Сквозь горизонт событий

До комендантского часа оставалось ещё три улицы и один мост. Под бой курантов на городской площади их надо было не пересекать, а уже оставить далеко за спиной и запирать дверь на замок. Не важно, что очередной режим ввели исключительно для евреев. Новые полномочия, вкупе с одуряющим ощущением расового превосходства и элитарности, сводили людей с ума, и от них можно было ожидать чего угодно. Лишний раз испытывать судьбу казалось безумием, особенно в преддверии событий, которые не сулили ничего хорошего. Под ноги бросилась ошалевшая от голода кошка. Отскочив в сторону, Катрин оступилась и подвернула ногу. Острая боль в щиколотке заставила её остановится и выждать хотя бы минуту. Или две. Или… Она стояла последи улицы, на которой выросла, а в доме через дорогу жила подруга Сара, которая каждую пятницу вечером звала её на чай. Интересно, она сама покинула свой дом, или её увезли вместе с остальными? Чуть дальше – небольшая церквушка, в которой они с друзьями, ещё будучи детьми, летом пережидали жару и отбывали службы по воскресеньям. А там, во дворах, она пряталась от зоркого глаза матушки, неловко и исключительно ради приличия, уворачиваясь от неловких поцелуев одноклассника. Прошло много времени, и в этих домах никого не осталось, кроме теней и воспоминаний. Особенно сильно это стало заметно после десяти лет, проведённых в шумном и суетном Париже. Милый сердцу Сен-Клер пустел день ото дня, и с этим ничего нельзя было поделать. Вернее, он заполнялся. Немцами. А они, казалось, вытесняли всё живое. И ведь так умело это делали: с верой и обещаниями лучшего будущего. Вдали послышался бой часов. Комендантский час. Не успела. Страшно не было. Просто ужасно некомфортно, будто кто-то за тобой наблюдает и идёт по пятам. Мимо, нестройно стуча каблуками, пошатываясь прошла девушка. Далеко уйти она была не в состоянии, только до ближайшего столба, готового предложить себя в качестве опоры. Молодая, лет двадцать. Растрёпанные светлые волосы, тонкая талия. Юбка едва доходила до колен, открывая стройные ноги в синяках и царапинах, словно она продиралась сквозь кустарник. Не найдя в себе сил двигаться дальше, девушка медленно осела на землю. – Воды? – Катрин присела рядом на корточки, желая помочь. Холодные серые глаза незнакомки дали понять, что напрасно: взгляд был ясный, не отражающий никаких эмоций. – У вас губа разбита. Блондинка попыталась облизать губы, но во рту было слишком сухо. Не дождавшись ответа, Катрин вытащила из сумки фляжку с дрянным крепким вином. Девушка молча взяла флягу, сделала глоток и закашлялась. – Мерзость. – Голос был хриплый, а в интонации ни намёка на благодарность. – Лучше, чем ничего. Флягу небрежно вернули хозяйке. – Помочь встать? – Нет. И с третьей попытки ей всё-таки удалось подняться на ноги. – Отсюда надо уходить. Скоро здесь будет патруль и у них наверняка появится множество вопросов. – Ко мне вопросов не будет, – девушка тряхнула светлыми волосами, явно ощущая в этом некую силу или превосходство. – Конечно, не будет. Особенно не будет к твоим ободранным коленкам. Никак не отреагировав на реплику, девушка бросила взгляд на церковь, из-за которой появилось пять человек в форме. Либо Катрин показалось, либо строптивица побледнела. – Так, – нахмурившись, она взяла блондинку под руку и повела за собой. Как ни странно, та не сопротивлялась. – И как тебя зовут? – Не важно. – А если остановят? – Анни. – И попросят документы? – У меня их нет. Медленно выдохнув и ощутив приближение новых проблем, Катрин ускорила шаг. – Значит так, сестра. Я встретила тебя со смены на оружейной фабрике, ты задержалась немного, и теперь мы спешим домой, чтобы не опоздать на ужин. – Я запомнила. Молодые люди на противоположной стороне улицы их явно заметили и отпустили вслед парочку сальных шуток, но останавливать не торопились. – А твоё имя? – первый проблеск инициативы. – Катрин. – И это тоже. – Что и это тоже? – усмехнулась Катрин. Новоиспечённая сестра начинала казаться забавной. – Тоже запомнила. *** – Ну вот, опять. Капитан развела руками. – Как я устала от этих бесед. Вы знаете, что я собираюсь сказать. Я знаю, что вы собираетесь ответить. Поэтому бессмысленно что-либо говорить. Седьмая из девяти стояла очень прямо, словно по стойке «смирно», хотя для неё это была обычная поза. Видимо, так проще смотреть сверху вниз на недовольного собеседника. – Должна ли я считать, что мои привилегии ограничены, и запереться в грузовом отсеке? – Думаю, мы уяснили, что традиционные дисциплинарные меры не срабатывают с вами. Вопрос – что сработает? – Вас интересует моё мнение? – Почти удивление в голосе бывшего борга. – Думаю, да. Потому что, честно говоря, у меня закончились варианты. Если посажу вас на гауптвахту, то ничего не добьюсь. Всё равно, что шлёпнуть вас по рукам. Я разделяю ваши чувства к Ковину, мне самой пару раз хотелось стукнуть его в нос. Но пора бы уже отделять желаемое от действительного. Вы понимаете, о чём я говорю? Запинка длиной в пару секунд и растерянность на лице собеседницы были плохим ответом, хотя бы потому, что не сулили простого решения уже наболевшего вопроса. – Думаю да, – непоколебимая уверенность в голосе. – Так-то лучше. Автоматическая дверь открылась, выпустив из личного кабинета Джейнвей основную занозу в заднице экипажа звездолёта Вояджер. Прошла уже пара месяцев, а Кэтрин всё гадала, какая же муха её укусила ещё тогда, на корабле боргов. Один из самых страшных врагов человечества — существо, которое было напрямую подключено к униматрице ноль, как можно было притащить его в единственный оплот человечества в дельта-квадранте? Оно было человеком, оно должно было им стать снова – хорошее оправдание для окружающих. Даже старый соратник и друг, так хорошо понимающий её Тувок, и тот на это повёлся. Чему удивляться – она и сама повелась, несмотря на многочисленные психологические тренинги, которые проходят офицеры при переводе в ранг капитана, и которые призваны искоренить любые склонности к рационализированному самообману путём медитаций и адаптированных вулканских практик. Стоило Джейнвей увидеть этого борга, состоящего из коллективного разума и проводов, как появилось ощущение причастности и необходимости что-то сделать. Это казалось нужным и правильным. Ощущение никуда не делось и по сей день, но адаптировать разассимилированного борга к человеческой жизни становилось всё труднее. Своенравная, закрытая, жёсткая. Поначалу это списывалось на отрыжку борговского прошлого. Теперь было ясно, что это не что иное, как дерьмовый характер. И в дополнение – всё-таки треклятое борговское прошлое. С трудом переключив внимание на пад, капитан попыталась ещё раз пройтись по всем деталям торгового соглашения, которое она на словах заключила с этим эгоцентричным энтарианцем. Мерзкий тип. Том был прав, что даже с ференги приятнее иметь дело. После десятой бесплодной попытки вникнуть в текст, она отключила пад. – Кофе. Чёрный. Без сахара. – Джейнвей оперлась плечом о стену рядом с репликатором. – Двойной. И эта очередная выходка! Столько сил и времени – всё впустую. Единственный, кому хоть как-то удавалось повлиять на Седьмую, или хотя бы найти с ней общий язык, был доктор. Кэтрин же казалось, что до неё девушка просто-напросто снисходит и терпит ввиду субординации. – Медотсек – капитану! – ворчливо-жизнерадостный голос. И как этой лысеющей голограмме подобное удаётся? – Капитан слушает. – Вы не могли бы подойти, капитан? Есть довольно важный вопрос, который мне хотелось бы с вами обсудить. Это касается Седьмой. – Какая неожиданность… – Что, капитан? – Сейчас буду! Но сперва… Сперва было всё-таки кофе. Выдержать рассказ о ещё одной выходке нового члена экипажа без допинга сил бы не хватило. Ко всему прочему примешивалось ещё чувство вины: что бы ни происходило на корабле, особенно такое значимое событие, как пополнение малочисленного экипажа, – всё было с личного разрешения капитана. А значит, ответственность целиком и полностью на её плечах. То, что в Седьмой заинтересована лично она, к делу имело второстепенное отношение. – Что случилось, доктор? Только не говорите, что на этот раз она разбила этому выскочке череп. – Капитан… Не хочу вас огорчать, но есть серьёзные подозрения, что на Седьмую напали. – Что вы имеете ввиду? – Сердце, неожиданно оказавшееся где-то в горле, пропустило удар. – Ковин. Я подозреваю, что пока Седьмая была на поверхности планеты, он провёл над ней медицинскую процедуру по извлечению нанозондов. Также подавляющий эффект был оказан на некоторые центры памяти, в результате чего, благодаря борговской регенерации, они находят выход в форме видений, которые у Седьмой… Капитан с трудом могла расслышать доктора. Слишком шумело в ушах. *** – Ах, ты, дрянь! – Из-за кухонной двери раздался приглушённый, но полный ярости крик. – Ты хоть представляешь, сколько это стоит? Да твоей годовой зарплаты не хватит, чтобы это покрыть! – Будто мне хоть кто-то эту зарплату платит! – Ответ был ничуть не тише. – Ты… Неблагодарная свинья! Да что бы с тобой было, если бы не Катрин! Она подобрала тебя на улице, как ободранную кошку! Тихонько застонав, упомянутая Катрин уронила голову на барную стойку и готова была уже начать молиться, чтобы эта парочка хоть раз решила свой спор самостоятельно, не впутывая её. – На улице? Хочу напомнить, что только благодаря мне эта дыра продолжает держаться на плаву! – Ещё скажи мне про свой павлиний вой, которым ты пугаешь волков по округе! – Но меня хотя бы никто не обрюхатил. – Ну, всё… Катрин! К сожалению, под барной стойкой не было никакой дверцы в подвал или шкаф, а то она непременно бы туда залезла. Всяко лучше, чем впутываться в очередные дрязги. – Катрин! – Давай, иди, жалуйся! Хлопнула дверь кухни, и Катрин всё-таки пришлось посмотреть на раскрасневшуюся зачинщицу ссоры. Они не были подругами или коллегами. Они просто волей случая оказались в одной ячейке подполья. Красивая, со смуглой кожей и огромными глазами, Бэль была на редкость хорошей шпионкой. Правда, у её таланта нашёлся небольшой недостаток, выпирающий большой проблемой из-под пояса рубашки. – Эта…криворукая… – Бэль трясло от негодования. – Она разбила бутылку Шато Латур. Двадцать. Девятого. Года. Вот теперь и хозяйке столь популярного среди немецких офицеров заведения стало дурно. – Это же была последняя бутылка. Единственное вино, которое пьёт новый комендант. Анни! Девушка неторопливо вышла из кухни, села на высокий табурет у барной стойки, закинула ногу на ногу и, явно испытывая чужое терпение, медленно закурила. – Как это произошло? – Катрин старалась быть спокойной, но завтра вечером снова открывать двери людям, которым пустить пулю в лоб каким-то там французишкам не сложнее, чем раздавить в ладони бокал. Анни молчала. – Просто у кого-то кривые руки. – Просто кто-то толкнул меня своим брюхом! Бэль зарычала, как дикий зверь. – Между прочим… – Только на начинай опять старую песню, что твоя жертва такая жертвенная, а мы тут… – Хватит! – Не выдержав, Катрин хлопнула ладонью по столу. – Ты – сейчас успокоишься, – она ткнула пальцем в Бэль. – А ты – немедленно потушишь сигарету, поднимешь свою задницу со стула и достанешь мне к завтрашнему вечеру новую бутылку. Криво усмехнувшись, Анни повела плечом. – И где я, по твоему мнению, её достану? – А мне плевать! И тем более плевать, где ты возьмёшь на это деньги, поскольку после покупки нового высокочастотного осциллятора касса пуста! Ты хоть понимаешь, что этот чистокровный ублюдок не только твои трели послушать приходит? Он всего месяц в Сен Клер и уже пятерых наших застрелил! Завтра последний вечер перед его поездкой в Берлин, и нам надо, чтобы он захотел потом сюда вернуться. Нам надо, чтобы он пил и, чёрт побери, тянул тебя к себе на колени. Нам нужна информация! Тишина была хрупкой и звенящей, словно эхо голосов продолжало бродить между бутылок и бокалов. Бэль смотрела на Катрин и не верила своим глазам. Столько лет та не смела и голос повысить на белобрысую певичку, всё выгораживала. – Я… – заикнулась Анни, но Катрин подняла руку, призывая девушку к молчанию. – В последнее время ты слишком много на себя берёшь и ставишь под угрозу срыва всю операцию. – Да что ваша операция… Катрин цыкнула. Раздавив сигарету в кружке с чьим-то недопитым кофе, Анни вылетела на улицу, громко хлопнув входной дверью. – Пойду…помою, – замялась Бэль и достаточно неловко ушла на кухню. Плеснув себе в стакан виски и залпом его проглотив, что было непозволительной роскошью в сложившихся обстоятельствах, Катрин поднялась на второй этаж, где располагались жилые комнаты. Одна была для старухи кухарки, которая уже добрый час спала, если была ещё на это способна после смерти двух сыновей. Другую временно заняла Бэль, которая сбежала из родительского дома не в состоянии терпеть нападки родителей: им ведь не расскажешь, слишком опасно. А третья была их: её и Анни. Толкнув дверь и включив свет, она окинула взглядом две застеленные кровати, которые ради приличия располагались на разных концах комнаты. Едва ли кому-то придёт в голову, что они толкаются на одной. На ширме, какие обычно бывают в актёрских гримёрках, висел белый шёлковый халат, отороченный голландским кружевом. Катрин стянула его и окунулась в складки ткани лицом. Такой любимый и родной запах. Даже представить страшно, сколько денег она отдала, чтобы достать такую дорогую и красивую вещь посреди войны на окраине Франции. Оно того стоило. Всегда и всего. Проблемы начались с самого начала, когда Катрин впервые привела строптивую и неприветливую Анни в Le Cour de Lion. Подполье тогда только формировалось, и все были воодушевлёнными, смелыми, полными надежд. Казалось, что всё получится. Анни так никому и не рассказала, откуда она, что с ней случилось, и вообще – настоящее ли это имя. Но прогонять её не стали, предложив работу официантки. Сперва это был просто бар, превратившийся позднее в довольно роскошное заведение. Пришлось потратить много сил и средств, чтобы придать ему лоск. И последним штрихом стала как-то вдрызг напившаяся Анни, которая наговорила всем окружающим кучу гадостей, а потом запела. Все были настолько поражены красотой её голоса, что задвинули подальше свою обиду, а официантов в штате стало на одного меньше. За окном очень быстро светало, и Катрин закрыла шторы. Зачем она сорвалась? Это был не первый раз, когда Анни доставляла неприятности, но раньше это не вызывало желания проучить её. Накопилось, видимо. Чем дольше длится война, тем более напряжёнными и нервными все становятся. И тем более, зачем она отпустила её одну. Каждый под подозрением, патрули везде, а эта девчонка способна одним словом притянуть приключения на свои прекрасные ноги. Впрочем, идти и искать её тоже не было хорошей идеей. Подполье обескровлено и измотано, нельзя позволить ему стать ещё и обезглавленным. И лишь из-за одной паршивой… ладно, невероятно дорогой, но бутылки вина. Катрин разделась и зашла за ширму. Там стояла ванна с уже остывшей водой, которой они ополаскивались перед открытием, но и её было достаточно, чтобы смыть с себя усталость. «Приходя к нам, вы оставляете войну за дверьми!» Как звучно и многообещающе. Только война затянулась настолько, что ни одни стены, ни одни двери не были в состоянии её удержать. Малейшая щель – и она просачивалась, отравляла… Где же Анни? Забравшись в постель, Катрин положила рядом с подушкой аккуратно сложенный халат и разгладила на нём складку кончиками пальцев. Она раньше и подумать не могла, что когда-нибудь с ней случиться нечто подобное. Ей никогда не нравились девушки, даже муж был, пока не погиб, находясь в дальнем плавании. Но Анни мучали кошмары, она даже иногда плакала во сне. И часто, проснувшись, Катрин ложилась рядом с ней, обнимала, успокаивала, гладила по голове и плечам. Слишком долгая война, слишком много страха и неопределённости. И одиночества. В одну из таких ночей они поцеловались. Говорили, смотрели друг на друга сквозь сумрак зашторенных окон (из-за работы режим их существования полностью передвинулся на ночной). Объятия были слишком крепкими, тело сквозь ночную рубашку слишком горячим, а губы слишком близкими и желанными. К тому же за все годы, что Анни провела рядом с ней, она не упомянула ни о ком из родственников или друзей, так что Катрин серьёзно сомневалась, есть ли у Анни кто-то, кроме неё. И ужасно боялась, что ей будет нужен кто-то еще. Два года назад она могла представить себе жизнь без Анни. Теперь – нет. Усталость и изматывабщее напряжение убаюкали Катрин не хуже колыбельной. Проснулась она уже после полудня, разбуженная объятиями и горячим дыханием в шею. – Подвинься, – очень строго скомандовала Анни, и Катрин не могла не подчиниться. Ей показалось, что только теперь сердце начало биться спокойно. Да и сон, в который она стала погружаться под звуки такого родного дыхания, казался менее тревожным. А ближе к вечеру, часа за два до открытия, Катрин обнаружила на барной стойке пыльную бутылку Шато Латур. Как Анни это удалось – она боялась предположить. Вместе с облегчением появилась горечь. И всё-таки – как? За окнами был август 44го. *** Прошло несколько дней с момента гибели Ковина, и команда, особенно офицерский состав, пребывали в весьма подавленном состоянии – чувствовали свою вину за случившееся. Они были ослеплены тем, что кто-то причинил вред Седьмой. Они поверили её словам, воспоминаниям, бессознательно агрессивному поведению, а в результате – смерть без доказательства вины и чувство раскаяния. До капитана доходили слухи, что многие винят именно Седьмую, её неуравновешенную, истерзанную боргами психику. – А вы слышали, даже Доктор говорил, что не до конца изучил её невралгию. – По-моему ты говоришь о том, в чём не разбираешься. Невралгия? – Не важно. Главное, что у неё точно не все дома. Но подобные разговоры мигом затихали, стоило Кэтрин появиться на горизонте – капитанская немилость в условиях далёкого космоса и без шансов перевода на другой корабль… Разве что к хироджинам. Те всегда будут рады новой жертве. Несколько раз Джейнвей пыталась поговорить с Седьмой, но без толку. Та уходила от беседы, прикрываясь работой и несущественностью её душевного состояния, что только усиливало беспокойство со стороны капитана. Видя, что задачу никто упрощать ей не собирается, Кэтрин после окончания смены спустилась в грузовой отсек, где располагался Альков. Седьмая стояла в зелёном освещении с закрытыми глазами, совершенно не воспринимая окружающую действительность. Прерывать процесс капитан не хотела, поэтому села неподалёку с падом в надежде, что Седьмая не простоит так до следующей смены. Примерно через час, когда основные процессы восстановления были завершены, она открыла глаза и вышла из Алькова. – Капитан? – Спина прямая, руки заложены за спину, ноги на ширине плеч – образцово-показательный солдат. – Что-то случилось? – По большому счёту нет. Просто хотела задать пару вопросов. Можно? – Я постараюсь удовлетворить ваше любопытство. Джейнвей усмехнулась. – Почему вы решили, что это любопытство, а не рабочий процесс? – По рабочим вопросам вы бы могли связаться со мной по комму, а не ждать час и пятнадцать минут, пока закончится основной цикл регенерации. – Верно. Тогда…Вы нашли ответ на мой вопрос? Относительно того, что мне с вами делать? Седьмая удивлённо вскинула брови. Судя по всему, это был явно не тот вопрос, который она ожидала услышать. – Нет, капитан. Этот запрос всё ещё находится в обработке. – Понятно, – капитан подошла чуть ближе к Седьмой, но осталась на расстоянии пары шагов. – А как вы себя чувствуете? – Удовлетворительно, – судя по лёгкому раздражению в голосе, Джейнвей коснулась именно той темы, которую меньше всего хотела обсуждать Седьмая. – После смерти Ковина ко мне заходил Доктор с очень странной просьбой. Он вычленил алгоритмы, отвечающие за его желание расширять собственные программы. Он хотел, чтобы я их изолировала. Доктор целиком и полностью винит себя в случившемся. – Это глупость. В случившемся целиком и полностью моя вина. – Неужели? – Кэтрин видела, что Седьмой очень нужно обсудить случившееся, несмотря на все попытки уйти от разговора. – Да. На основе моих показаний были выдвинуты обвинения. Я хотела, чтобы его наказали. И, как сказал Доктор, мне должно было стать лучше! – Стало? – Нет. Седьмая повернулась к Алькову, словно хотела вновь в него забраться и закрыться от мира. – Что ещё сказал Доктор? – Он сказал, что это называется раскаяние. И что это происходит, когда ты совершаешь ошибку. И что оно не проходит, – прежде рассерженный голос Седьмой начинал терять грозные нотки и становился всё более расстроенным и растерянным. – Это проходит, – Джейнвей подошла совсем близко и протянула руки к девушке. – Что вы делаете? – Я знаю способ, от которого становится немного легче, – и она обняла оцепеневшую Седьмую. Это было странно и несколько глупо, учитывая разницу в росте. Но пару секунд спустя девушка немного расслабилась, ссутулилась и обняла Кэтрин. – Так он не нападал на тебя? Седьмая вздрогнула, но не отстранилась, и ответила очень глухо и неуверенно: – Я… не знаю. – Теперь уже не важно. Они простояли, обнявшись, довольно долго. Джейнвей гладила Седьмую по спине и говорила о том, что все совершают ошибки, и всё проходит. Даже очень сильное чувство вины. А когда она уходила из грузового отсека, на плече форменного пиджака было несколько влажных точек, которые Седьмая прокомментировала как: «С потолка капает. Я проверю амортизационные каналы». *** В клетке, где их заперли некогда благодарные посетители “La Cour de Lion”, было невероятно холодно и сыро. Ни скамьи, ни кушетки, ни хотя бы мешковины или сена. Голые стены, влажный бетонный пол и безнадёжно толстая тюремная решётка. Прекрасное вместилище для монстров, вот только все монстры были снаружи, а внутри, прижавшись друг к другу, стояли две исхудавшие женщины. Они переминались с ноги на ногу от усталости, но позволить себе сесть не могли. Катрин чувствовала, что скоро это случится. Официанты – не только незаменимая ресторанная мебель, но ещё и прекрасные уши. Среди нацистов ходили тревожные разговоры о том, что хороших новостей давно не было. Их войска начали терпеть поражение за поражением, и это сильно подрывало боевой дух. Потом пропала Бэль. Пошла к своему дорогому Капитану за новой информацией и не вернулась. Катрин только надеялась, что её не сильно мучали перед смертью. Или пока ещё держат в заточении до рождения ребёнка. Когда перехватили их еженедельный сигнал американцам, стало поздно бить тревогу. Комендант явился первым, чтобы приставить пистолет к виску глубокоуважаемой хозяйки горячо любимого ресторана. И пока Катрин ломала комедию, которая в любую секунду могла оборваться, Анни выбралась через подвал, чтобы успеть предупредить кого-нибудь из повстанцев. В камеру её швырнули с серьёзной раной на плече, о которой, конечно же, никто из нацистов не позаботился. Катрин понятия не имела, сколько времени они провели в этой сырой каменной коробке, но колени уже готовы были подломиться от чудовищной усталости. Анни, которая жалась к её плечу в поисках тепла, на любую попытку начать разговор отвечала: «Не надо меня успокаивать. Мне это не нужно». И ещё крепче сжимала ледяную ладонь Катрин. Иногда охранник пропадал из поля зрения, и Катин прижималась губами к бледным, почти синим от холода губам Анни и всё-таки шептала, что американцы получили их сообщение. Скоро придут. Скоро война будет выиграна, и они смогут уехать из Франции. Куда угодно. Например, в ту же Америку. Капитан, которому они отправляли сообщения, наверняка поможет в этом. Но Анни только слабо улыбалась и шмыгала носом, отрицательно качая головой. Похоже, в благополучный исход она не верила. Через какое-то время Анни стала очень тяжело дышать, словно в горле что-то мешало ей сделать очередной вдох. Катрин коснулась её лба запястьем, поскольку губ уже не чувствовала. – У тебя жар. – О, это прекрасно объясняет, почему мне так паршиво. Плечо, судя по всему, просто оцарапано, – она усмехнулась и облизала сухие губы. – Как же хочется пить. Отстранившись от Катрин, она сделала несколько нетвёрдых шагов к стене и прижалась к ней губами, в надежде получить хоть немного влаги, но вскоре оставила эту глупую попытку, рассерженно стукнулась лбом о влажный кирпич и осела на пол. – Что ты делаешь, – Катрин подхватила её под локоть, пытаясь поднять. – Немедленно встань! – Ага…задницу отморожу. Отстань. – Охранник! – Катрин подошла к решётке и без особой надежды окликнула скучающего вида мужчину, который без энтузиазма бродил туда-обратно и периодически что-то жевал. – Пожалуйста, вы не могли бы дать воды. Ей нехорошо… – А кто сказал, что предателям должно быть хорошо, – он хохотнул и пошёл обратно. – Стойте, вернитесь! Хотя бы немного воды! У неё жар! И охранник вернулся. Вместе с комендантом и ещё парой человек, которых Катрин никогда прежде не видела. – У меня есть вода. Как раз пара бочек в соседней комнате. С лязгом отворилась решётка, двое незнакомцев подхватили Анни под руки и поволокли из клетки дальше по коридору. Видимо, в ту самую комнату с бочками. – Стойте! Нет! Ей плохо, пожалуйста… Возьмите лучше меня! Она кричала до тех пор, пока её крик не заглушил другой, полный боли и страха. Сколько это длилось, Катрин не могла сказать. Она разбила руки и лицо в кровь, пытаясь выбраться, привлечь внимание, сделать хоть что-то. Главное не сойти с ума. Или сойти и не чувствовать, не понимать, что происходит. Узнать, осталась ли Анни в живых, Катрин не смогла. Утром её расстреляли вместе с другими заключёнными. *** Капитан проснулась посреди ночи с пересохшим горлом в липком холодном поту. Ей редко снились кошмары, а эти, про войну, она не видела уже много лет. Она никогда не могла вспомнить лиц или имён, только незначительные мелкие детали, вроде бутылки с вином, заколки в чьих-то волосах. Но долгое время после этих снов она не могла избавиться от страха. Глубокого, мучительного, вызывающего тошноту. Кажется, она умирала? Кричала? Кто-то её пытал? От попытки вспомнить что-то ещё болела голова и усиливалась тошнота. Но в этот раз во сне появилось нечто новое. Какое-то тепло, удовлетворение. Настолько сильное, что могло посоперничать со страхом в своём утреннем отголоске. И, как ни странно, именно это Кэтрин почувствовала, оказавшись в Кубе Боргов и впервые увидев Седьмую. И позже, впрочем, тоже… Приняв душ и одевшись, поскольку надежды на продолжение сна уже не было, Джейнвей направилась в столовую. Общество Ниликса в такой час ей точно не грозило, а вот горячий кофе вполне мог составить неплохую компанию. Усевшись с кружкой в кресло, Кэтрин достала пад и включила режим репликационного моделирования. Придав своему беспокойству физицескую форму и выбрав материал, она отправила программу на ближайший репликатор. Конечно, тратить энергию без острой необходимости было неразумно, но должны же быть у капитана хотя бы небольшие привилегии. На мгновение помещение осветилось креационным светом, и Джейнвей достала из репликатора серебряную заколку для волос размером с ладонь, которая напоминала старомодное изображение края солнечного диска с лучами, инкрустированными хрусталём. Странное ощущение: ей казалось, что она не придумала её, а где-то уже видела и просто вспомнила. – Капитан? – из-за спины раздался голос Седьмой из девяти. – Я уловила довольно сильный скачок энергии и решила проверить. – Проверить, кто совершил несанкционированный доступ? – Джейнвей усмехнулась и поставила уже пустую кружку на стол. – Именно. – Вот ты и проверила. Смотри, – она подошла к Седьмой и протянула на раскрытой ладони заколку. – Что скажешь? – Это бессмысленная трата энергии, – уверенно, но с некоторым удивлением. – Красиво, – ко всеобщему удивлению дополнила Седьмая. – Мне тоже нравится. – И, возможно, всему виной моя невралгическая нестабильность, но данная вещь кажется мне знакомой. Джейнвей пожала плечами. – Не знаю, с чего она пришла мне в голову. К тому же, мы не знаем, какие вещи окружали тебя в детстве. Вполне может быть, что нечто подобное носила твоя мама. Можно? Кэтрин подняла руку и почти коснулась волос Седьмой. Та настороженно кивнула. Нащупав гребень, Джейнвей распустила светлые волосы Седьмой и, собрав их с левой стороны, заколола воссозданным украшением. – Знаешь, тебе очень идёт, – она с улыбкой посмотрела на Седьмую, но та не улыбалась. Она выглядела ещё более настороженной и напряжённой. Довольно долго они смотрели друг на друга в молчании, пока оно не стало неловким. Джейнвей окатило сильное волнение, почти удушающее. И ощущение, что она сейчас схватит за хвост какую-то важную мысль, упорно от неё ускользающую. – Капитан, – немного хрипло и очень тихо отозвалась Седьмая. – Я слышу стук вашего сердца. Всё в поря… – Мне нужно идти, – кивнула Джейнвей и быстро вышла из столовой. Ей нужно было на мостик. Срочно. Мало ли, что могло произойти за прошедшие пять часов. Может, они уже давно в доке борговского Куба, экипаж мостика мёртв, а ей никто не сообщил. И надо что-то делать. Всё так же срочно. Да. Определённо.