Пролитую слезу из будущего привезу, вставлю ее в колечко. Будешь гулять одна, надевай его на безымянный, конечно
И. Бродский
Ей снился этот сон, наверное, в сотый раз. Серый вокзал. Яркий на фоне него мундир проводника. Толчея из людей. Мужчины в костюмах, опустившиеся на корточки. Дамы, нервно машущие веерами. Их бледные от пудры, возмущенные лица. Жадно хватающие воздух рты. И глаза, которые все ещё стояли перед мысленным взором. Голубые, упрямые глаза, провожающие её. Впивающиеся репейником в подол платья. Она отвернулась и зашагала прочь, обернувшись лишь на ступеньке своего вагона. Спины в дорогих пиджаках скрыли раздирающую изнутри картину. Только мгновение она помедлила, варясь в голосах испуганной толпы, чтобы, поджав дрожащие губы, резко шагнуть в свой вагон. Найти пустующее купе. Закрыться изнутри. Сесть, терзая собственные руки. Раздирая кожу длинными ногтями. Не смотреть в окно. Глубокий вдох и выдох. Толстая стенка вагона не пропускала крики. Несколько человек пронеслось мимо окна. Глубокий вдох. Голубые глаза, смотрящие с укором. Взгляд, срывающийся на бессильное смирение. Регина встаёт с постели и идёт вниз на кухню выпить стакан прохладной воды. Камень ворочается на мягкой её душе. Тяжёлый, встающий в горле. Чувство вины, к которому она не имеет отношения. Регина не виновата. Но камень, как прежде, так и лежит в груди, возвращая её на далёкий вокзал, где она никогда не была. Воздух в доме холодный и пустой. Реальный. Он напоминает ей о настоящем, где босые ноги холодит гладкий паркет. Где в кровати остался спать её муж, а в детской её двенадцатилетний сын. Она так надеялась, что ребёнок родится с голубыми упрямыми глазами. И она сможет, наконец, сжать его в своих руках и никогда больше не отпускать. Шептать, что останется с ним навсегда. Она ждала невыносимо долго, а видения всё прибывали и прибывали. Целые полотна чужой жизни. Но Генри унаследовал её холодный тёмный взгляд. Она знала теперь, что никто не получает того, чего страстно хочет. Чтобы страсть не угасла, а жрала изнутри до конца, пока не останется выжженная пустыня на месте души. Регина знала, что такое желать до безумия. Она видела это в голубых глазах. Непобедимую страсть, которую могла потушить только смерть. Хотя и она не смогла. Регина ставит стакан на стол с характерным стуком, отражающимся в ночной тишине. Она должна заставить себя забыть. Простить себя, наконец. У неё отлично получалось жить дальше, почему же сон вернулся? Регина встряхивает головой и идёт наверх. В тумбочке лежит снотворное. Оно задавит сон. Прогонит в самую глубину её сознания. Сон затаится до момента, когда она снова даст слабину. И снова придёт, садясь ей на грудь, как тяжелое животное, требующее внимания.***
Регина была ребёнком. Ещё девочкой. Ну что может понимать ребёнок в тринадцать лет? Все казалось таким реальным. Мама взяла её на сеанс. Они держались за руки за большим обеденным столом. Пахло воском. Жирные капли падали на скатерть. Мама дрожала. Сейчас Регина понимает, что вся эта глупость была от скуки. Богатым дамам невыносимо скучно одним. Нянька для детей, повар, прислуга. Им надоели любовные романы с одинаковым сюжетом. Все кости были перемыты, а ничего нового не происходило. Жизнь в благородном киселе. Мужья работали. Отец курил трубку в своём кабинете до самой ночи. Жёлтый свет лился из-под закрытой двери на зелёный ковёр на полу. Мама дрожала, вся обратившись в слух. Регина не помнит, что происходило тогда. Все смазалось за прошествием лет. Зато помнит, как сухая рука старухи схватила её за запястье. Помнит полубезумные, жадные глаза. Что она сказала тогда? Мама испуганно сделала шаг к ним и так замерла, вновь вслушиваясь. Потому что даже это было интереснее её жизни. Старуха говорила путано. Что-то про вечное скитание. Великую любовь и великое горе. Регина не испытала великую любовь. Старуха была мошенницей. Мать громко задержала дыхание, видимо, вспоминая один из романов, которые читала днями напролет. Но жизнь совсем не про это. Не про любовь и горе. И то, и другое только гости, влезающие по ночам в окно после того, как ты выгоняешь их из дома днём. — Ты не сможешь забыть, — сказала старуха голосом, похожим на трескающееся стекло. И она не смогла.***
Но вспомнила она лишь много лет спустя. Регина представляла себе собственное сознание огромным складом величиной в Вавилонскую башню. Неужели оно хранилось там все время? Где-то в подвалах, должных уйти под землю. В мягкий ил, затопив навсегда коробки с фотокарточками сцен, с листами диалогов и случайно брошенных слов. Оно должно было исчезнуть, освобождая человека. Даруя новую, чистую жизнь. Обнулиться. Но скука сильнее страха. Регина насмешливо смотрит на свою подругу Кэтрин, которую трясёт от ожидания. Она комкает в руках картонный билетик, всматриваясь в лица людей в холле помещения любительского театра на окраине города. Поправляет юбку нервными движениями. Регина про себя посмеивается. Им по девятнадцать лет. Они сбежали с занятий в колледже, чтобы прийти сюда. Ожидание эмоциональной встряски делает жизнь настоящей. Сосредотачивает. Наконец, толпу запускают в зал. Девушки быстро находят свои места. Кэтрин от нетерпения ерзает на красном сиденье, вертясь по сторонам. Нагнувшись близко, шепчет Регине: — Ты думаешь, это правда? — Думаю, все возможно. Человеческий мозг до конца не изучен. — Ты пойдёшь на сцену, если тебя вызовут? — Кэтрин легонько толкает её в плечо. — Не знаю, — поджимает губы Регина. — Может быть. Представление начинает горластый конферансье. Он представляет зрителю выдающегося гипнотизера, чьё имя Регина уже не помнит. Что-то звучное и нелепое одновременно, как кличка героя комиксов. Простоволосый мужчина средних лет с брюшком, обтянутым синим свитером, разочаровал подруг, представлявших себе длиннокостного ловкача в смокинге. С усиками и в цилиндре. Образ из детских книг был беспощадно развеян, и Кэтрин с досадой вздохнула. — Он похож на моего дядюшку, — прошептала она Регине, с нескрываемым раздражением всплеснув руками и откидываясь на спинку. Регина широко улыбнулась, возвращая внимание на сцену. Гипнотизёр вёл длинный и путанный рассказ о закоулках человеческой психики, попутно поднимая с места людей в зале. Мужчина, которому он положил руку поверх век, громко засмеялся, а потом пустился в пляс. Кривлялся, вскидывая руки. — Подсадной, — протянула Кэтрин, махнув рукой. Мать пятерых детей, блеющая, как коза. Пожилой мужчина в костюме, заговоривший на чужом языке. Регина вжалась в кресло. Конечно, она не верила в происходящий цирк, но и опозорить себя на глазах у целого зала не хотела. Потому, когда гипнотизёр приблизился к ним, демонстративно отвернулась. Кэтрин чуть из трусов не выпрыгнула, в ожидании чуда. На её лице читалось детское благоговение. Но гипнотизёр выбрал Регину. — Вы, — громко произнёс он. — Встаньте. Ей не хотелось опозориться, но юношеский максимализм не позволил отказаться. Регина повторила про себя, что это шарлатанство, поднимаясь со своего места. На неё смотрели водянистые глаза мошенника в синем, растянутом свитере. Серые, с лучистыми морщинами по краям. Мгновение, и глаза будто вспыхнули голубым светом. Яркая радужка, как у детей. Немолодое лицо. Длинные пальцы, помешивающие кофе в чашке. Стук колёс. Окно, за которым плывет жёлтое поле. Глаза смотрят не на Регину, а будто в неё. Любуются ею, жадно запоминая. — Чего ты боишься? — вкрадчивый, мягкий голос с ломанными согласными. Знакомый и неизвестный в одно мгновение. Ещё немного, и она вспомнит. Это нечто на поверхности. Простое. Она знает, где и с кем она находится. Регину трясет, но это кресла под ней чуть качаются. Хочется обрести опору. Голубые глаза моргают, и свет гаснет. Регина сидит в театре на окраине города. Красное кресло под ней надёжно прибито к полу. Кэтрин рядом наблюдает за гипнотизёром, заставляющем мужчину умножать в уме пятизначные цифры. — Что со мной было? — спрашивает Регина, глядя на свои руки. — Ты не помнишь? — с удивлением оборачивается к ней Кэтрин. — Да ничего особенного. Ты встала, но он так и не смог вытащить из тебя ни слова. Хотя обещал, что свяжет тебя с мёртвыми родственниками. А что? Ты что-то видела? — Конечно, нет. Какая глупость! — морщится Регина. — У меня голова болит от этого цирка. Может, пойдём уже? — Да осталось немножко совсем, — Кэтрин подбадривающе улыбается. — Сходим потом за молочными коктейлями? По дороге в кафе Регина впервые увидела его. Неаккуратный шов на полотне реальности. Воздух еле заметно затрещал. Пришёл запах машинного масла и горького кофе. — Ты веришь в призраков? — спросила Кэтрин, стуча пальцами по рулю. — Нет, — ответила Регина, поёжившись. — Всему есть объяснение. — Думаешь, там ничего нет? После смерти? — Не знаю, — пожала плечами Регина. — А ты рассчитываешь на рай? — Было бы классно после всего этого поваляться вечность в зеленых садах или на море, — добродушно улыбнулась Кэтрин. — Уж точно не ходить за своими живыми родственниками. Пусть сами разбираются, а бабушке нужен отдых. Регина коротко засмеялась. Запах кофе растворился в приближающейся прохладе вечера.