***
Уизерс тут же засел в лаборатории. Ему всегда было чем заняться в обители ученого, сейчас он восстанавливал по страницам старую книгу. Обложку погрызли крысы, а оторвавшиеся страницы беспорядочно торчали ворохом. Альбинос последовательно собирал шестьсот страниц фолианта. Сборка осложнялась тем, что крысы погрызли уголки с номерами, и последовательность приходилось восстанавливать по контексту. Он сидел на полу по-турецки, разложив страницы вокруг себя. Ветхие листы расходились от него кругами. Парень покусывал губы, хмурился и пытался сориентироваться. После вылазки и пережитых потрясений медитативное раскладывание бумаги приводило его в норму, создавало ощущение, что ничего не менялось. Отвлек его стук по дереву. Подняв голову, он увидел одну из сестер, облокотившуюся на косяк двери. Это была Микки. Лесли наконец-то научился их различать. — Мастер зовет тебя. Парень неловко встал — затекшие ноги не хотели слушаться, и, чуть косолапя, пошел вслед за вампиршей. — Когда человека хотят завлечь в ловушку, ему говорят — «следуй за белым кроликом», — тихо произнесла она. — Но за кем следуешь ты, белый кролик? — Что? Девушка распахнула двустворчатые двери и отошла в сторону, пропуская его вперед. Едва он переступил порог, она закрыла их за его спиной. Черные лакированные двустворчатые двери с серебряными ручками были еще одними дверьми-в-которые-нельзя-заходить. И еще одной загадкой становилось меньше. Он стоял на пороге кабинета Викториано. Лесли восхищенно осматривал богато украшенную комнату, в которой характер аристократа проявлялся еще сильнее, чем в лаборатории. Множество серебряных украшений как насмешка над суеверием, что вампиры боятся этого металла; портрет маслом в раме, изображающий семью Викториано: неизвестный вымарал лица, оставив вместо них темные пятна; рояль из лакированного черного дерева, на крышку которого поставили ведро со льдом и бутылками вина; ваза с подсолнухами — настоящими, живыми, и это посреди зимы! Были там и неожиданные вещи: сейф, опутанный колючей проволокой; записная книжка, записи в которой сделаны иероглифами; фонарик с выбитой на корпусе пятиконечной звездой; арбалет с выгравированной на рукояти надписью «Агония»; старинная камера с длинным черным мехом и стола* с вышитыми на концах странными символами, напоминающими схематичное изображение маяка. Всё это было расположено на высоких деревянных стеллажах, и Лесли завороженно разглядывал каждый предмет. — Интересно? — раздался насмешливый голос. Альбинос обернулся. На небольшом диване из темно-красной кожи сидел Рубен в черном халате, накинутом на белую сорочку. Полы халата прикрывали темные брюки. Своим видом он напоминал преуспевающего лорда, отдыхающего после тяжких трудов за партией в бридж. Карт при нем не было, зато был штопор, который он рассеянно вращал в руке. Острый кончик винта вонзался в подушечку большого пальца, оставляя красные точки. Лесли почувствовал, как тонет в пучине неловкости под пристальным взглядом. Между ними было метра три в физическом смысле и огромная пропасть в смысле эмоциональном. Дело было даже не в том, что он был слабым человеком в компании всесильного вампира. Дело было в том, что для него вся эта роскошь, старинные вещи, вечная расслабленность, уверенность в себе, закулисные игры и диалоги без слов были делом привычным, в то время как он был сиротой из деревенского приюта, который по стечению обстоятельств приблудился, и даже за восемь месяцев жизни здесь не мог до конца освоиться. Уизерс почувствовал огромное желание убежать и зарыться в ворохе потрепанных листов, а еще лучше — в подвал, чтобы о нем вспоминали только когда придет голод. — Интересно? — переспросил Лесли. — Ну, эм… Да. У вас такие… интересные вещи… — Видишь шкаф? — Рубен кивком указал на высокий узкий шкафчик со стеклянными дверцами. — Бери бокалы и неси сюда. — А сколько брать? — спросил он. Рубен закатил глаза. — А нас сколько? Да, и вино захвати. Любое, — добавил он, предупреждая новый вопрос. Альбинос принес два бокала и бутылку и подошел к нему. Происходящее напоминало их первую встречу, но перевернутую. Вместо холодного подвала с серыми стенами — теплый кабинет с темно-зелеными обоями из шелковой бумаги, вместо крови пьют вино, а посетитель не Рубен, а Лесли. — Не надо стоять надо мной, — Викториано смотрел на него, чуть прищурившись, — я пугаюсь. Лесли резко сел, словно ноги подкосило. Бутылка из ведра со льдом холодила руку, в ладони покалывало. — Зачем я здесь? — Неожиданно философский вопрос, — заметил ученый, забирая бутылку. — Что на тебя нашло? — Я, эм… Я про сейчас. Зачем меня сюда привели? — А, ты об этом, — пробка с характерным хлопком вышла из горлышка. — Видишь ли, мы троих людей убили. Такое нужно отметить. — Он разлил вино по бокалам. — За тебя, юный убийца. Он всеми силами старался забыть, что произошло в Уайтхилле, но вампир безжалостно напомнил о произошедшем. Уизерс глотнул вина. Это было не то, что ему притаскивали раздобревшие слуги. Это вино было гораздо крепче и более терпкое. И почему-то более светлое, чем он и поделился с Викториано. — Красные вина светлеют при выдержке, — объяснил он, глядя на альбиноса сквозь бокал. Светлая голова словно плавала в красном море. — А… Можно спросить? — Спрашивай, если начал. — Как вы вообще стали вампиром? Вы упоминали, что это болезнь. Альбинос выжидающе смотрел на Рубена. Тот молчал. С одной стороны, рассуждал он, спросить о болезни у медика значит завязать разговор, а это лучше, чем сидеть в неловкой тишине; с другой, он спрашивал больного о его болезни, а это было как минимум неприлично. — Я не знаю, — наконец ответил он. Лесли сглотнул. Отлично завязал разговор, просто умница. — Это долгая история, — пояснил ученый. — Я никуда не спешу, — заметил Лесли и сам удивился своей наглости. Может, дело в вине?.. — У меня была сестра, — начал рассказ Рубен, повернувшись к портрету. Лесли повернулся за ним. Лица на семейном портрете были замазаны и исцарапаны, но сестру он опознал по тонкой фигуре, присущей подростку. — В красном платье, — пояснил Викториано. — Ее звали Лаура, и я любил ее. Однажды она заболела. Стала хуже переносить солнечный свет, ее нервы не реагировали на раздражение. Помню, она вышивала и случайно загнала иголку под ноготь. Не попала, именно загнала на половину длины, а когда я ей об этом сказал, невозмутимо вытащила и попросила отмыть от крови. Удивительная девушка, — он усмехнулся. — Отец стал наблюдать за ней. Однажды заразился и я. До сих пор не понимаю, как, но предполагаю, что укололся вышивальной иглой. — И с вами стало происходить тож-же самое? — спросил Лесли. Даром он время не терял и, слушая ученого, понижал уровень вина в бутылке. — Да, юный алкоголик. — От него не укрылось, что язык парня заплетался. — Я тоже становился таким, но не показывал виду. Отец ненавидел меня, и я не хотел показывать слабость. А потом я осознал главную проблему. Мне нужна была кровь. Даже растущие клыки не причиняли такой боли, как осознание того, что я должен пить кровь. Не представляю, как Лаура держалась. — Но ее должны были показать же врачам, разве нет? Викториано вздохнул, и в этом вздохе выразилось всё отношение гениального самоучки к провинциальным врачам. — Они ни черта не выяснили, — Викториано стал еще сумрачнее. — И отец решил обратиться к священнику. Тот решил, что Лаура одержима. — Ученый снова вздохнул. — Двадцать первый век, и до сих пор находятся люди, всерьез говорящие об одержимости. — Он спрятал лицо в ладонях. Лесли молчал и крутил бокал в руке. Видеть непроницаемого ученого таким было по меньшей мере непривычно. Он подсел ближе и осторожно погладил его по спине. Рубен очнулся. — Ее отправили вместе с тем священником. Кажется, в Рим. Она не вернулась. — Викториано приложился к бутылке. — А меня, чтобы не мешался и не вызывал лишних вопросов, заперли в подвале. Отец догадался, что я тоже болен, но еще не решил, что со мной сделать. — Тож-же отправить к священнику? — Не-а. Я же единственный наследник. Ненавидимый, но единственный. Он сидел, упершись ногами в пол, с бутылкой в руке и смотрел на отца на портрете. Лесли подсел еще ближе и забрал бутылку. — Я мог бы перенести жизнь в подвале. Мне даже лучше — нет солнечного света. Я терпел зубную боль, кошмары и жажду крови. Но перенести смерть сестры… — он непроизвольно сжал руку в кулак, и Лесли подумал, что очень вовремя забрал бутылку, иначе она бы разлетелась на осколки. — И вы убил-ли отца? — Да. Вырвался из подвала, убил его и мать и перекусал всех, кого видел. А потом нашел тех, кто успел сбежать, и укусил их, чтобы никто не узнал о случившемся. — Значит, вампиры в деревне — в-ваших рук дело, — протянул он. — В смысле, клыков. Ну, в общем… — Я понял. Они смотрели на портрет. Рубен рассматривал любимую сестру. Лесли тоже смотрел на нее, но теперь ему становилось понятно, почему красное бархатное платье хранилось отдельно. И почему к старым запахам добавлялся свежий аромат парфюма. — Вы до сих пор по ней скучаете. — Нет. Уже нет. — Я видел платье. И запах… от него шел запах… ваш запах… Викториано медленно обернулся. В голове Лесли промелькнула мысль, что если подыхать сейчас от клыков вампира, то с музыкой, и приложился к бутылке. — Принеси следующую, — спокойно попросил он. Он не злился на него из-за платья. Логично ожидать, что человек узнает тайну, если дать ему ключи от комнаты с тайной. Уизерс, пошатывась, встал и поплелся к роялю за новой бутылкой. На диванчике было тепло, а вот в остальной части кабинета — холодно, и его передернуло. Рубен забрал бутылку и накинул халат на него. — Я уже не скучаю, — сказал он, открывая бутылку. — Люблю, но не скучаю. В любом случае, мы были обречены. Убийство родителей меня спасло, — он криво улыбнулся, — но смогла бы она пережить? Чем больше я думал об этом, тем больше приходил к выводу, что она не простила бы меня. Лучше любить безответно, чем любить того, кто тебя ненавидит. Он протянул открытую бутылку, приглашая продолжить. Лесли взял, отхлебнул из горла, успев позабыть, куда он поставил чертов бокал, и вернул бутылку. — Я думаю, что лучше всего любить вообще, — заявил он. Вампир откинулся на спинку дивана. Он уже стал собой — закрытым наблюдателем со стороны. — Объясни. — Ну, — Лесли взмахнул рукой, — любить. Просто любить. Безответно там, или того, кто тебя не лююбит, или того, кому на тебя пл-левать… Неважно. Само состояние того, что ты можешь любить… оно… ну, в общем… — Ладно, не утруждайся. — Попытки пьяного парня связать мысли его забавляли. — И часто ты так любил? — Впервые, — честно признался альбинос. — Вас. Викториано замер, поднеся бутылку к губам. — Нет, — наконец ответил он. — Нет, это бред. Ты путаешь это с чем-то другим. — Не-е-е-ет! — протянул Лесли. — Правда люблю. Вот честно-честно. Я всё что угодно сделаю. — Стой, — перебил Рубен. — Это какая-то нездоровая фиксация. Нельзя зацикливаться на одном человеке, я знаю, что говорю. — Я не з-за… зациклив-в… ваюсь. Не. Вы ж для меня сделали больше, чем родители, которых я не помню, — он пьяно хихикнул. — Забавно, да? Вы меня приютили. Еда там, крыша над головой, вот это всё, — он обвел рукой. — Я не заслужил, — сделал он неожиданный вывод. Ученый не ответил. Парень забрался с ногами на диван и накрылся халатом. Он посмотрел на руки, не зная, куда девать взгляд. Это было глупо, решил он. Не нужно раскрывать свои чувства, особенно когда ты под градусом, особенно говорить о любви цинику, любовь потерявшему. На что вообще можно в такой ситуации рассчитывать? На взаимность? Чушь. На пьяные бредни не велись подростки из приюта, так с чего их должен воспринимать всерьез взрослый человек?.. Под ногтем среднего пальца осталась капля засохшей крови. Темно-бурый ободочек ногтя сливался с черной тканью, и палец казался чуть меньше остальных. Совсем чуть-чуть, но всё чувствовалась некая неправильность в том, что самый длинный палец кажется короче. Уизерс стал вычищать присохшую кровь ногтями. На черную блестящую ткань лег маленький глазной скальпель. — Спасибо, — пробормотал он, принимая инструмент. Голову он не поднял. Его клонило в сон. День был долгим, а окончание — странным. Хотелось уснуть и спать долго-долго, а проснуться в маленькой комнатке, ставшей для него новой спальней, укрытым тяжелым шерстяным одеялом, и чтобы рядом обязательно горел ночник, потому что засыпать в темноте страшно… Скальпель выскользнул из руки и с тихим звоном упал на пол. Рубен не смог сдержать улыбки. Нравился ему покладистый альбинос, слишком нравился, чтобы отпускать. Признаться в любви и тут же уснуть — кто еще был на такое способен? Он уложил парня, поставил на стол бокалы и скальпель, чтобы не споткнуться, и выключил свет. В темноте было спокойнее. Вампир вынул из ящика стола пачку сигарет, закурил и подошел к стеллажу. Предметы — большинство из них обычные сами по себе, но странные в своей комбинации — были памятниками его прошлого, а некоторые — и настоящего. Когда-нибудь он расскажет альбиносу о каждом из них. О самом главном предмете — портрете — он уже рассказал. Он не был пьян. Старое крепкое вино расслабило, но не до того, чтобы вываливать сокровенные тайны первому встречному. То, что пациент, за которым он наблюдал столь долго, прибежал в его сарай, действительно было совпадением. Но совладав с голодом, и поняв, что это именно его альбинос, ученый не собирался его отпускать. Чем больше времени бледный пришелец из внешнего мира проводил в особняке, тем больше вампир-одиночка приходил к мысли, что хотел бы оставить его навсегда. В Лесли не было и намека на буйный нрав. Когда Викториано злился — а злился он часто — и ломал в руках пробирки, Уизерс собирал осколки, чтобы не порезать ступни. Он вносил порядок в вечный хаос лаборатории, мыл пробирки, раскладывал книги и затачивал карандаши. Это могла бы сделать любая служанка, но Лесли понимал его как никто другой; он раскладывал пресловутые карандаши в неожиданных местах, но каждый раз, когда Викториано было необходимо срочно записать, карандаш оказывался под рукой. Одним своим присутствием голубоглазый мутант успокаивал ученого, бьющегося над изучением болезни. Он чувствовал слабую поддержку, но жаждал больше. И тот, кто мог ее дать, спал на диване, укрытый черным шелковым халатом. Мальчишка влюбился в него, и это было проблемой. Ему не нужен любовник, но вялая попытка отринуть чувства вызывала у альбиноса протест. — Что мне с тобой делать? — тихо спросил он. Влюбленного легче убить, чем убить в нем чувства. Но не нужно никого убивать, всё, что ему нужно — просто изменить природу привязанности, сделать романтические чувства платоническими… Ни черта не просто. Викториано раздавил окурок в пепельнице и потрепал спящего по волосам. Мягкие пряди проскользнули между пальцев. Уизерс отмахнулся. Аристократ ушел, закрыв за собой дверь.***
Лесли проснулся ранним утром. Почему-то в памяти всплыла фраза, брошенная однажды сторожем городского приюта: «Сон алкоголика, конеш, крепкий, пушка не разбудит. Зато короткий». Дальше следовало бормотание, что короткий сон не мешает выполнению обязанностей, но Лесли отмахнулся от воспоминания. В последнее время ему снились странные сны и всплывали кусочки совсем уж забытых воспоминаний. Он был в кабинете, укрытый чужим халатом. Сероватый свет уходящих сумерек сиял в окне, на столе блестели бокалы и скальпель. Уизерс сел и задел ногой бутылку. Та с характерным звоном покатилась и глухо ударилась о закрытую дверь. Спросонья его била мелкая дрожь. Парень накинул халат и вышел, стараясь ступать как можно тише. Он хотел вернуться к себе, но внимание привлекло бормотание из приоткрытой двери. Голос принадлежал Рубену. Альбинос подошел к двери и прислушался. — Лаура… Уизерс медленно открыл дверь немного шире. Викториано спал в одежде на двуспальной кровати. Одеяло комом валялось на полу, подушки хаотично разбросаны. Лесли подошел ближе и укрыл халатом. Мужчина, не просыпаясь, резким движением снял его и бросил в дальний угол. — Ну и ладно, — едва слышно произнес альбинос, обнимая себя за плечи. В предрассветные часы в особняке было холодно. — Просто вернись… — тихий умоляющий шепот. — Пожалуйста, вернись… Лесли ощутил резкий укол жалости. Младший Викториано страдал, но, в отличие от Лесли, ему было, по кому страдать. Уизерс сел рядом и погладил его по волосам. Викториано резко открыл глаза и схватил его за руку. Парень еще не успел ничего понять, как его с силой прижали к кровати и вцепились в шею. Он тихо вскрикнул от неожиданности и тут же громче — от боли. Вампир вцепился в него бульдожьей хваткой. Лесли попытался вырваться, и слезы выступили на глазах от боли: клыки вонзились в самое мясо. Руки держали запястья с чудовищной силой. В глазах темнело от нехватки крови. — Больно же! — заорал он. — Отпустите! Крик возымел действие. Викториано очнулся и давление на шею и запястья тут же прекратилось. — Пожалуйста, — умоляюще добавил Лесли. Он чувствовал, как теплая кровь течет по шее, а руки начинают болеть. Рубен осторожно, стараясь не повредить вену, разжал челюсти, затем отпустил руки, слез с парня и облизнулся. Глаза лихорадочно сияли. Уизерс осторожно сел, придерживая рукой кровоточащую рану. — Залечить? — спросил вампир. Лесли кивнул и убрал руку. Уизерс чувствовал, как горячий влажный язык вылизывает его шею, затем место укуса, а затем почувствовал прикосновение губ — так вампир втягивал в себя остатки крови. Его кусали множество раз, и жутковатый поначалу ритуал стал обыденностью. Сейчас же обычное действие неожиданно стало эротичным. — Какого дьявола тебя сюда занесло? — спросил Рубен. Охотничье возбуждение спало. — Я услышал голос, — честно признался альбинос. — Ты тоже разговариваешь во сне, но я же не вламываюсь к тебе. — Я разговариваю во сне?! — Лесли уставился на него, и если бы не потеря крови, покраснел. Мало ли, о чем он говорит. — Да. Ничего интересного не говорил, можешь расслабиться. Уизерс подтянул колени к груди. В особняке было слишком холодно. Вампир взял скомканное одеяло и швырнул к ногам альбиноса, а сам лег рядом, вытянувшись во всю длину. Положив голову на локоть, он смотрел, как парень копошится, расправляя одеяло, чтобы укутаться. Тот быстро отошел от нападения и совершенно не боялся. — В следующий раз предупреждай, ладно? — Угу, — донеслось из свертка. Викториано мягко улыбнулся и обнял парня. Тот вытащил руку из кокона и обнял в ответ. Им еще предстоит чертовски много узнать друг о друге.