Чужое Рождество

      Память страшно избирательная штука. Сколько всего забыто. Та же алгебра с синусоидами или страшное слово дифференциал. А зачем-то помнится как универский препод доверительно сообщал о «нужности» интеграла медикам, приводя жизненный пример, как согнул интегралом прут и вытащил шляпу из лужи он сам. Может, потому помнится, что Лерка, сидевшая прямо перед ним за партой пониже, украшала в этот момент тетрадь похожими на интегральную кривую узорами. Рудаковского рядом не запомнилось, и ощущение осталось каким-то домашним. Вот Лерка, как до болезни Дениса, рисует свои завитушки, а он исподтишка наблюдает.       В мире зимний беспредел. Беспощадный шопинг, предвкушение непонятно чего… а он разбирает вещи.       Раньше, до Чеховых, он, кажется, любил наряженного в деда мороза отца. И таинственность свечей, которые родители всегда зажигали на кексе в Рождество. И смутно помнил, что когда-то старательно делал для родителей открытки, а потом покупал на сэкономленные деньги мелкие подарки. Тогда они еще жили в высотке, а где-то рядом, как оказалось потом, обитала Лера. После расширения семьи новые года не задавались. Отец прекратил наряжаться, свечки мама больше не зажигала. А он давил желание смотаться бухать к однокашникам сразу после унылого чоканья.       Лобов подержал в руках толстенький фотоальбом, словно оценивая вес. Небрежно бросил его на подоконник. Возможно, будет минутка и настроение еще раз пролистать.       Первый НГ был самым ужасным. Диня был еще мелкий, Лера чуть не поссорилась с матерью, настаивая отправить ребенка спать. В итоге за столом обе дамы были кислые, и Лерка почти сразу ушла спать в их с Динькой комнату, расстроив отца и разозлив мать. А он героически спасал родительский брак, вытаскивая их на улицу. И злился на себя за то, что, кажется, запал на эту замороженную дуру из ледяного дворца.       Глеб выгреб из последнего ящика обесцененные сокровища прошлого. Вкладыши из жвачек со спорткарами, каким-то трансформером и один преступный love is. От основной массы он избавился при переезде, а эти оставил, как свидетелей его глупых триумфов. Love is он выиграл у Леры. Нечестно, разумеется, но сам факт.       Вместе с вымпелами за спортивные достижения в школе, включая первенство по прыжкам на батуте, вытряхнул бумажки в мусорную корзину.       Поверх всего в синий пакет выпорхнул черно-белый пополам сложенный листок. Лобов вытащил его, глянул и, вопреки всему, прижал к губам.       Лерина открытка. В то самое первое Рождество, наверное, заглаживая неловкость Нового Года, Чехова подсунула всем Лобовым под двери самодельные рисованные открытки. Он не помнил, что досталось родителям. А у него по темно-синему фону белым был нарисован лес. Самая крупная ель на переднем плане асимптотой тянулась к золотой краской выведенной на небе Рождественской Звезде. Внутри аккуратным почерком отличницы было выведено сакраментальное: «Глеб, с Рождеством тебя! Будь счастлив!» И подпись: «Лера и Денис».       Он и забыл про эту открытку. Даже не помнил, сказал тогда Чеховой гадость или нет. Наверное, сказал. Потому что больше открыток ему она не рисовала.       Комок сформировался в горле совершенно некстати. Глеб поколебался, решая, сжечь картонку вместе с другими сакральными свидетелями его чувства в сегодняшнем мангале или забрать. Кинул в кучку на уничтожение. К двум ее сестрам — незаконченным поздравлениям на день рождения Лере. И украденным со старых школьных пропусков черно-белым фотографиям «сестры».       Этот новый год будет самым одиноким из всех. Его все-таки взяли в Тулузский центр. Он, пусть и на нижней планке, умудрился сдать и языковой экзамен, и местные. И завтра улетает прочь от любимой с чужой фамилией. У него почти получилось стать братом. Просто оказалось, что ей это на самом деле не нужно. На парах она, почти покровительственно сидя рядом с ним, сосредоточенно записывала, на переменах то смеялась с Викой, то давала идиотские бабьи советы Пинцету (уж лучше б тот спросил его или Толяна, чесслово) на счет Шостко. А потом иногда позволяла себя подвезти до дома или больницы, всю дорогу восторженно рассказывая новости самовольной стажировки у Гордеева и нового хирурга с какой-то клопиной фамилией.       Улететь он решил еще летом. Но даже после всех экзаменов колебался: несмотря на все доводы разума, не хотелось лишать себя этих крох. А потом в клубе на днюхе Толика бармен отвесил ему вместе с безалкогольным пивом правду. Мол, кончай аскетствовать, найди себе бабу и забудь. Глеб, конечно, послал парня далеко и едко. Но, развезя всех по домам, отправил документы сканами в оба деканата.       Внизу послышался мамин зов. Лобов скомкал предназначенное к сожжению и засунул в карман брюк. Уже у двери замер, вытащил искалеченную лерину открытку. Расправил. С нее спланировала на пол оказавшаяся вырезанной из фантика или фольги звезда. Глеб нервно поднял ее: трясло от символизма. Заложил внутрь открытки. И, засунув испорченное сокровище вниз еще не закрытого чемодана, отправился творить прощальные шашлыки.       Завтра чужое Рождество. Чужая страна. Чужая жизнь.