю любимые пальцы и целую мягкую ладонь, самую важную ладонь на свете. Бэкхен будто понимает, о чем я думаю. - В книгах этот момент всегда описывают так красочно. Сродни первой встрече, когда ты впервые понимаешь, что от чьего-то запаха тебя пробивает током с макушки до кончиков пальцев. Я был уверен, что авторы словно издеваются: и альфы там идеальные и понимающие, и мурашки бегут от одного касания, и от поцелуя кружится голова. И самый излюбленный момент, где омега перестает себя контролировать. С одной стороны, читал и думал, что за глупые омеги, как можно вообще не думать головой? Они ей не пользуются, что ли? А с другой, где-то в глубине души, я хотел, чтобы альфы были такими, как во всех этих историях. Чтобы понимали, заботились и не стремились подчинить. Но это на грани фантастики. Таких не бывает. - Буду очень стараться, - обещаю я и целую свое чудо в нос. - Поздно, - отвечает Бэкхен. - Ты добился своего: я все-таки сижу здесь безвольной массой. - Ты не безвольный, - я что есть силы мотаю головой из стороны в сторону. - У меня никогда не было цели подчинить. Я хотел быть с тобой, а не руководить всей твоей жизнью. Мне жаль, если у тебя сложилось такое впечатление. Пальцы ласково спускаются по моей щеке. Бэкхен чертит линию от виска к губам и следит за мной в темноте. - Я знаю, что ты этого не хотел. Но именно так я это воспринимал. Чанель, любого, даже самого идеального альфу, я отверг бы тогда. Мне не представлялось возможным связать себя хоть с кем-нибудь. Я твердо был убежден, что как только решу вопрос с образованием и уеду, моя жизнь изменится и наличие альфы не будет волновать меня вовсе. И этот план казался мне безупречным, пока мы с тобой не нашлись. На языке вертится вопрос, но я боюсь его задавать, потому что боюсь обидеть. И Бэкхен вновь чувствует: "О чем задумался?". Мне приходится сглотнуть прежде, чем задать свой вопрос: "Чонин и остальные - чтобы только не я?" Бэкхен вздыхает, виновато кусает губы, но кивает: - Наивно было полагать, что омега сможет до конца своих дней проживать течку без альфы. В первый раз она была таким потрясением... Хотелось бы мне проигнорировать ее, но это было просто невозможно физически. И я подумал, что если сделаю это с кем-то иным, не со своим альфой, то вполне смогу переживать это в дальнейшем. Как все те омеги, которые, не дожидаясь своей пары, спали с тобой, например. Чонин, хоть и был младше, обладал тем, что мне казалось необходимым: у него был опыт. А большего от альфы и не требовалось. Мне хотелось разобраться с этим вопросом, чтобы потом не зависеть от лишних эмоций. Просто секс и ничего больше. Да, приятно, но не настолько, чтобы мы могли проникнуться друг к другу какими-то чувствами. Идеальный расклад, в общем. Несколько раз в году мы трахаемся, и больше никакого отношения друг к другу не имеем. - Удобно, - лаконично отвечаю я. - Уверен, что хочешь выслушивать все это? - Бэкхен проникновенно заглядывает в глаза. - Хочу. - Я уверенно киваю. - Это даже не обсуждается. Для того, чтобы двинуться дальше, все это нужно разобрать по полочкам. И нужно в первую очередь тебе. Бэкхен только кажется спокойным, но реакция на мои слова - дрожь с макушки до пяток. Ему действительно нужно выговориться. Вопрос в том, что это сложно, что такая откровенность требует от него небывалой эмоциональной отдачи, и сейчас он впервые разговаривает настолько честно. Моя задача - выслушать и поддержать. Обнять, погладить по голове и ласково поцеловать в щеку, чтобы показать, что я рядом. Бэкхен благодарит каждым взглядом. Его немного трясет, и новая порция слез так и просится наружу, но мой стойкий оловянный солдатик не был бы стойким и оловянным, если б позволил себе сдаться. - Все-таки нужно было настоять тогда, - повторяю я свою мысль. Омега кратко улыбается: "Каким же ты стал упертым". - Это твоя заслуга, - улыбаясь в ответ. - Знаешь, чтобы завоевать такого омегу, нужно иметь некоторую долю упрямства. Бэкхен в порыве меня обнимает: "Спасибо". - За что? За то, что бросил тебя разбираться самого? - вздыхаю я. - Спасибо, - продолжает Бэкки. - Спасибо за то, что так упорно боролся до этого. Я зачмокиваю бархатную щеку, а Бэкхен улыбается. Снова плачет, только теперь тихо, и улыбается. Больше чего бы то ни было мне хочется, чтобы эта улыбка осталась на любимом лице. - Чанель, ты перевернул мое представление о тебе, отношениях, себе самом, - признается омега. - Я сопротивлялся этим чувствам, как мог. И я бы выиграл, не будь рядом тебя. Поверь, воевать с собой с самого первого раза было сложно. И после каждой течки рядом с тобой легче не становилось. Но пока между нами был только секс, я наивно думал, что у меня еще был шанс сопротивляться. - А я возьми и влюбись в тебя по уши, как положено. Бэкхен кивает: - Спать с тобой не входило в мои планы. Но участвовать в жеребьевке за мою задницу у меня желания тоже не было. Честно, я не помню, как мы дошли до аудитории. Руку твою помню. Как ты целовал меня первый раз, помню, а все остальное будто в тумане. - Омега задумывается: - Не смотря на твою репутацию и попытки ко мне подкатить, ты ни разу не позволил себе меня коснуться. Ни разу! Мне было страшно, что ты прикоснешься и все случится, как в тех романах, но надо отдать тебе должное, ты не прикасался ко мне без разрешения. И тогда в аудитории… Я умолял себя прекратить, но оторваться от тебя было уже невозможно. Говорят же, что после того, как тебя касается твой альфа, пропадает желание чувствовать на себе еще хоть чье-то касание. Так бежать от тебя несколько лет и просрать весь свой гениальный план за один поцелуй. - Лухан как-то раз сказал, что омеги влюбляются в тот момент, когда мы впервые к вам прикасаемся, - вспоминаю я. Бэкхен смотрит в мои глаза сквозь пелену слез, смаргивает несколько капель и тяжело вздыхает: "Да". Повисает жуткое молчание. На меня обрушивается осознание того, насколько долгой и страшной была для омеги эта борьба. Сопротивляться с того дня, после нескольких течек и тысячи поцелуев, после всей нежности, что была между нами... - Это было невыносимо, - тихо продолжает Бэкхен. - Я себя ненавидел за то, что так глупо поддался, что вообще к тебе подошел. Хотя долгое время мне казалось, что я неплохо справляюсь. Если видеться с тобой раз в несколько месяцев, а потом в перерыве между течками профессионально заниматься самобичеванием, вполне можно поверить в успех операции. Только бы не поддаваться этим эмоциям, не позволять им завладеть собой. Да, пусть теперь каждую течку я расплываюсь под тобой безвольной тряпкой, это не меняет моего мнения об альфах. Пусть теперь я люблю этого самодовольного кретина, который мне достался, но он же об этом не знает, так что все идет по плану. Нужно доучиться и уехать, и воспоминания о тебе со временем растворятся. Как глупо. Я молча слушаю и целую в щеку. У омеги сбивается дыхание, несколько раз он хлюпает носом и вытирает кончик рукавом. Влажные дорожки слез снова и снова появляются на лице. - Правда, пришлось смириться с мыслью, что спать с альфами мне больше не придется, потому что после тебя это было нереально. - Подожди-подожди, - перебиваю я. - То есть ты хочешь сказать, что с того дня, как мы подрались с Чонином в аудитории, ты не был ни с кем, кроме меня? - Я бы и не смог быть с кем-то кроме тебя, - честно отвечает Бэкхен. От мозговой активности чешется затылок. - Прошлым летом после вечеринки у Криса и Исина… - Продолжать тяжело. - Ты был с кем-то. Я помню, потому что дико ревновал тогда. И сожалел, что это снова был не я. Бэкхен горько усмехается: - Какой-то альфа решил выпендриться перед друзьями. Я просто не стал отрицать, хотя меня никто и не спрашивал. Какая разница, если с моим альфой отношений я строить все равно не собираюсь. А еще мне отчего-то хотелось тебя позлить. Отыграться за то, как пренебрежительно альфы к нам относятся. Дома годами отец откровенно придирался по любому поводу, а папа читал лекции. Тот факт, что я не дождался своего альфу, вообще вывел их из себя. Да кто меня возьмет после того, как я себя не уберег? А я на это и рассчитывал. Раз уж вся семья уверена, что ты от меня откажешься, убедить себя было делом техники. Они запирали меня дома, отчитывали, тыкали тем, насколько я отвратительный и неправильный. А тут еще мой альфа и эмоции, в которых он же и виноват. Да задеть тебя побольнее и отвадить подальше, оттолкнуть - задача номер один! Да я все, что только мог, делал, чтобы ты больше ко мне не подходил. Чтобы у тебя было как можно меньше соблазнов прикоснуться ко мне. Но ты упорно возвращался в каждую течку. И я злился, злился на тебя. На себя так не ругался, как на тебя. Мне казалось, что все, что ты делаешь, направлено на то, чтобы подчинить, привязать. Ты такой же, как все альфы: властный и деспотичный. И ты возвращаешься каждый раз, потому что знаешь, что я не могу сопротивляться, потому что хочешь доказать, кто тут хозяин, потому что считаешь, что уже владеешь мной... Бэкхен захлебывается слезами. Все слова даются ему тяжело, и рассказывать мне сейчас о тех мыслях и чувствах сложно и стыдно. Он то и дело виновато отворачивается, чтобы не смотреть мне в глаза. - Я понял, что не выживу без тебя, еще в клубе, - признаюсь я. - Трахал тебя на ящиках и понимал, что только секс меня больше не устраивает. Если мне понадобилось столько времени, чтобы признать, что я люблю тебя, то не представляю, как тяжело это далось тебе. - Сопротивляться тебе невозможно, - Бэкхен поднимает на меня взгляд. - Идея была провальной с самого начала, но я еще пытался. А вдруг ты так действуешь на меня только во время течки? Вдруг я пересплю с тобой вне ее и меня отпустит? - Омега говорит это и сам смеется со своих предположений. - Даже выпил для храбрости. Где-то по пути на задний двор хотел передумать, но я ж упертый, у меня же план. А после первого поцелуя думать уже невозможно. Этот факт всегда вовремя вылетал из моей головы. И на утро я материл себя так, как никогда. Потому что одно дело, когда ты зависишь от альфы во время течки, но когда ты понимаешь, что он способен превратить тебя в ничто в любой момент - это финал. Когда одним прикосновением он выгоняет все мысли из головы, напрочь лишает любой воли. Сколько угодно сопротивляйся - без толку. - Для омеги, которого альфа способен превратить в ничто, ты отлично держался, - подбадриваю я. - Спроси меня кто, что ты ко мне испытываешь, я бы с уверенностью сказал, что ты терпеть меня не можешь. От знакомой фразы Бэкхен улыбается. - Ну ты почти угадал. Верно, терпеть тебя не мог. За то, кем становился рядом с тобой, за то, что к тебе испытывал, что никак не мог от тебя отделаться. Чанель, я очень долго во всем, что только мог придумать, винил тебя. Так было легче. Казалось, что если я соберу в копилку еще пару обвинений, любовь к тебе пройдет точно. И в один прекрасный день я просто излечусь, чувства испарятся, а моя жизнь продолжится. В идеале - совсем без тебя. И без других альф, чтобы больше не попадаться на эту удочку. - Не буду извиняться за срыв плана, если позволишь. Бэкхен сглатывает: "Я так виноват перед тобой". - Ты научил меня ценить то, что у нас есть, - отвечаю я, перебирая тонкие пальцы. - Твое сопротивление сделало меня тем, кто я есть сейчас. Да, было больно, но тебе было не легче. Мысль о том, что тебе все эти метания доставляют удовольствие, испарилась очень быстро. Я научился читать тебя, насколько это было возможно, чувствовать, заботиться. Понимал, что что-то мешает тебе быть счастливым рядом со мной, но не понимал, что же именно. Да, если бы все это мы выяснили в самом начале, можно было избежать многих моментов, но и мы были бы другими, Бэкки. Бессмысленно себя винить. Не ты забил свою голову мыслями о том, что ты никчемный и ненужный. Не ты. Бэкхен тяжело вздыхает и вытирает слезы кулаком: "Но я сделал из всего этого те выводы, что сделал". - Не известно, какие бы выводы сделал я. - Ласково чмокаю в лоб и вместе с Бэкхеном качаюсь из стороны в сторону. - Я люблю тебя. Вместе с твоими выводами. Несколько минут омега хранит молчание, кратко всхлипывая. - Дома было особенно страшно, - продолжает он, выровняв дыхание. - Обычно после течки я возвращался в общагу, а как-то раз вернулся домой. Зря. Настолько тобой пропах, что не заметить было невозможно. Папа сразу сообразил, что я пахну не просто каким-то альфой, а своим. С Чонином мы не сочетались, и его аромат оставался на мне всего пару часов. Запах Сехуна выветривался так же быстро. А твой осел на мне на несколько дней. И началась вторая эстафета: как бы объяснить мне, что такой вредный и бесполезный омега даже своему альфе не будет нужен. Если каждый день слушать получасовую лекцию о своей непригодности, хочешь-не хочешь, а мысль в голове откладывается. И к моменту, когда ты решил перевести наши отношения на новый уровень, я был твердо убежден, что ничего не выйдет, потому что я тебе не нужен. Оставалось тебе это доказать... Но ты упорно отказывался слушать. Я тебя посылаю, обзываю, бегаю от тебя, а ты все равно меня настигаешь. В итоге я эмоционально привязан к упертому барану, который портит мне все планы, и избавиться от этого барана у меня никак не выходит. Я невыносим, стервозен, ужасен, но этот альфа все равно за мной ходит... Ты взрывал мой мозг, честное слово. Мне хотелось все бросить и переехать в один момент, потому что все, что я думал о тебе и альфах вообще, перестало сходиться. Привычная картина мира разъезжалась в стороны. И все это время я убеждал себя, что вовсе тебя не люблю. Нет, это сексуальное желание, это похоть, да что угодно, только не любовь. Потому что если это она, то я проиграл. Я стану таким же проигравшим омегой, как папа, как все те омеги в семьях друзей отца, которые живут ради своей пары и детей, подчиняются и безропотно выполняют любой каприз мужа. Такой сценарий меня не устраивал. Я еще надеялся, что справлюсь, переборю себя и продолжу оставаться самостоятельным. Да, никчемным и неправильным, но собой. Желание оставаться собой долго держало меня на плаву. Быть собой, не меняться ради кого-то, не становиться приложением. Признаться в своих чувствах значило проиграть так же, как проиграл папа. И потом до конца дней подчиняться и отвоевывать только подушку. - Бэкхен смотрит куда-то сквозь меня, полностью погруженный в свои рассуждения. - А потом ты подрался с Сехуном. И избил его из-за того, что он просто меня толкнул. За меня ни разу никто не вступался, ни разу никто меня не защищал, а ты набросился на него из-за царапины. И потом, наплевав на то, как я себя веду, повел в медпункт. И меня это почему-то так впечатлило. Я помню тот неловкий чмок, но не решаюсь прервать речь омеги. Он задумчиво хмурится и сжимает в руке мои пальцы. - Когда мы договорились, что каждый из нас будет искать новую пару, я был почти счастлив. План все-таки работает. Ты найдешь другого омегу, а я, конечно же, не буду никого искать, но тебе говорить об этом не обязательно. Главное же убедить тебя в том, что мы договорились, что ты прекрасно обойдешься без меня. Только прикоснуться к тебе хотелось дико, аж до дрожи в коленках. Помню, ты обнимал меня под курткой, а я думал, что этот раз точно последний. Больше я тебе этого не позволю. Себе - тем более. А потом ты пригласил меня в парк. Для Бэкхена этот момент так важен, что он на минуту замолкает. Я вновь целую его в щеку, легко и невесомо. Омега всхлипывает, но не позволяет себе отвлекаться надолго. - Словно помутнение какое-то. Мы же договорились, и я потерял бдительность. Пил с тобой чай, хотя до этого все еще пытался заставить себя думать, что на дух тебя не выношу. Да, ты мой альфа, но мы друг другу не нужны, и иной расклад меня не устроит. Мы притворяемся друзьями, я даже сижу за вашим столом, и с виду все проблемы решены. Но ты со своей заботой то шарф поправляешь, то шнурки завязываешь. Какая такая забота? Чего все к ней привязались? Даже Исин мне про это рассказывал, а я все не понимал, зачем тебе соблюдать эти правила. Отстань уже от меня в конце-то концов! А ты все ходишь следом и заботишься. И обнимаешь, и берешь за руку. Прости, но упустить возможность прикоснуться к тебе было трудно. Давал ложную надежду, дразнил, позволял целовать, лишь бы еще на секундочку почувствовать, как твоя рука ловит мою. Ничего больше не было нужно. Только твоя рука. Я успешно, как мне казалось, отгонял все чувства, только вот с ладонью твоей у меня никак расстаться не получалось: примагничивалась намертво. И когда ты сказал, что я своим отказом делаю тебе больно, это было потрясением. Как же так? Как ты можешь вот так просто говорить об этом? Я отвергаю тебя, а ты мне открываешься. Это глупо, безрассудно. Так не должно было быть. Ты должен был наплевать и уйти наконец. Альфы так и делают: они командуют, подминают под себя, ломают, но точно не подставляются под удар. Я упорно отказывался замечать, что поведение отца - не единственный вариант. И мне тяжело далось близкое знакомство с Крисом и Исином, потому что я видел в них все ту же модель. Исин его боготворит, сдувает с него пылинки, холит, лелеет и расплывается лужей у ног Криса, наплевав на приличия. Смотреть на Криса как на альфу, который зависит от своего омеги, может, даже больше, чем тот от него, мне не удавалось. Чунмен вел себя сдержаннее и от этого казался разумнее. Но я знал, каким властным и сильным может быть Чонин, поэтому их отношения меня тоже напрягали. И то, как ты откровенно выдал мне свои чувства, шокировало. В том парке на качелях я впервые позволил себе так говорить с тобой. Меня разрывало от желания быть с тобой физически и желания сбежать от чувств, которые ты во мне вызывал. Я никогда не испытывал такой кучи эмоций сразу. Все вокруг переворачивалось с ног на голову, и я был в центре этого кошмара. Осознать, что ты действительно испытываешь ко мне что-то, - это шок. Я не был к этому готов. Я мог бы лечь под тебя, не раздумывая, но начать с тобой отношения, когда еще вчера я снова и снова программировал себя на полную независимость... Это абсурд. Все шло не по плану. Я хотел следовать плану, моя голова хотела, а ты с примагниченной рукой и что-то внутри меня отчаянно ему противилось. До тошноты, до колик в животе, до жутчайшей головной боли. Мне хотелось себя заткнуть, потому что я наговорил тебе тогда много лишнего, того, чего ты вообще не должен был слышать. Сам факт того, что я мог хоть как-то выдать свое отношение, меня убивал. Это была ошибка, огромная, непростительная ошибка. Но я будто потерял рассудок, вообще не понимал, почему договариваюсь с тобой о чем-то еще. Ты обнимаешь, а я тупо киваю. Ты ругаешься, и я продолжаю все так же тупо кивать. Ты говоришь об отношениях, и я почему-то соглашаюсь подумать. Клинический идиот. - Это твоя природа, - тихо шепчу я. - Доверять мне, поддаваться... Да, ты этого боишься. Но именно это естественно. - Да я проклинал эту природу! - отвечает Бэкки. - Ненавидел всеми фибрами души. Мало того, что ты не даешь мне покоя, так теперь еще моя сущность омеги пытается диктовать правила! Все шло наперекосяк. Мой безупречный план летел в трубу, и мне судорожно приходилось выкручиваться. А ты вообще должен был отступить! Ты же уже бросил бороться однажды, зачем было начинать заново? Я злился. Так злился! Омега срывается, плачет у меня на плече, словно переживает ту злость заново. Только теперь он злится не на меня. Это злость на себя, на упущенное время, на годы сопротивления и борьбы, окончившиеся в моих руках. Аромат Бэкхена все так же легко расщепляется на молекулы. И ноты уверенности в его решении не испаряются, он действительно хочет быть со мной, перебороть всех своих тараканов и быть счастливым. Но для этого ему нужно выплеснуть всю боль, накопившуюся внутри. Я целую свое чудо в обе щеки и шепчу миллион ласковых слов. Бэкхен плачет, ругает сам себя и ластится, словно котенок. - Задал я тебе задачку, - тихо рассуждаю я. - Мне казалось, непосильную. - Омега хлюпает носом. - Любить тебя и заставлять ненавидеть. Ничего не получалось. Каждый раз, когда я расслаблялся рядом с тобой, ругал себя мысленно. Мне нужно отстраняться и бежать от тебя подальше, а я вопреки своим же принципам становлюсь тем, кем клялся никогда не становиться. Помнишь, я как-то рассказывал, что мы зависим от вас? Не представлял, что настолько. В те минуты, когда ты был рядом, голова будто отключалась. То ли рубильник там какой-то, то ли кнопка, но вырубает напрочь. Ты отходишь, и я изо всех сил пытаюсь напомнить себе, что не должен поддаваться, что должен сопротивляться и сохранять спокойствие. А потом ты возвращаешься, и процесс запускается заново. Получался страшный замкнутый круг: ты превращаешь меня в своего омегу, я сопротивляюсь, и ты вновь превращаешь... Я тогда на качелях преодолевал эти эмоциональные горки раз за разом. Но желание быть с тобой становилось все сильнее. И убеждать себя в том, что я терпеть тебя не могу, стало почти невыполнимо, потому что не думать о тебе теперь не получалось совсем. Как вообще можно думать о ком-то так много? Если это болезнь, то мне срочно нужно лекарство. Любви я давал любые иные названия, лишь бы не употреблять это слово рядом с твоим именем. Мне казалось, как только ты поймешь, что я чувствую, я проиграю окончательно. Это будет пожизненное владение без права возврата. Ты получишь меня всего в безвозмездное пользование, а это так пугало, что волосы на голове дыбом вставали. - Но ты согласился встречаться со мной. - Не соображаю рядом с тобой, помнишь? До отношений с тобой я думал, что ничего сложнее противостояния отцу со мной уже не случится. Но ты умудрялся усложнять задачу изо дня в день. И мне хотелось ответить тебе искренне, довериться, но это было так сложно. Я научился доверять тебе в постели, но доверить что-то большее... А мне так хотелось порой, но я напоминал себе, что меня ждет. И вообще, я испорченный и неправильный омега. Ты просто по какой-то глупой ошибке хочешь быть именно со мной. Нужно доказать тебе, что мы не пара, что ничего не выйдет, что я ужасен, и ты откажешься от этих отношений. - У меня бы голова взорвалась, - вздыхаю я. - Любить, хотеть быть рядом и так отчаянно убегать. Я бы не смог долго сопротивляться. - Потому что ты принял свою природу, принял тот факт, что я твой омега, и позволил чувствам вести тебя. А мои чувства врезались в представление о том, что альфа вовсе не обязательный элемент, что я не хочу ни от кого зависеть. Это сложно. Ты прав, от кучи мыслей взрывается голова. И вместо того, чтобы послушать свое сердце, я в сотый раз пытался убедить себя, что хозяин тут - голова. Очень жестокая ошибка. - Моменты, когда чувства одерживали победу, мной осознавались очень четко, - признаюсь я. - Когда ты позволял себе идти вслед за эмоциями и ощущениями, все получалось само собой. Иногда ты расслаблялся на секунды и тут же брал себя в руки, но и это я улавливал. - Вот это "получалось само собой" воспринималось как доказательство проигрыша, - отвечает Бэкки. - Любое проявление чувств - как путь к подчинению. - Тут он замолкает, набирает воздуха в грудь и признается: - Но самым убийственным фактором был ты. Мы только начали отношения, а ты сказал мне о своих чувствах. Не о симпатии, не о желании - о любви. Будто сковородой по голове. Это признание переворачивало все, потому что как бы ни хотелось мне продолжать верить, что ты такой же отвратительный альфа, как остальные, твои действия, а главное - твой запах, говорили мне о том, что ты честен. Сопротивляться действительно стало невозможно. Мне боязно было дышать, шевелиться лишний раз, чтоб не спугнуть это потрясающее ощущение счастья, чувство, что тебя любят... Ты не давал мне забыть об этом ни на секунду. И все, что я думал об отношениях с альфами, перечеркивалось тобой. Не смотря на все мои капризы и заскоки, ты любил меня и прощал. В какой-то момент я начал понимать, что то, чего я так боялся: стать зависимым и послушным, открытым - произошло не со мной, а с тобой. Ты стал абсолютно уязвим передо мной, и защитить тебя от меня не мог никто. Я ставил целью тебя отвадить, а увидел противоположный итог. Постепенно ты становился альфой, которого я где-то в глубине души хотел видеть. Скажи мне кто раньше, что ты будешь так внимателен и заботлив, я бы от души посмеялся. Но время шло, а ты все больше увязал в этих отношениях и утягивал меня следом. Это было прекрасно для Бэкхена рядом с тобой и катастрофически несостыковывалось с тем Бэкхеном, что столько лет жил во мне до этого. Словно раздвоение личности: Бэкхен, созданный тобой, податливый и нежный, желающий расствориться в твоих руках в зефирную лужу, и Бэкхен, основной жизненный принцип которого вертится вокруг слов "альфам бой" и "не сдаваться". Когда отец понял, что у меня кто-то есть - и это не кто-то для секса - первым вопросом было: "И он тебя терпит?". Он задавал его каждый раз, и я в ответ думал, действительно, как ты меня терпишь. И от этого становился еще невыносимее, потому что меня раздражала собственная несостоятельность. Мне казалось, что я совсем не умею строить отношения, могу только все портить. У тебя это получалось так просто: вот ты первый блядун, а вот заботливый и нежный альфа. Словно какой-то рубильник переключили, и программа сама собой заработала. Я даже в первые дни ловил себя на мысли, а не прикалываешься ли ты, не шутишь ли. Неужели ты так серьезно относишься ко мне? Как это возможно вообще? Бэкхен сглатывает, потому что в горле пересохло от волнения, и снова находит мою ладонь. Цветочный узор расплывается на коже. - А дома спрашивали, как я тебя терплю, - подытоживаю я, тяжело вздыхая. - Да. И тогда я огрызался: "Отлично! Не то, что некоторые!". Отец от злости скрипел зубами. А папа продолжал жить в своем вымышленном семейном раю. - Папа казался таким милым при знакомстве, - вспоминаю я. - Он милый, - кивает Бэкхен. - А еще послушный и правильный, в отличие от меня. И вообще-то он был рад, что нашелся хоть кто-то, кто со мной возится. Искренне не понимал, почему я зол на такую реакцию, но жутко за меня радовался. Выпытывал про тебя, интересовался, что и как, и хорошо ли я себя веду. Но каждый раз весь разговор заканчивался отцовским: "Не просри. А он точно встречается с тобой добровольно?". Какое-то время он, наверное, был уверен, что я держу тебя в заложниках. Папа ничего не понимал, только нахваливал тебя, мол Чанель такой красивый и заботливый, и кран починил, и даже Бэкхена в узде держит. Меня аж передергивало. Он наивно полагал, что я внял его мольбам и теперь являюсь образцово показательным омегой. - Мне не нужен образцово показательный, - вздыхаю я. - Люблю своего ворчуна. Бэкхен ведет носом по моей щеке и нежно прикасается губами: "Только это и убеждало меня пытаться дальше". - Ты так старался, так убеждал меня в том, что я нужен, любим. Даже подрался из-за меня и на свидание сводил... Такое чудесное свидание. И в какой-то момент я начал сдаваться. - Бэкхен от волнения сглатывает, и я вслед за ним. Он шепчет мне это на ухо, тихо и интимно, чтобы никто-никто на свете не смог услышать эти слова, кроме меня. - Это было так прекрасно, так тепло рядом с тобой. Просто спать с тобой под одним одеялом, пока ты меня обнимаешь... Мне никогда не было так хорошо. Хотелось раствориться в твоих руках и больше ничего не хотелось. Лишь бы ты обнимал меня, целовал нежно и говорил всякие романтичные глупости. - Я слышу, как, утонувший в воспоминаниях, он улыбается. Словно те эмоции прямо сейчас овладели им вновь, будто не было никакой боли - только свет и счастливые мгновения рядом. - Любовь впервые начала казаться не каким-то враждебным и саморазрушающим чувством. Я пытался насладиться ею. В меру своих возможностей. - Бэкхен замолкает. Я глажу его по спине и не тороплю. Едва мелькнувшие в аромате ноты счастья тонут в горьком сожалении. - Но она была так хороша, что я все еще искал подвох. Ждал, что что-то должно пойти не так. Не может быть все настолько идеально. - Слезы возвращаются за долю секунды. Бэкхен рассуждает о своих чувствах и тут же проходит через все то, о чем рассказывает. А я понимаю, что точно так же он мучился все это время, только мучился молча, не говоря никому ни единого слова о том, что так терзало его. А теперь молчать не получается. Не получается спрятать даже одну слезинку, и Бэкхен позволяет боли вновь захватить себя. Потому что он решил победить ее здесь и сейчас, чего бы это ни стоило. Он плачет, обнимает меня обеими руками и ноет куда-то в шею. Медленно и осторожно, я перебираю шелковистые прядки и раскачиваюсь с омегой из стороны в сторону. - До меня не сразу дошло: тем самым неидеальным компонентом в наших отношениях был я, - сквозь рыдания выплевывает Бэкхен. - И никто их не портил, никто не собирался врать, разрушать и мешать с грязью эти светлые чувства. Никто, кроме меня. Меня! Вся проблема была во мне! - Боль искажает любимое лицо, и я буквально чувствую, как у меня холодеет спина от того, насколько ему плохо. С трудом преодолевая приступы истерики, Бэкхен слово за словом произносит свои признания. А я сквозь вой и всхлипы слушаю и плачу следом. - Ча… Чанель, я... Я так виноват! - Я с тобой, - выдавливаю, сам едва не плача навзрыд. - Я с тобой, мой хороший. Бэкхен плачет в моих руках, захлебывается и начинает по новой. Он пытается продолжить говорить, но от того, что хочет сказать, плачет еще сильнее, и попадает в замкнутый круг. А он должен сказать. Должен выдавить весь ужас до последней капли, чтобы эти мысли больше никогда не омрачали его жизнь. И все, что я до сих пор могу: обнимать его и повторять о том, как сильно люблю. Бэкхен слушает и плачет, долго и горько, и наверняка не в последний раз. - Будто любить во мне не заложено, - сквозь нос кряхтит омега и вытирает щеки рукавом. - Словно я не умею наслаждаться тем счастьем, что жизнь мне преподносит, и как последний параноик разрушаю любую прекрасную мысль. - Он с трудом выдыхает, и голос еще дрожит, но Бэкхен упорно движется дальше. - А ты становился жертвой собственных чувств, и это причиняло тебе боль чаще, чем радость. Я причинял тебе боль. Причинял и думал, что мне не суждено построить нормальные и здоровые отношения. Создавал проблему, видел результат и еще больше подливал масла в огонь. Я видел, что делаю с тобой, но это было сильнее меня. Все вокруг говорили, что я не справлюсь, что я плох, что я тебе не подхожу. Конечно, не подхожу! Сложно себя переубедить, когда все складывается так, будто ты прав. Сопротивляться этим мыслям так трудно. А боли, которую я причинял тебе из собственных страхов и сомнений, становилось все больше. Я был счастлив в те минуты, когда, будучи в твоих руках, не имел в голове ни единой мысли. А потом они возвращались, ужасные и гнетущие. Я портил тебе жизнь. Я ужасный омега. Отец прав: меня невозможно терпеть, у меня отвратительный характер, и я должен быть тебе омерзителен. Но ты продолжал любить меня, такого ужасного и невыносимого! Я ведь думал, раз я такой плохой омега, сохранить самостоятельность будет проще простого. А потом пришел ты и подверг каждый мой принцип проверке. И как принципиальный и упертый омега я проверку прошел, а как хороший омега - провалил с треском. Мне было бы совершенно плевать, будь на твоем месте иной альфа, но ты... Причинять тебе боль, ругать себя за это, а потом снова подчиняться собственной глупости! Это невозможно, абсурдно, но день за днем я делал это. Словно два совершенно разных меня боролись за руководство, но все удары, что они наносили друг по другу, приходились на тебя. Терпеть было невозможно. Вот я люблю тебя, а вот боюсь, что ничего не выйдет. Вот я тебя целую, а вот думаю, что теряю себя рядом с тобой. И я терял. Воспринимал это, как что-то неверное, как нежелательные перемены. Отрицал до последнего, что это естественный ход вещей. Я менялся, рос вместе с тобой, только ты этот процесс воспринимал и преумножал, а я отторгал всеми фибрами души. Это было не предательство себя, это была эволюция. Но я придавал ей отрицательное значение, и это отбрасывало меня на десятки шагов назад. Ты вместе со своей любовью шел вперед, а я оставался позади, и поспеть за тобой казалось уже невозможным. Бэкхен заваливается на меня, обессиленно хлюпая носом. Ему нужно отдохнуть. От перенапряжения омегу бросает то в жар, то в холод, и сейчас он дрожит и почти стучит зубами, будто в зале температура ниже ноля. Набрасываю на плечи куртку и заворачиваю свое чудо, обнимая крепче: - Передохни немного. Бэкхен кивает, сжимается в теплых объятиях и на несколько минут засыпает. Он настолько устал, что в миг проваливается в полудрему. До самого пробуждения я качаю его на руках и мягко целую в горячую щеку. Нет сомнений, что у него высокая температура, но вставать и решать этот вопрос сиюминутно мне не позволяет главное обстоятельство: Бэкхен проснется. Поэтому я успокаиваюсь вместе с ним и жду, что лихорадка исчезнет вместе со слезами. - Бен Бэкхен, я люблю тебя больше всего на свете, слышишь? - шепчу я, когда реснички дрожат в полутьме. Омега целует меня в шею и, выдохнув, выпрямляется. Все такой же горячий, но уже не такой замерзший. - Полегчало? - Значительно, - хриплым голосом подтверждает омега. - Но мне есть еще, что сказать. Я понимаю, но он выглядит таким изможденным: - Ты очень устал. Тебе нужно поспать. Мы можем подождать до завтра. - И поправляю упавшую на глаза челку. Бэкхен отрицательно машет головой: "Сегодня. Не хочу никаких завтра. Я хочу закончить все это сегодня. Хочу узнать, есть ли шанс все исправить. Сейчас". - Хорошо, - соглашаюсь я. - Но я чувствую себя бесполезным, пока ты плачешь. Ничем не могу тебе помочь. - А я тебе, да? - и подушечкой пальца он касается моей щеки. Такой же заплаканной и соленой, как его собственная. - Ну и денек у нас сегодня. - И не говори, - подбадривающе улыбаюсь я, и омега не может не улыбнуться в ответ. Он просовывает руки в рукава и довольно жмурится, когда я грею в широких ладонях пяточки. Носочки опять сползли наполовину, и я не без удовольствия исправляю это безобразие, а потом разминаю маленькие пальчики сквозь ткань. - Соскучился по тебе до невозможности, - признаюсь я, обхватывая щиколотку пальцами. Бэкхен взволнованно смотрит прямо в глаза. - По каждой твоей клеточке соскучился. - Даже день без тебя - пытка, - шокирует омега. - А месяцы... Это словно жить в вакууме. Словно вокруг ничего нет, пока ты ко мне не прикасаешься. Поцелуй - как желание восполнить хоть одну миллиардную общей тоски сейчас. Бэкхен скулит, елозиет на моих коленях и привычно цепляется за шею. От одного осознания того, как просто и естественно эта нежность возвращается в нашу жизнь, хочется плакать. От счастья. С трудом я от него отрываюсь, с трудом удерживаю от следующего поцелуя, более жаркого и кричащего. Сперва нужно закончить. Он сам хотел. - Хочешь, спрошу тебя о чем-нибудь? - предлагаю я. - Или расскажу сам, пока ты думаешь. Бэкхен прикусывает щеку, размышляя над таким вариантом, а я пользуюсь возможностью чмокнуть его еще раз. И вспомнить кое-что важное: - Мне очень хотелось, чтобы все получилось. Чтобы то, что происходило между нами, ни на секунду не напоминало тебе те отношения, а вернее их отсутствие, что были у тебя с другими альфами. Я боялся сказать или сделать что-то, что хоть отдаленно походило бы на схему "потрахались и разбежались". Да, вначале мне казалось, что эта схема работает, но в тот момент, когда я признал, что чувствую к тебе, желание просто трахать отпало напрочь. Я хотел тебя: не физическую оболочку, а тебя самого. Хотел, чтобы между нами было что-то нечитаемое, только нам понятное. Меня восхищало это в родителях, восхищало в Крисе с Исином: то, как весь мир замирал вокруг, как только они оказывались рядом. И я хотел испытывать это же рядом с тобой. Только с тобой. Читать тебя, понимать без слов, так хорошо знать каждое движение, каждую ноту в аромате, чтобы с закрытыми глазами понимать, о чем ты думаешь. И мне даже казалось, что я в этом преуспел в какой-то мере. И пусть ты сопротивлялся, меня было не переубедить в том, что я справлюсь с этим, добьюсь твоей любви и доверия. И каждый день я убеждал себя, что еще немного, еще чуть-чуть, и ты влюбишься. Потом я убеждал себя, что ты уже влюблен. Потом в том, что ты любишь меня. Но то, что я находил в аромате, в каждом прикосновении, растворялось в твоем сопротивлении. За эти несколько месяцев я усвоил на отлично один урок: ты умеешь скрывать почти любую эмоцию. И все мои попытки понять, что ты чувствуешь, превращались в разгадывание шарады. Только я подбираюсь к ответу, как ты добавляешь новые символы, и я начинаю снова. И это все меняло меня. Я не стал идеальным альфой за один день, Бэкхен. Ты сделал меня таким. Желание понять и стать лучшим для тебя - вот весь секрет. Как долго я терзался мыслью, что делаю недостаточно, что мои слова по какой-то причине ты не воспринимаешь всерьез. Ты спал в моей кровати, целовал меня отчаянно, но никак не раскрывался больше дозволенного. А я все ждал, что на утро наши отношения перейдут на новый уровень. - Ты всегда относился к этому так серьезно, - замечает Бэкхен. - До нового года я не думал, что ты настолько сильно запутался. Ты сомневался в своих чувствах, боялся довериться, но мне казалось, что это все причины - остается только ждать. А потом, когда после всего, что уже было между нами, ты продолжил сопротивляться, я понял, что все намного серьезнее и глубже. Это не просто твой страх обжечься. Это что-то настолько большое и страшное для тебя, что даже чувства ко мне не спасают. Твоя борьба становилась все более необъяснимой. И мучительной. Даже в аромате я чувствовал, как отчаянно ты мечешься в потоке эмоций, но ничем не мог помочь, потому что ты не давал и шанса на это. Поменялось все, вплоть до отношения к нашей сущности. Ты сильнее меня, ты смелее и отчаяннее. Я не встречал омеги более стойкого, чем ты. Омеги - не уменьшительно-ласкательного "омежки", - а омеги, взрослого и волевого. То слово, кажется, насовсем исчезло из моего словаря. До тебя оно казалось мне милым. Теперь - пренебрежительным. - Омежка? - уточняет Бэкхен. - Ты ни разу так ко мне не обращался. - Только мысленно, - отвечаю я. - А теперь и мысленно так не обращаюсь. Оно мне разонравилось. Ты достоин настоящего и большого "омега". Бэкхен тепло улыбается, пробегая пальцами по моему плечу: "Чанель, все-таки ты удивительный". - А помнишь то сокращение, которое вы с Кенсу придумали? - Елли? - осторожно произносит омега. Я довольно киваю: "Смешное, но теплое. Мне нравится". Бэкхен пожимает плечами: "Хорошо, я запомню". И можно было бы бесконечно сидеть вот так и улыбаться всяким глупостям, но у нас есть незавершенное дело, и кроме нас завершить его некому. - Как в твою голову пришла мысль, что нам нужны другие пары, скажи мне, счастье мое? - Не нам, а тебе, - поправляет Бэкхен. Он ловит мою руку и принимается за новый шедевр на ладони. - Когда-то у меня зародилась мысль, что если бы папа встретил другого альфу, его жизнь сложилась бы иначе. И пока он покорно соглашался со всем, что делал отец, я втайне мечтал, чтобы на пороге вырос кто-нибудь заботливый и хороший. Заботливый и хороший, хотя все альфы - тираны и деспоты. Чувствуешь логику, да? - И пока Бэкхен неловко ухмыляется своей шутке, я мягко зацеловываю любимую щеку. - Это ужасно. Я не должен был желать ему этого, но отец невыносим. Он любит его, но чувство собственичества и желание превосходства так велико, что он не дает вздохнуть. Вдруг где-то на свете есть альфа, с которым у папы вышло бы лучше? Альфа, который мог бы сохранить его самим собой, а не менять под себя. Я часто об этом думал. Не хотел возвращаться домой на выходные, но ехал, чтобы хоть на эти полтора дня папа не оставался с ним один на один. Мне казалось, что пока меня нет рядом, отец ломает его, как тростинку, гнет во все стороны папину волю, словно пластилиновую колбаску. А потом Кенсу нашел ту статью. Ведь мало кто помнит о том, что у каждого есть несколько вариантов. Все останавливаются на первом, потому что идеальнее его и нет ничего. Но вдруг?! Вдруг есть возможность сделать тебя счастливым без меня? И тогда для тебя нашелся бы омега, который не выносит мозг. А для меня альфа, чувства к которому не будут так сильны, как к тебе, которому я не смогу причинить столько боли. Потому что такого хорошего альфу я не заслуживал. А ты любил меня и прощал. Каждый раз. Всегда. Немыслимый альтруизм, разрушающий. Ты страдаешь от моего невыносимого характера, а я эгоистично держу тебя рядом. Это нужно было исправить. Иначе я жил бы каждый день и думал, что кто-то может быть для тебя лучше, что я лишил тебя шанса встретить того, кто действительно сделает тебя счастливым. Ты хочешь семью, детей и заботливого мужа, а я - остаться независимым. Зачем тебе омега, который треплет нервы и постоянно сомневается? Я должен любить тебя безусловно, не задумываясь о последствиях, отдаваться этому чувству целиком и полностью. И раз у меня не выходит, значит, я тебе не подхожу. - Железная логика, - вздыхаю я. - Какая есть. Знаешь, где-то в глубине души я понимал, что что-то делаю неправильно, что не должен сдаваться, но страх побеждал. И было ясно, что все эти сомнения уже бессмысленны, что ты будешь любить меня, что бы ни случилось, но сказать проще, чем сделать. А когда все вокруг продолжает убеждать меня в том, что я ужасная пара для тебя... В общем, я пытался внушить себе, что поступаю правильно. Отойти от тебя на шаг было мучением, а отказаться совсем - это... Мне больно, и внутри я умираю без тебя, но так будет лучше, правильнее. И я хотел тебя отпустить, но все не мог. Эгоистично позволял быть рядом, и упорно пытался вырвать себя из твоей жизни. Какой же я глупый. Нежно целую кончик носа и щекочу мягкую щеку: "Все равно тебя люблю". Бэкхен обнимает обеими руками и прячет лицо в воротнике: - Я так боялся потерять себя, а в итоге потерял тебя. Ты всегда был рядом. Даже когда мы расстались, когда боль съедала изнутри, ты был со мной. А мой страх разрушил все, что ты так старательно пытался сберечь. Ты уехал, и я остался один... Бэкхен всхлипывает. Я до сих пор могу посекундно воспроизвести в голове ту сцену на парковке. Как точно и болезненно она отпечаталась в памяти омеги, представить боюсь. - И все-таки я не должен был оставлять тебя тогда. - И руки сами тянутся поправить сползающего с колен омегу. - Нет! Нет, черт возьми! Как ты не понимаешь?! Это было правильно, это было... - Бэкхен ищет слово среди бесконечного потока эмоций. Он хватает ртом воздух, будто это поможет соображать лучше, но возвращается к сказанному. - Правильно. Это было правильно. Ты должен был защитить себя, спасти от всего этого. Наконец подумать о себе, Чанель! - Тебе было больно. - Я с трудом выдавливаю каждое слово. Лицо Бэкхена, заплаканное и кричащее об ужасе, стоит перед глазами. А он говорит, что это правильно? - Да, - кивает мое чудо и вытирает сперва мою щеку, а потом и свою. - Мне было безумно больно, но это было правильно. Я знаю, почему ты так поступил, почему сказал то, что сказал тогда. Я понимаю. И это было... Это было честно, Чанель. Ты старался так долго, ты спасал все, что мог, вопреки моему эгоизму. Пришло время позаботиться о себе. Ты должен был хоть раз сберечь свое сердце, а не мое. Было больно, Чанель. Так больно, что я выл от горя. Но именно это дало мне понять, насколько сильно и жестоко я ошибался. Чего мне все это стоило. Это было правильно, Чанни. И это было логично. Невозможно бесконечно терпеть, пока кто-то разбивает твое сердце. Нужно защищать себя. И ты защитил себя. До последнего жертвовал собой ради нас, и наконец защитил. Ты не виноват, Чанель. Ты ни в чем не виноват. - Прости меня. Бэкхен закрывает мне рот ладонью и мотает головой: - Потерять тебя страшнее, чем потерять себя, - продолжает Бэкхен, глотая слезы. - Это все потерять. Все, что имеет значение. Потому что без тебя я сам не имею значения. Без тебя я просто омега. Пустой и глупый омега. Я думал, природа поиздевалась, сделав меня омегой. Почему не бета? Почему я должен зависеть от своей природы? Но я омега, и, знаешь, это лучшее, что могло произойти со мной. Потому что у меня самый лучший на свете альфа. Потому что ты был прав: любой риск, любая боль и сомнения стоят того. - Бэкхен делает глубокий вдох и прижимается щекой к моему виску. - Мне потребовалось несколько дней, чтобы осознать, какую страшную цену я плачу за свои страхи. Раньше ты боролся за них вместе со мной, а теперь я остался с ними один на один. И я возненавидел их, разобрал на части каждый из принципов и выкинул в мусорку, вместе с сомнением и мыслью о том, что моя природа не имеет значение. Имеет. И ты доказал, что только мы сами решаем, что важно. Как бы сложно не было, только мы и никто больше можем определить, что с нами будет. Я до последнего убеждал себя, что папу необходимо спасать, что если я не буду рядом, отец окончательно его проглотит. Но его это устраивает, и мне нужно было услышать это, чтобы понять: каждый живет так, как его устраивает, по тем правилам, которые мы сами для себя определяем. Да, я все разрушил в отношениях с тобой, но я не хочу позволять отцу разрушать меня самого. Так что, даже разбитый и изуродованный, не достойный тебя ни на один процент, я решил, что пора уйти. Собрал вещи и переехал в общагу. Папа не понял. Он до последнего думал, что это шутка. Собираю сумку, а он спрашивает, что готовить на ужин. Это было тяжело, но необходимо: как оставить меня одного; как позволить ощутить, каково это - без тебя; как подвергнуть анализу каждую мысль в моей голове. Так что это было правильно, Чанни. Очень правильно. - Но ты все равно не пришел. - Я убираю мягкую ладошку со своего лица и ласково целую кончики пальцев. - Ты побоялся моей реакции, а значит, я зря был таким жестким. - Я не надеялся, что ты примешь меня обратно, - признается омега. - Мне хотелось просто сказать тебе, что я понял. Но ты переехал. Было так больно, что ты переехал. Никакие мои слова уже не спасли бы твое сердце, и я не имел ни малейшего права врываться в твою жизнь теперь. Я действительно тебя не заслужил. Но я сам во всем виноват, и сам должен платить за это. А ты имеешь право на покой, право больше не беспокоиться обо мне. - Я все равно беспокоился, - челка все время падает на любимое лицо, и я очередной раз заправляю длинную прядь за ухо. - Ждал, что ты сделаешь хоть что-то, как-то проявишь свои эмоции, а ты молчал. - Это было моим наказанием, - выдыхает Бэкхен. - Видеть тебя каждый день и не подходить. Как я мог? Чтобы вновь причинить тебе боль? - Но сегодня ты подошел, - легким поцелуем я собираю с его кожи остатки слез. Бэкхен рисует на моей шее сердечки. - И меня сейчас волнует не твоя война с Соджином, потому что он для меня не важен. Ты сказал, что тебе нечего добавить, а потом вышел следом. Это было очень быстрое решение. - Потому что ты имеешь право знать. Я не имею на тебя права после всего, что случилось, что я сделал, но ты имеешь право знать, почему я причинил тебе столько боли. Я понял, что должен сказать, как сожалею. Даже если ты оттолкнешь меня, если откажешься, я должен сказать тебе правду. Потому что никто не заслуживал ее так, как ты. И я вышел следом с мыслью только о том, что должен собрать остатки смелости и признаться тебе. Пусть ты узнаешь, как много сделал для меня, даже если это ничего не изменит для нас. - Все-таки ты самый удивительный омега на свете. - Губы мягкие и теплые, до дрожи любимые. Облако сладкого аромата прорывается сквозь отголоски боли и сожаления. Они не исчезнут сразу, и на осознание того, что теперь мы действительно вместе и весь кошмар закончился, потребуется какое-то время. А сейчас Бэкхен сжимает мои бедра коленями, чуть приподнимается и углубляет поцелуй до неприличия. Мой Бэкхен. Мой. И это железобетонно.