*****
Сингто посмотрел на часы: 11.15. То, что младший опаздывал — его не особо удивляло, но все-таки время даже для джентльменского опоздания уже истекло. И как раз в этот момент он услышал: — Пи! Пи! Прачая обернулся: Крист несся к нему на всех парах. На нем была красная футболка с каким-то ярким принтом и белые рваные джинсы, за спиной виднелась запакованная в чехол гитара. Перават подбежал, чуть не врезавшись в Прачаю, согнулся пополам и уперся руками в колени, пытаясь отдышаться и еле переводя дух он все равно тут же начал говорить: — Привет, Пи’Синг, извини. Я проспал, собирался так быстро, насколько мог и очень торопился, правда… — Ты же в 5 утра хотел встретиться? — усмехнулся Прачая не только словам младшего, но и всему его взволнованно-взлохмаченному виду. — Ну, если бы ты сказал мне номер своей комнаты, то кто знает, — Перават поиграл бровями. — Мило, конечно, что ты настолько уверен в себе, но мы оба понимаем, что ты на это не способен. — Пи! Вот зря ты во мне сомневаешься, я же уже говорил — если бы я поставил себе цель и … — Стоп, — уже привычно остановил поток болтовни младшего Прачая, — Опять слишком много говоришь не по делу. Пойдем уже делать тебе фотки. И кстати, зачем тебе гитара? — Ну, я хочу посидеть потом, поиграть где-то, песню дописать. А что? Хочешь, чтоб я тебе поиграл? — кокетливо улыбнулся Перават. — Нет, просто интересно, — «Может попросить его все же потом сыграть и пофоткать его с гитарой» - задумался Сингто, вспоминая первую встречу с Кристом, — Ладно, где ты хочешь, чтоб я сфотографировал тебя? — Не знаю, где хочешь, просто где-нибудь в пределах универа. — Может стоило одеть форменную одежду? — Та ну нет, этого еще не хватало, она меня и так каждый день напрягает.*****
Парни гуляли по территории и делали снимки на каждом шагу. Вернее, это Прачая заставлял младшего постоянно останавливаться и застыть. Хоть Крист и любил фотографироваться, но через два часа интенсивной Сингтовской съемки даже его энтузиазм иссяк. — Пи, мне кажется, что фоток уже более, чем достаточно, с таким количеством можно целую выставку устроить, посвященную мне одному, — устало заметил Перават, — и я проголодался, может, пойдем, перекусим что-нибудь? Сингто оторвался от камеры и взглянул на младшего — тот и правда выглядел вымотавшимся. Но Прачае настолько нравилось его фотографировать, что он совсем перестал следить за временем, да и вообще за окружающей реальностью. Удивительно было и то, что обычно Сингто не очень-то любил долго снимать позирующих людей — это почти никогда не было естественно. Но Крист был настолько непосредственным, что фотографировать его приносило огромное удовольствие и желание запечатлеть любую его эмоцию: теплоту глаз при мысли о матери, для которой они делали эти фотографии; усмешку в уголках губ, когда Перават подкалывал старшего; неподдельное восхищение красоте расцветшего цветка; искренний восторг от встречи с непонятно откуда взявшимся на территории университета ребенком. Этих чувств, отражаемых младшим, было так много и он так потрясающе по-настоящему их проявлял, что Сингто не мог оторвать взгляд от камеры и только нажимал, и нажимал на кнопку затвора. Поняв, что он действительно увлекся, Прачая почувствовал себя немного неловко, что, видимо, отразилось на его лице. — Пи, ты чего завис? Есть идем или как? Поскольку ты сделал мне одолжения с этими снимками — я угощу тебя обедом. Чего бы ты хотел? — Может, просто возьмем что-то в уличной лавке и посидим в парке? — Окей, как пожелаешь, Пи, — рассмеялся Крист, театрально поклонившись. Взяв свиных шашлычков, клейкого риса и закусок, парни разместились прямиком на траве посреди парка при университете. Сегодня здесь практически никого не было, что не удивительно — многие студенты старались держаться подальше от ВУЗа в свои законные выходные. — Пи, хочешь я тебе спою? — спросил Крист, когда они разделались с едой. «Очень. Я действительно очень хочу, чтобы ты мне спел!» — Прачая уже не удивлялся своим мыслям. Только в очередной раз отметил для себя, что младший заполняет все больше пространства не только в его жизни, но и где-то — совсем немного — в сердце. — Ну давай, спой. — Что бы ты хотел услышать? — Принимаешь заказы? — усмехнулся старший, — Не знаю, давай свою любимую песню. — О, отличный выбор, — Перават радостно улыбнулся, расчехлил гитару и занялся настройкой. Крист полностью сосредоточился на инструменте, что заставило Прачаю снова потянуться к фотоаппарату. Он навел объектив на младшего, и в который раз поразился его живым глазам, в которых сейчас сверкали солнечные лучики, проникающие сквозь листву деревьев. Младший тронул струны и запел своим глубоким нежным голосом хорошо известную Сингто, как и многим в стране, «Last Winter» группы The Toys. Это было красиво. Даже потрясающе. Сингто продолжал смотреть в объектив и щелкать затвором, лишь изредка отрываясь, чтобы насладиться чистыми, высокими нотами. Крист пропел последние слова, перебрал последние аккорды и на мгновение застыл, и улыбнулся так, что Сингто буквально почувствовал его внутренний трепет. «Нереально красивый» — это единственное о чем мог думать Прачая, скользя взглядом по лицу младшего и впитывая каждую его черточку. Взгляд зацепился за шрам на правой щеке Криста. Он не был сильно заметным или отвратительным, наоборот — придавал младшему какой-то особый шарм. Поддавшись порыву, Сингто протянул руку и медленно провел большим пальцем по отметине, снизу вверх и обратно, плавно и почти невесомо. — Пи, — обратился Крист к словно загипнотизированному старшему, — Пи, — чуть громче позвал он. Прачая оторвался от своего занятия и встретился глазами с удивленным младшим, но отвести руку, как и взгляд, Сингто не смог. — Пи. Что. Ты. Делаешь? — с расстановкой спросил Перават. — Я… — Прачая словно очнулся ото сна и резко убрал руку, — Извини. Откуда у тебя этот шрам? — даже чувствуя неловкость этого момента, Сингто не стал отводить взгляд, чтобы не давать повода воспринимать его действия как-то по-особенному. Но причина была не только в этом — Прачая наконец начал понимать, что было не так все это время. Почему он упрямо отталкивал младшего и не хотел допускать его в свою жизнь. Он начал понимать, но все еще не давал этому осознанию полностью сформироваться, пряча данную мысль даже от самого себя, как бы глупо это ни было. И отвести взгляд он просто не мог — сейчас глаза младшего казались ему еще притягательнее, чем обычно. Крист также продолжал смотреть, хоть его и удивило поведение Прачаи. Еще больше его удивило выражение лица Сингто. Перават не понимал, что это за эмоции — глаза напротив выражали столько всего одновременно, что это просто вводило в ступор, затягивало куда-то настолько глубоко, откуда уже не хотелось, и не было возможности вынырнуть. И это пугало. Пугало настолько, что единственное, что оставалось Кристу — защищаться, поэтому он тут же начал говорить, быстро и много. — В детстве, я бесился со своим старшим братом, Кингом. Наши игры часто выходили за рамки разумного, так сказать. Вот и в тот раз, мы немного увлеклись. Он толкнул меня, я отлетел и, падая, проехался лицом по ограде палисадника. Кровище прям море было. Сейчас это смешно вспоминать, но тогда, я был в ужасе. Никогда не забуду лицо мамы. Можешь представить в какой панике она была. — Да уж, представляю, — как-то грустно усмехнулся Прачая. — После больницы, когда было понятно, что со мной все будет нормально и слезы от радости и облегчения уже выплакали, мама была просто в ярости. Вообще, она совсем не строгая и часто многое спускала мне с рук, но тогда… Как она орала. На всю жизнь запомню, — рассмеялся Крист, — Никогда ее такой больше не видел, даже отец струхнул, а он, знаешь ли, не из пугливых. — Думаю, любая мать так бы отреагировала. — Это да, но это было реально страшно. А твоя мама? Никогда чего-то похожего не случалось? — Мм… — сердце старшего болезненно сжалось при воспоминании о матери, — Нет, не было причин меня так отчитывать. Конечно, время от времени меня ругали, но я никогда не попадал в какие-то неприятности, так что… — Ну да, это видно, ты явно из хороших мальчиков. Мама, наверное, в восторге от тебя, да? — Крист ткнул кулаком в плечо, ожидая улыбки старшего, но тот вообще никак не отреагировал, — Пи? — Прости, что ты сказал? — Я говорил, что твоя мама наверняка гордится тобой. — Наверное… — неуверенно ответил старший, — Надеюсь. — Что? — не понял Крист. — Надеюсь, что она гордится или будет гордиться. Она… Она умерла, — каждое слово давалось с трудом, — В прошлом году. Оба парня замолчали. Крист не знал, что ему сказать. Ему и в голову не приходило, что старший пережил такое, да еще и недавно. — А… как это произошло и… как ты… как ты справляешься? Сингто в удивлении развернулся к младшему. Обычно, люди, узнав о смерти его матери, просто просили прощения и отводили взгляд, ведь чужое горе всегда вызывает подсознательную вину. Вроде кто-то вообще в этом виноват… Но люди чувствуют себя неудобно, они одновременно и сочувствуют, и неосознанно радуются, что это произошло не с ними, за что и чувствуют себя виновато и неловко. Вопрос младшего застал Сингто врасплох, он ни с кем не говорил о том, как это произошло и что он сам по этому поводу переживает. — Блин, прости, я лезу не в свое дело. Мне не стоило о таком спрашивать, — «И почему я такой идиот? Кто вообще о подобном спрашивает?!» — корил себя Перават, — Ты не должен отвечать. Крист замолчал, не зная как сгладить ситуацию, но Сингто вдруг начал говорить. Он начал рассказывать о том, как близки они были с матерью, и каким шоком для него стала ее болезнь. О том, в каком ужасе он был от того, что происходило, и как не знал, что ему делать и как с этим справиться. Ему было невыносимо видеть свою, обычно мягкую, но с внутренним стержнем маму, — слабой и угасающей на глазах. И еще ему было очень страшно. Он рассказал о том, как сбегал из дома, шатаясь по клубам и напиваясь до бессознательного состояния, лишь бы не чувствовать этот противный страх. Однажды, когда маме стало особенно плохо, он даже принял экстази, предложенное каким-то странным типом в очередном клубе. Тогда его вытащил Джейн… О том, как страдал от похмелья в тот момент, когда мама умерла. О том, как ненавидел себя за то, что убегал от проблемы и так мало провел времени с мамой перед смертью. О том, как винил себя, что был пьян в то время, когда ей было так плохо, и когда он был ей нужен. О том, как его охватил гнев: на врачей, на отца, Бога, весь мир. О том, как ярость сменилась бессилием и равнодушием. Тогда, все дни смешались в бесконечную однообразную картину: потолок его комнаты, иногда стены, иногда мелькали лица друзей и отец, насильно запихивающий в него еду и таскающий на себе в душ и обратно на кровать. Это состояние апатии длилось около полугода. И он рассказал о том, как однажды он ощутил боль. Такую боль, что буквально чувствовал ее каждой клеткой своего тела. Такую боль, что казалось невозможно дышать. Через пару таких дней, боль стала настолько нестерпимой, что выносить ее было невозможно, и он выпил пузырек обезболивающих, оставшихся от матери. О том, как тогда он почувствовал долгожданное облегчение. А потом вину и стыд, когда очнулся в больнице и увидел лицо отца, на котором отражался страх и пережитые страдания, состарившие его лет на 10. А еще он увидел слезы радости от того, что с ним, с Сингто, все в порядке, что он жив. Папа обнимал его и умолял никогда больше не делать подобного, ведь если он потеряет Сингто, то он потеряет все. Отец просил его не делать так больше не ради него или памяти матери, а ради самого Сингто, ведь мама так хотела, чтобы он был счастлив. Тогда он поклялся отцу и самому себе, что обязательно сделает все, чтобы стать по-настоящему счастливым и прожить не менее потрясающую жизнь, чем его родители. С тех пор прошло четыре месяца и каждый день он старается, старается отпустить боль и заполнить пустоту. Каждый день он старается хотя бы раз искренне улыбнуться, каждый день старается сделать хоть один шаг к счастью, которого ему так желала мама. К концу рассказа Прачая понял, что плачет, но не от воспоминаний пережитого, а от облегчения, ведь он никогда и никому не рассказывал всего этого. И оказывается, ему это было нужно. Очень нужно. Он впервые после смерти матери почувствовал, что на грудь уже не так сильно давит. И что однажды, он действительно сможет быть счастлив — ради матери, ради отца, а главное — ради самого себя. Сингто наконец взглянул на младшего, ведь во время этой исповеди он не решался, боясь, что не сможет закончить. — Ты чего, Крист? — Прачая непроизвольно потянулся к лицу младшего, ведь в глазах Кита стояли слезы, но тот отпрянул, — Прости. Наверное, я не должен был все это тебе рассказывать. Крист продолжал молчать, не в состоянии сказать и слова, поскольку чувствовал столько всего, что просто не знал, как это выразить. — Ну вот, а сейчас ты начнешь мне соболезновать и жалеть, — скривился, как от пощечины, Сингто, неправильно восприняв молчание младшего. Этот комментарий вывел Криста из эмоционального ступора: — Пи… — сипло произнес он, — Пи, я очень надеюсь, что ты станешь счастливым… когда-нибудь, обязательно станешь! И спасибо. Спасибо, что поделился со мной этим. — Знаешь, я никому еще не мог рассказать этого, да и вряд ли еще раз смогу. — Я… я не знаю, как выразить, то, что я хотел бы сказать. Но я правда рад, что ты высказался. И высказался мне. — Я тоже рад, — улыбнулся Сингто своей по-особенному теплой улыбкой, выражая так благодарность за поддержку и сопереживание, которыю видел в глазах младшего, — Ладно, хватит жевать сопли и сыграй мне что-нибудь, м? Давай что-нибудь повеселее? — Окей, Пи, будет тебе веселенькое, — Крист звонко, ободряюще рассмеялся и ударил по струнам.*****
Прачая попал домой, когда на часах уже было около 10 вечера. Он устал, но при этом чувствовал легкость, которой давно не ощущал. В первый раз с начала учебного года ему захотелось сосредоточиться не только на занятиях, но и на самом себе, своих чувствах. Ему действительно захотелось провести время в универе не только с пользой, но и так, чтобы запомнить это на всю жизнь. Перед тем, как уснуть, в его сознании всплыло удивительно нежное выражение лица младшего и его слова: «Пи, я очень надеюсь, что ты станешь счастливым» «Я обязательно стану, Крист, обязательно!»