Лореляй была немой

Море было на удивление спокойным. Кёнсу ходил из стороны в сторону, медленно проводя рукой по холодному бездушному камню. Теперь он не мог поверить в то, что каких-то четыре недели назад был готов спрыгнуть с него, погрузиться в небытие голубых волн. Он не верил в то, что теперь мир казался совсем иным. Он чувствовал себя счастливым, по-настоящему счастливым, позабывшим о том, что он – чужак. Отель уже не казался клеткой, в которой он заточён от всего мира. Его жизнь изменилась настолько, что он стал здороваться со всеми не кивком, а используя слова чужого языка. Он увидел, что ему улыбаются в ответ. Пребывание в этом месте стало более терпимым и До чувствовал, как медленно становится чуть меньше, чем чужаком. И виной всему этому – Кай. Но он – единственный, кто удерживал его среди бесконечного потока чужой культуры. Единственная причина, чтобы остаться. И ещё сотни, чтобы уехать назад, домой, где его ждёт лишь старенький телевизор, купленный на первую премию и радиоприёмник. Когда Кёнсу уезжал в тёплые страны, отдохнуть, он как раз вещал о флуоксетине и теперь людям с депрессией будет жить намного проще. Как жаль, что на тот момент только изобрели и в массовое потребление он ещё не попал. Только теперь До понимал, что, чтобы забыть Кая и не вздыхать от одной мысли о том, что они попрощались, ему понадобится целая фабрика таких антидепрессантов. Иначе жизнь превратится в ад. То, что его восстановят на работе, было фактом очевидным: в конце концов, он не виноват в том, что с ним произошло. Его забросило на неизвестную территорию, без вещей, и главное, без документов. Благо, в первый же день удалось связаться с родной страной, но депортация была слишком сложным моментом для того, кого только что выловили из моря, голодного, в одних разодранных вещах. Он не имел ничего, а всё то, что приобрёл здесь, уже принадлежало кому-то до него. Он отдал бы всё это, ни разу не пожалев. Но за то, что ему придётся отпустить Кая, он корил себя уже сейчас. Как только первая звезда показалась на небосводе, в море появилось лицо. Оно приближалось, и, чем ближе к берегу – тем выше казался человек. Вернее, амфибия. Впрочем, Кёнсу уже не обращал на это внимания. Он мог бы радоваться, встречать Кая с распростёртыми объятиями, но в душе жила печаль. Как он оставит здесь это существо? Как можно расстаться с ним? От этих тяжёлых, камнем давивших на душу мыслей, как только Кая оказался на суше, тот вцепился в его прохладное, омытое солёной водой тело так, как не обнимал, наверное, никогда. Чем ближе был этот день, сильнее До охватывало чувство тоски, будто он уже дома, а душа по-прежнему здесь, с Каем. На глазах внезапно появились слёзы. Кёнсу хотел смахнуть их, но руки были не в силах оторваться от плеч, едва поросших чешуёй. Это – последний раз, когда он может прочувствовать эту прохладу. Последний вечер вместе. Кёнсу ощущал непреодолимое чувство вины, ведь решился попрощаться только сегодня. Иногда он думал о том, что хочет признаться, дать понять, что послезавтра или завтра может стать их последним днём вместе, но никогда не доходил до самого признания. И теперь, когда все отрицательные чувства начинали брать над ним верх, он не мог держать их в себе. Кай тоже заметил, что что-то не так, но не знал, как это показать. До знал: тот умеет показывать так, чтобы Кёнсу понимал, о чём идёт речь и сам он осознавал, что это существо понимает, что говорит или показывает парень. Но как показать «прощай»? Как в несколько жестов вложить те безумные чувства, что тяжелей всех камней на земле? Как показать это правильно? Как сделать так, чтобы, спустя время они увиделись ещё? Как сделать так, чтобы тритон не затаил обиду? Они оказались в палатке. Как всегда, До сел первым. Свет яркого фонаря играл на покрытой прозрачной плёнкой воды коже Кая. Лишь сегодня Кёнсу понял, насколько это прекрасно. Как он будет без этого жить? Почему нельзя увезти его с собой? – Это – последняя газета, – парень пронзительным взглядом смотрел на тритона, в надежде на то, что он что-то поймёт. Невербально, без жестов и эмоций. Лишь взгляд, полный печали и чувства вины, которое прочной колючей проволокой охватило Кёнсу с тех самых пор, как он стал задумываться о том, как показать свои ощущения. Голубые глаза Кая остановились на взгляде До. Безгранично добрые, но в то же время сделавшиеся печальными. Казалось, он понимал, что что-то не так. И, всё же, он обратился к газете. На первой полосе было какое-то неизвестное им обоим объявление и, как всегда, единственное, что подвергалось их обсуждениям – это картинка. На ней новомодный поезд с самыми современными технологиями отправлялся в свой, видимо, первый рейс. На подножке стояла девушка с безумным начёсом, ободком и ещё более безумно расклешёнными к низу штанами. Улыбаясь словно принцесса, она махала какому-то мужчине рукой. Впрочем, было это радостью или наоборот, отчаяньем, за этой магически сдержанной улыбкой, рассмотреть не удалось никому. – Конечно, она просто рекламирует эту службу, но, зуб даю: она рада сбежать от этого мужика, – коротко резюмировал Кёнсу, заглушая свои горькие чувства. На большее в этот день фантазии не хватало. Сегодня. Всё, чего он хотел – это обнять тритона и пролежать так всю ночь. Несмотря на то, что говорил До, Кая принялся нежно поглаживать листы бумаги. Он рассматривал иллюстрацию, и, казалось, хотел вникнуть в текст, но, как только До обманулся и решил, что после вчерашней встречи тритон научился чему-то новому, своим когтем он тут же указал на Кёнсу, затем – на лицо девушки, на её очаровательную загадочную улыбку. – Ты счастлив? – вопрос должен был быть сформирован иначе, но Кай сформировал его так. Так было проще понять. Понимая, что не хочет врать, До покачал головой и надуманная, фальшивая едва заметная улыбка исчезла с его лица. – Продолжай, – тритон сделал жест, будто накручивал воздух на руку, надеясь услышать причину. – Я, – Кёнсу указал на себя, затем ткнул в поезд на картинке. – Уезжаю. – Правую руку он выпрямил, а левой сформировал круг или его подобие, затем стал поднимать его вверх и остановился только когда он был достаточно высоко. – Днём. До положил голову на плечо Каю. Он провёл рукой по предплечью, ощущая один из его плавников. Острый и тонкий. Кёнсу хотел посмотреть на него, увидеть, что у того в глазах. Но не удавалось. В движениях появилась резкость. Не обращая внимания на то, как нежно парень пытался обращаться с ним сейчас, Кай поднялся. На корточках, он вылез из палатки и направился к воде. Боль в сердце стала ещё сильнее, пульс отдавал в ушах, заглушая все разумные мысли и жесты. Кёнсу резко спохватился с места. Спотыкаясь о вещи, он выбежал из своего укрытия и сам не помнил, как обхватил спину тритона. Он сжимал её так, словно хотел задавить Кая, но на самом деле он всего лишь не хотел, чтобы тот уходил. Теперь он ещё отчётливее понимал, что обидел его. Нужно было сказать раньше, не в последний момент. Нужно было брать себя в руки, нужно было думать раньше, нужно было не откладывать всё на последние минуты в месте. Но разве можно думать о расставании, когда такие желанные губы целуют тебя? Когда тот, чьего внимания ты жаждешь больше всего, лежит рядом и засыпает на твоих руках. Может, думать об этом стоило, когда его глаза пленяли, заставляли смотреть в них и утопать, утопать в каждом жесте, каждом мгновении наедине с ним? Стоило. Стоило думать раньше. – Прости! – не помня себя от отчаянья, впервые за последнее время он закричал. Эмоции не давали думать о том, что кричит он на родном языке. И, всё же, Кай остановился. – Я не хотел, я правда не хотел! Я знал, что уеду, но с тобой время летело так быстро. Я забывал обо всём. Ты – то единственное, что сдерживало меня! Ты не дал мне умереть среди чужаков! Прости, я должен был сказать! Не обижайся на меня, не уходи! «Прости»! Ощущая вновь набежавшие слёзы, Кёнсу, наконец, произнёс слово на здешнем языке в надежде, что Кай поймёт хотя бы его. До увидел, как прохладные, чешуйчатые руки ложатся на его собственные, горячие от поднявшейся температуры предплечья. Всё также нежно, как и раньше, тритон легко погладил кожу парня, и также легко снял ладони со своей грудной клетки. Кёнсу отпустил его. Он не станет гнаться за ним, ведь ясно одно: единственный, кто виноват в этом – До Кёнсу. Он должен был взять на себя ответственность. Пусть это мерзко и обидно, но парень обидел тритона. Когда новости о расставании сваливаются как снег на голову, другого выхода нет. Кай, хоть и был амфибией, но обижался как человек. Что же, теперь человек, который познал ложь. Всё, что оставалось Кёнсу – это наблюдать за тем, как Кая скрывается в едва освещаемых звёздами морских глубинах. Он ронял слезу за слезой, понимая, что винить кроме себя он не может никого. От ветра, щёки стали замерзать, а слёзы, казалось, превращаются во льдинки. Этот расцвет Кёнсу встретил один. И, несмотря на то, что уехать он должен был уже сегодня, парень вновь чувствовал себя чужаком…