Девчонка

Казалось бы, когда вся эта история с сокровищами кардинала Мазарини завершилась благополучно, и мушкетёры-отцы обрели покой на небесах, для их детей тоже должно было наступить спокойное время, — так, по, крайней мере, в своей девичьей наивности думала Жаклин д’Артаньян. Думала — и вскоре поняла, как жестоко ошибалась. Может, для других детей мушкетёров и наступило блаженное время покоя, но только не для неё. Во-первых, её немного, самую чуточку мучила совесть, ведь на осторожный вопрос Анны Австрийской «Скажите, вам нравится мой крестник?» Жаклин была вынуждена ответить отказом. Королева-мать ни словом не упрекнула свою фрейлину, но на лице её та успела заметить разочарование. Что же поделать — Жаклин не могла лгать ни королеве Анне, ни самой себе. Анри ей не нравился — точнее, нравился, но только как друг. Никаких романтических чувств она не испытывала — и вскоре с облегчением поняла, что сын Арамиса чувствует по отношению к ней то же самое. Для него Жаклин была верным товарищем, всегда готовым подставить плечо, — иногда дочь д’Артаньяна даже подозревала, что Анри было бы легче, продолжай он считать её юношей. Он продолжал называть её «Жак», и это ей нравилось — напоминало об отце, который всегда обращался к ней как к мальчику. Затем этим коротким звонким именем её стали называть и Рауль с Анжеликой, она отзывалась, и всё было бы прекрасно... если бы не капитан Леон. «Все мои беды из-за него», — позднее признавалась себе Жаклин. Несмотря на то, что с остальными детьми мушкетёров у сына Портоса установились вполне дружеские отношения, её он открыто недолюбливал, впрочем, и она не скрывала своей неприязни. Взять хотя бы имя. Ну что стоит Леону называть её «Жак», по примеру сестры, или хотя бы «Жаклин»? Но нет, при каждом обращении к ней он произносил неизменное «мадемуазель д’Артаньян», сопровождая это издевательски вежливым поклоном. Жаклин, в свою очередь, щурила глаза, стискивала зубы и ледяным тоном говорила «барон дю Валлон». Анжелика, слыша это, не могла сдержать смеха, Анри и Рауль сдавленно фыркали. Жаклин понимала, что выглядит смешной, и из-за этого злилась на Леона ещё больше. А фехтование? Жаклин необходимо было совершенствовать своё искусство, но подходящих партнёров не находилось. Привлекать кого-то со стороны не хотелось — по многим причинам, среди которых было и желание сохранить свою тайну. Жаклин не могла допустить, чтобы слухи о том, что дочь д’Артаньяна переодевается в мужской костюм и занимается мужским делом, разнеслись по всему дворцу. Рауль, только-только оправившийся от раны, нанесённой кинжалом монаха в таверне, был ещё слишком слаб. Анри поддавался так явно, не обращая внимания на негодование Жаклин, что она была вынуждена отказаться от поединков с ним. Анжелика по-прежнему боялась даже взять в руки оружие, несмотря на все старания брата научить её фехтовать. — Я и без железа могу за себя постоять, — уверяла она Леона. — И как ты это сделаешь? — не без насмешки отзывался тот. — Бросишься на врага с поцелуями? — Перестань! — Анжелика звонко прыскала и ударяла брата кулачком по плечу. Став свидетельницей одного из таких разговоров, Жаклин с удивлением заметила, что Леон в обществе сестры становится совершенно другим человеком — спокойным, мягким, даже отчасти умиротворённым. А заметив однажды, как он улыбается Анжелике, Жаклин призналась самой себе, что поспешила с выводами, окрестив лицо капитана «мерзкой рожей». Но когда они фехтовали, он не улыбался. Он был напряжён и сосредоточен, и Жаклин стоило немалого труда парировать его атаки. Она понимала, что в честном бою ей его не победить, и это злило её ещё больше, заставляло чувствовать себя слабой. Чтобы взять реванш, она осыпала противника язвительными насмешками. Иногда они достигали цели, иногда — нет, иногда Леон отвечал тем же, иногда — нет. — Дерись мы по-настоящему, я бы уже проткнула вас шпагой! — дерзко заявляла Жаклин, наступая на противника. — Дерись мы по-настоящему, я бы тоже проткнул вас своей шпагой... пару раз, — отвечал Леон, и двусмысленность, крывшаяся в его словах, заставляла Жаклин шипеть подобно дикой кошке. Иногда она жалела, что не заколола его тогда, на берегу.

***

Иногда капитан Леон сожалел, что девчонка д’Артаньян не прикончила его во время их стычки на берегу. В то время, когда он ещё не знал, что она девчонка. Вообще-то, догадаться было несложно — стоило услышать испуганный вскрик, который она издала при падении на песок. А если прибавить к этому лицо, слишком нежное и чистое даже для мальчишки, фигуру, слишком гибкую и стройную для того, чтобы быть мужской, и вспомнить загадочное исчезновение из дворца фрейлины её величества Жаклин д’Артаньян и появление Жака д’Артаньяна, похожего на сестру как две капли воды... Всё лежало на поверхности, странно только, что никто раньше не догадался. Впрочем, никому и дела до этого не было — все охотились за сокровищами Мазарини. Леону, собственно, тоже не было дела до наследника — или наследницы — д’Артаньяна. Он лишь отметил, что девчонка, должно быть, совсем не дорожит своей жизнью. А позднее, встретив воскресших мушкетёров с их детьми на дороге, удивился, что она ещё жива. То ли природная везучесть помогла, то ли умение фехтовать, то ли так вовремя вернувшийся с того света отец. А потом Леон узнал, кто его собственный отец, — и на долгое время забыл про девчонку д’Артаньян, сокровища кардинала, Кольбера и про то, что ожидало его в конце в пути. Он помнил только, как они с сестрой ехали рядом с отцом — Анжелика по правую руку, Леон по левую — и слушали, слушали, слушали... Конечный отрезок путешествия проходил как во сне. Закончилось всё тоже как во сне, и следующие несколько дней казались не то явью, не то сновидением. Вытащила Леона из этого странного состояния никто иная, как Жаклин, заявившая, что ей не на ком оттачивать своё мастерство. Что ж, сказал Леон, он всегда рад помочь мадемуазель д’Артаньян. Он всегда обращался к ней так высокопарно — и только мысленно, наедине с собой, называл её «девчонкой». И с тех пор не проходило ни дня, чтобы они не обменялись ударами — физическими или словесными. Рауля, если он оказывался рядом, это противостояние печалило, Анри смешило, Анжелику заставляло принимать загадочный вид. Настолько загадочный, что как-то раз Леон не выдержал и спросил её: — О чём ты всё время думаешь, сестрёнка? — О тебе и Жаклин, — Анжелика ответила с готовностью, будто ждала вопроса. — Ты заметил, как она на тебя смотрит в последнее время? — Как на добычу, которую ей не терпится заколоть шпагой? — пожал плечами Леон. — Именно! — глаза Анжелики сияли. — Мне кажется, что она в тебя влюбилась. Каждый раз Леон давал себе слово, что больше не удивится ничему, сказанному сестрой, — и каждый раз его нарушал. Так и на этот раз он не смог сдержать изумления. — Влюбилась? Да что с тобой, сестрёнка? Она мечтает меня убить! — Или притворяется, что мечтает. Она не хочет признаваться в том, что влюблена, никому, даже самой себе, поэтому прячется за маской злости. А на самом деле она влюблена. Да и ты тоже... — Да что ты можешь знать о любви — ты, дитя, да к тому же ещё и монахиня! — перебил её Леон. — Я уже не дитя. А то, что я монахиня, ещё не значит, что я круглая дура, — обиделась Анжелика. — Если не веришь мне, загляни в её глаза. — Когда окажусь к ней ближе, чем на расстоянии вытянутой шпаги, непременно это сделаю, — пообещал он. И всё-таки позже он задумался над словами сестры. Может ли быть такое, что Жаклин испытывает к нему не только ненависть? Может ли он сам чувствовать что-то к ней? Ведь ему, если уж на то пошло, всегда нравились женщины, которые пытались его убить — одна де Круаль чего стоит... — Надо проверить, — задумчиво пробормотал Леон. — Надо проверить.

***

И вот они снова фехтуют — на Королевской площади, в ранний час, чтобы никто не помешал их занятию. Звенят, стукаясь одна об другую, шпаги, бряцают шпоры Леона, слышно тяжёлое дыхание обоих противников, но больше — никаких звуков. В кои-то веки они не пытаются уязвить друг друга, уколоть словом. Переступают, кружатся, яростно атакуют и тут же отступают, защищаясь. Леон бы очень удивился, если бы кто-нибудь сказал ему, что нынешний их поединок похож на танец. Он никогда не умел танцевать — а если б и умел, то Жаклин д’Артаньян стала бы последней, кого бы он пригласил. Звон, дыхание, мелькают под ногами плиты с проросшей между ними травой. Волосы Леона растрепались, слиплись от пота, он откидывает их, сердито встряхивая головой. Жаклин лучше — её светлые пряди собраны лентой в хвост. Но и она вымоталась — допускает несколько ошибок в защите, спотыкается, едва не падает. Внезапно они оказываются очень близко друг к другу — ближе, чем допускают правила, ближе чем им самим хотелось бы. Внезапно их глаза встречаются — голубые против чёрных, Леон против Жаклин, и каждый видит в глазах другого отражение своего собственного чувства. Это не ненависть, не желание победы, даже не усталость — так что же? Дальше всё случается очень быстро. Кто-то из них — а может, оба, они и сами не помнят, — делает резкое движение, желая сбить противника с ног, и в итоге они падают наземь. Леон в более выгодном положении — он сверху, а Жаклин, притихшая, раскрасневшаяся, с растрёпанными и прилипшими ко лбу волосами — всё же выбились из-под ленты — внизу. Их глаза снова встречаются, а вслед за ними и губы. Так проходит несколько томительных мгновений — и Леон успевает испытать истинное наслаждение перед тем, как Жаклин ужом выворачивается из-под него и изо всех сил бьёт по лицу. — Негодяй! — от усталости и возмущения у неё перехватывает дыхание. — Если ты… вы ещё раз… прикоснётесь ко мне... — слова заканчиваются, но шпага, которую Жаклин даже при падении не выпустила из рук и теперь крепко сжимает, красноречивее всяких слов. У Леона разбита губа, кровь течёт из уголка рта, делая его похожим на вампира, но отчего-то ему смешно, и он даже не злится на эту девчонку. Молча поклонившись, он покидает Королевскую площадь, а Жаклин остаётся на месте — растерянная, задохнувшаяся и совершенно не ощущая радости от своей победы. Да и можно ли считать это победой? — Я вызову его на дуэль, — бормоча она, поспешно поправляя волосы. Губы горят огнём, а голова кружится так, как не кружилась даже в душном подвале, где её хотели сжечь. — Вызову и заколю. — Потом она вспоминает про Анжелику, думает, что скажет та, узнав, что её подруга убила её брата, и яростно мотает головой. — Нет, лучше я вообще не буду смотреть на него, слушать его. Как будто его совсем нет. Пустое место, — она отряхивает костюм, постепенно успокаиваясь. — Да, именно так я и поступлю. Покидая площадь, Жаклин почти спокойна. Её даже не волнует, как Леон объяснит своё «ранение». «Что-нибудь придумает», — отчего-то ей не хочется, чтобы Анжелика, Рауль и Анри узнали всю правду о произошедшем. И уж конечно, никто никогда не узнает, что ей понравился этот поцелуй.