Неделя дазацу 2: день третий. Фемслэш.

      Они были впервые и по-настоящему влюблены. Ацуши — в силу своей юности и неопытности; она дрожала, как осиновый лист, постепенно доверяя себя мягким забинтованным рукам, пробовала эти новые и странные чувства на вкус, падала в теплые ласковые объятия любимой, всегда готовой ее в них принять. Осаму же за всю свою жизнь ничего подобного не испытывала — ни мужчины, ни женщины не пробуждали в ней интереса большего, чем желание совершить двойной суицид, а удовлетворять свои потребности она могла и без пары — именно из-за этого открытия ее постель так долго пустовала.       Но вот привычную обыденность пронзило ярким светом — этот нежный беспризорный ангел спас ее, и пусть сначала Дазай приметила в ней только лишь силу, которая обязательно пригодится Агентству в дальнейшем, потом она осознала, как дорога стала ей эта девочка и как сильно ее не хотелось терять. Конечно, сначала пришлось долго ее добиваться, доказывать, что отношения между двумя женщинами имеют такое же право на существование, как и отношения между женщиной и мужчиной. Накаджима выросла на книжках, не познав ни влечения, ни желания, она была искренне и слепо убеждена в том, что связать свою судьбу она сможет только с представителем противоположного пола, а затем последует свадьба, дети и любовь до гроба, но Осаму быстро разбила ее стереотипные мечты и подкрепила результат своим поцелуем — тем, что перевернул жизнь и воззрения юной Ацуши.       Она долго обижалась и не подпускала к себе. Она отнекивалась, смущалась, заикалась, накручивала прядки на пальцы и кусала губы, думая: «Дазай-сан ужасный человек. Она так просто... так просто забрала мой первый поцелуй. Даже не спросила! Но это было т-так приятно, и, наверное, это не так уж и плохо...» Девушка разрывалась — с одной стороны, ей хотелось повторить, углубиться, распробовать, ведь ощущения от поцелуя еще долго держались на ее губах, и пусть это было с ее наставницей, своего желания Накаджима отменить не могла. Но с другой... это ведь так неправильно. Ацуши еще в первые дни работы в Агентстве поражалась тому, как открыто Осаму симпатизирует девушкам и как обыденно ее воспринимают остальные — а ее флирт с коллегами женского пола тогда казался и вовсе возмутительным.       В конце концов, Накаджима, решив, что ничего уже не потеряет, согласилась, дала Дазай шанс — и сомнения одно за другим стали потихоньку рассыпаться под тонкими пальцами Неполноценного Человека.       Осаму понимала, как для Ацуши это было волнительно, поэтому старалась делать все постепенно, последовательно, чтобы окружить ее теплом, комфортом и заботой — свидания, долгие прогулки, сплетенные пальцы и осторожные сухие поцелуи, лишь бы не спугнуть эту милую девочку, лишь бы дать ей понять — она в безопасности. Когда Дазай впервые пригласила Накаджиму к себе с ночевкой, та зарделась, растерялась и что-то неловко пролепетала, но после обещания, что дальше совместного сна на одном футоне они не зайдут, успокоилась и осталась в чужой квартире.       Смущенная, зажимающаяся, неловкая девочка — у Осаму ушло много времени, чтобы просто получить право касаться ее, она боялась, вдруг Ацуши в детстве подвергалась насилию и потому не могла так сразу позволить притронуться к себе; ее поведение красноречиво об этом говорило. К счастью, оказалось, Осаму ошибалась, а Накаджима сказала только, что ей нужно больше времени, чтобы к ней привыкнуть. Дазай была терпеливой. Она жила мокрыми снами с ней, приучала ее к ежедневным поцелуям и объятиям, пела ей колыбельные, чтобы успокоить после кошмаров, и прижималась со спины к ней во сне, обхватив ее руками — защищая ее сон. В какой-то момент обыденными стали даже сжимающиеся на груди ладони — конечно, на людях Ацуши отстранялась от возлюбленной, убегала и еще долго ругала Осаму за эту выходку, но дома, наедине, она не останавливала ее, любила вот так сидеть, спиной к ней, и чувствовать пальцы, ненавязчиво мнущие ткань, даже не задевающие соски — до того Дазай была осторожна.       С Накаджимой было... спокойно. Осаму обожала лениво целоваться с ней по утрам, страстно сплетаться языками по вечерам и прижимать ее к себе, оберегая от всего этого прогнившего мира, целуя ее пальчики, словно нечто самое ценное на всем белом свете. Конечно, женщина все задавалась вопросом, когда же эта нежная девочка откроется перед ней полностью, когда разденется догола, раздвинет ножки, поманивая одним только нежным взглядом, но ответа не было и не предвиделось, поэтому приходилось тешить себя бесстыдными фантазиями, вместо своих рук представляя чужие. Ацуши была слишком наивна, невинна, как нежный нераспустившийся цветок, и Осаму лишь однажды решилась спросить, не хочет ли она зайти дальше, на что получила бессвязное смущенное бормотание. Накаджима хотела бы. Если бы ей не было так страшно.       Она была не до конца откровенна, она доверяла Дазай не в полную силу — на совместных миссиях девушка не беспокоилась за свою жизнь, полностью уверенная, что наставница прикроет, защитит и спасет, но с постелью все было иначе. Ацуши слишком сосредотачивалась на своем смущении и забывала о том, что от поцелуев и прикосновений можно получать удовольствие. Она едва ли могла перебороть себя. С Осаму было хорошо, но каждая мимолетная близость, каждый чуть более откровенный взгляд отзывался в ней волной смутной тревоги и замешательства. Плохо ли бояться человека, ставшего таким близким? Накаджима боялась. И не знала, что с этим делать.       Дазай, в какой-то момент заметив ее абсолютную пассивность, решила, что нужно дать ей пространство — и тогда с ее стороны появится такая желанная инициатива. Ацуши недоумевала, отчего поцелуев стало меньше, почему ее не заключают в объятия, а перед сном не кладут руки на теплые мягкие груди, и росток уверенности начал пробиваться сквозь ее страх — она льнула сама, сама целовала, уделяла Осаму внимание, и та больше не чувствовала, будто любит ее без взаимности.       Накаджима гладила ее щеки, мягко ей улыбалась и чувствовала себя самой счастливой девушкой во всей Йокогаме — потому что ее любили так искренне и так трепетно, что даже не верилось. Страх отступал. Ацуши всерьез начала думать о том, что же их ждет дальше, решится ли она на более откровенные вещи, сможет ли переступить через свое волнение, и в один из дней она сделала первый шаг — предложила принять душ вместе. Вроде бы это было такой мелочью — они обе девушки и ничего нового не увидят, оказавшись друг перед другом обнаженными, сама Накаджима еще во времена приюта купалась вместе с другими сиротами в общественной бане и, по идее, испытывать такого уж сильного стыда не должна была, но с Дазай... все было иначе. Они были близки. Были влюблены. Их сердца еще были закрыты и неприступны, но каждая стремилась потихоньку сбрасывать замки и запреты и подпускать к себе теснее — и это было тяжело.       Осаму засияла от счастья, пораженная смелостью своей возлюбленной, и кивнула, взяла ее за руку, поддерживая. Когда с ужином было покончено, пара скрылась в ванной; душ был быстрым, они почти не касались друг друга, только помогли потереть спинки и смыть мыло, и больше ничего. В чистой одежде, в тепле футона и объятий друг друга Накаджима тихонько подала голос:       — Я бы... Я бы хотела попробовать. С тобой. Но я... боюсь, — призналась она, пряча взгляд. — Боюсь... боли, боюсь разочаровать тебя. Я не знаю, как доставить тебе удовольствие. Я даже не знаю, как доставить его себе... — Девушка надула губы и спрятала лицо в чужой груди, прикрывая глаза. Ей было знакомо это тянущее теплеющее чувство между ног, когда низ живота сводило, когда белье намокало, увлажняясь ее смазкой, но как справиться с этим, как насладиться, узнать, каково оно, сексуальное удовлетворение, она не знала. И боялась опозориться перед Дазай, которая явно была опытнее ее.       Осаму усмехнулась, поглаживая ее по голове.       — Ах, моя милая девочка... — вздохнула она, будто снисходительно, и отстранилась, заглянула в ее блестящие золотые глаза, поглаживая по щекам. — Во-первых, это не больно. По крайней мере, не должно быть, если у тебя внимательный партнер — а я внимательна, потому что люблю тебя и дорожу тобой. Когда ты захочешь попробовать... я буду осторожна, обещаю. Остановлюсь, если попросишь, зайду настолько далеко, насколько позволишь. Во-вторых, по поводу удовольствия... Я уже его получаю, — шепнула Дазай и легко поцеловала Ацуши в губы, чуть сминая их своими. — Тебе не нужно доводить меня до оргазма, чтобы мне было хорошо. Ты не разочаруешь меня — я слишком хорошо понимаю, что раньше у тебя не было ничего подобного, мне не нужно, чтобы ты прямо сразу сводила меня с ума ласками.       — Ос-саму... — всхлипнула Накаджима, вновь прижимаясь к ней, крепко обнимая за талию, почти что отчаянно — теперь она любила ее еще сильнее. Обожала. Ценила всем своим хрупким, испуганно бьющимся сердечком, потому что верила каждому ее слову.       — Касайся меня, где захочешь, моя хорошая. Я буду вести тебя, направлять, говорить, как мне нравится, чтобы ты не чувствовала себя совсем потерянной. Давай для начала изучим друг друга, чтобы потом говорить, где нужно сосредоточиться, чтобы стало совсем-совсем приятно, договорились?       — Я-я... Хорошо, — выдохнула Ацуши, кивая, даже расслабляясь — Осаму наполняла ее решительностью, и не было ничего внушительнее ее понимания и уверенности. — Дазай-сан... поцелуешь меня? — попросила она невинно, и женщина растянулась в ласковой улыбке, спустилась короткими сухими поцелуями по ее щекам и примкнула к губам, проскальзывая между ними языком, ведя по ряду зубов и тут же отстраняясь. Осаму замерла, касаясь носом кончика чужого носа, и последовало неловкое: — Можно я... попробую трогать тебя прямо сейчас?       Накаджима подняла на нее взгляд, кажущийся в свете ночника слишком чистым, чересчур непорочным для такой интимной просьбы, и пусть Дазай поначалу опешила, она кивнула, чуть отползая и приспуская со своих плеч одеяло. Ацуши начала блуждать руками по ее телу, внимательно наблюдать за ее реакцией, боясь сделать что-нибудь не так. Начала она с самого простого — огладила щеки, провела по ним самыми кончиками пальцев, заскользила по шее, ключицам, едва-едва касаясь плеч. Осаму уже давно не спала при ней в бинтах, и девушка могла видеть все ее шрамы, вести по ним своим изучающим пытливым взором, опалять их дыханием, облюбовывая каждый. Дазай выдохнула, переворачиваясь на спину и мелко дрожа — ее девочка и вправду хотела ее касаться, смотреть на ее плывущий от невесомых поглаживаний взгляд, пальцами дотрагиваться до ее губ, нежно убирать с лица длинные прядки волос, так и лезущие в глаза.       Сегодня Ацуши действительно была смелее, чем обычно. Она оседлала чужие бедра, задрала кофту пижамы своей возлюбленной, открывая теплому полумраку ее тело, гибкое и подтянутое; девушка нервно сглотнула, откровенно пялясь, чего не позволяла себе раньше, и осторожно накрыла ладонями груди Осаму, провела, чуть сжимая их, сводя вместе.       Крупные соски твердели прямо на глазах, и Дазай тяжело задышала, чуть сводя ноги от растущего жара — ее милый тигренок, ее светлая девочка вызывала своей сосредоточенностью этот трепет, эту отчаянную пульсацию между бедер! У Осаму действительно была красивая грудь, мягкая, упругая, слишком большая, чтобы помещаться в чашах ладоней — какое-то время Накаджима комплексовала, что у нее самой грудь была совсем маленькой, но Дазай доказала ей своими руками и губами, с головой забравшись под ее свитер, что это совсем не плохо и что она нравится ей такой, какая она есть.       Ацуши попробовала потереть напряженные, чувствительные бусинки сосков, и Осаму закусила губу, чувствуя, как холодная дрожь пробежалась по ее нервам, скапливаясь в низу живота — и Накаджима говорила, что не знает, как доставить ей удовольствие?       Сознание девушки плыло, она почти не дышала, ведя пальцами по ложбинке грудины вниз, задерживая свои горячие ладони на нервно подрагивающем животе, и скользнула ими к чужим рукам, беря их в свои, прижала к своей груди. Дазай прерывисто выдохнула, покорно смыкая пальцы, и Ацуши, заправив длинную прядку за ухо, резко склонилась, впилась требовательным поцелуем в мягкие розовые уста, покусывая их, посасывая, облюбовывая их языком. Девушки перевернулись набок, Осаму заерзала, пропихивая чужое колено между своих ног, а свое бедро прижимая к паху Накаджимы, и они стали тереться, сбиваясь на жаркие поцелуи, постанывать, льнуть друг к другу, прижимаясь как можно теснее.       Ацуши оторвалась, отворачивая голову в сторону, прикрыла ротик тыльной стороной ладони — вот, снова это чувство, снова это ноющее пылающее возбуждение, и, как бы она ни терлась о чужое бедро, оно все не утихало, не могло выплеснуться, найти себе выход — только томилось внутри, заставляя сгорать от желания и стыда.       — Давай остановимся на этом, — словно читая ее мысли, предложила Дазай, обнимая девушку за подрагивающие плечи. — Мне очень понравилось, Ацуши-чан, — она тяжело дышала, ее обнаженная полная грудь вздымалась, сбивая ткань задранной кофты все ниже и ниже. — Не волнуйся из-за этого.       — Сп... Спасибо, Осаму, — пискнула Накаджима, непроизвольно толкая бедра в чужие и чувствуя, как жар расплывается по телу новой волной, касается и без того румяных щек, скрашивая их алым. — Я буду стараться, — выдохнула девушка и вновь примкнула к чужим губам, целуя глубоко, увлеченно, вновь удивляя Дазай своей раскрепощенностью.       Весь следующий день Ацуши не могла найти себе место — раньше, когда появлялось возбуждение, оно непременно со временем стихало, однако в этот раз оно не только не исчезло, но и усилилось в несколько раз. В офисе она старалась не подниматься из-за своего рабочего стола — почему-то от ходьбы становилось жарче, между ног начинало сладко ныть, требуя вжаться во что-то промежностью и просто тереться, как тогда, с Осаму. Накаджиме было тяжело сосредоточиться. Она ненавидела себя за эту неуместную похоть, но что хуже — она не имела не малейшего понятия, как от нее избавиться, как ее хотя бы утолить. Весь день девушка провела в перевозбужденном состоянии, и Куникида отпустил ее, заметив, каким красным было ее лицо — это заставило Ацуши покраснеть еще сильнее, но она подчинилась и поскорее ушла домой, в общежитие.       Было чертовски приятно наконец-то добраться до ванной и сбросить с себя одежду, избавиться от промокших от смазки трусиков, все это время холодящих ее нежную кожу. Накаджима искупалась, переоделась в свою привычную пижаму и легла на футон, намеренная сегодня больше никуда и ни за что не выходить, пусть и было всего лишь семь вечера. Возбуждение вновь начало томиться меж немеющих бедер, распалять чувства, и Ацуши, не зная, что еще делать, коснулась прохладными пальцами горячей даже через ткань плоти — это немного ее расслабило. Она закусила губы, увлекаясь, жарко выдохнула и запустила руку в пижамные штаны, едва надавливая на теплые половые губы, вырисовывая пальцем на белье круги, и ей стало совсем плохо — от желания терялся рассудок.       Стоило только... Один раз позволить себе больше...       И теперь девушка не могла остановиться.       Накаджима вела по промежности кончиками пальцев, потом всей ладонью, чуть сминая и задерживаясь на мокром пятнышке — она текла бесстыдно и обильно, но прекратить ласкать себя не могла. Упав лицом в подушку, Ацуши залезла в трусики рукой, скользнула по мокрым горячим складочкам, задевая между ними чувствительный бугорок плоти, и стиснула бедра, захныкала, отпихивая от себя одеяло — слишком жарко, слишком приятно! Почему она не занималась таким раньше?       Нет же, она не могла! Девушка одернула руку и завыла в подушку, стискивая пальцами простыню — слишком постыдно, непристойно, непозволительно... А Дазай хотела заниматься с ней такими вещами. Что, если бы это была она? Что, если бы ее пальцы касались ее вот так, трепетно и нежно, осторожно, но напористо?..       Осаму ведь придет к ней. Когда закончится рабочий день, когда Дазай искупается и переоденется, она прошмыгнет в ее комнату и окажется совсем рядом, только руку протяни. Может ли Накаджима спросить... попросить об услуге... предложить... попробовать!..       Ацуши не знала, сколько так пролежала, но, кажется, от отсутствия телодвижений буря внутри понемногу успокаивалась. Послышался скрип двери, шаги, щелчок замка, а дальше — мягкая поступь босых ног. Осаму думала, что Накаджима уже заснула, и шла к ней буквально на цыпочках, но девушка оторвала голову от подушки и обратила к ней свою помятую мордашку, глядя сонно, но алчно — она слишком долго ждала ее.       — Здравствуй, Ацуши-чан, — Дазай опустилась на футон на колени, и ее возлюбленная села тоже, чувствуя, как быстро заколотилось сердце, как вновь бешено запульсировало между ног, обращая на себя внимание. — Как ты?..       Накаджима повисла на чужой шее, забралась к Осаму на колени, жарко выдыхая ей на ушко, прихватывая губами мочку.       — Я-я... не могу... — бессвязно залепетала она, прижимаясь, выгибаясь, пряча лицо у любимой на плече. — Жарко очень... И мокро. Дазай-сан. Так стыдно...       Осаму обняла ее в ответ и, чуть замешкавшись, заулыбалась, погладила ее по волосам, осознавая, в чем дело.       — Так вот что с тобой, малышка, — произнесла женщина и отстранила Ацуши от себя, заглядывая ей в глаза — помутненные, наполненные слезами и подернутые поволокой страсти. — Кажется, вчерашнее было слишком сильным для тебя. Моя хорошая, моя милая, — она целовала ее щеки, гладила ее талию, задирая пижаму, а потом и вовсе стянула ее, обнажая дрожащее разгоряченное тельце. — Хочешь, чтобы я тебе помогла?       — Хочу, очень хочу, — зашептала Накаджима, и Дазай накрыла ладонью ее промежность, словно убеждаясь, что девушка действительно сходит с ума от нетерпения, мокнет и горит, желая ее ласки.       — Тогда ляг и наслаждайся.       Осаму уложила свою нежную девочку на спину, стянула с себя верх, тут же вжимаясь грудью в чужую грудь, касаясь губами губ, обхватывая их своими требовательно, настойчиво и влажно от теплой слюны. Ацуши крепко обняла ее за шею, выгибаясь, то сводя, то разводя свои дрожащие ножки, и заботливая Дазай помогла ей стянуть мешающиеся пижамные штаны, легко провела ладонью по ее промежности и резко убрала ее, нащупывая пальцами чужие пальцы, вжимая их в свою пышную грудь, чтобы мяли и стискивали, так небрежно, но так приятно лаская. Накаджима застонала тихонько, почти пискнула и выдала шуршащим шепотом «еще», стирающее все границы. Осаму хорошенько облизала свои пальцы, забралась рукой Ацуши за кромку белья и пошла дальше, коснулась пышущих жаром половых губ, провела между ними, чуть надавливая, обводя напряженный ноющий клитор.       — Осаму, Осаму пожалуйста! — Накаджима хватала ртом воздух, жмурилась, делала над собой усилие, чтобы держать бедра раскрытыми — ей было нужно, чтобы Дазай избавила ее от этого жгущего плоть огня.       Женщина совсем потеряла голову, вдавливая пальцы сильнее, ведя ими по промежности к влажному входу и вновь вверх, к клитору, размазывая густую горячую смазку. Ее девочка билась в экстазе, ее девочка дергалась, закатывала глаза, толкала бедра вперед, лишь бы эти пальцы касались ее сильнее, и Осаму, будто опьяненная, стянула с нее и белье, пошире развела ее ноги, устраиваясь меж них.       Она словно на пробу коснулась языком блестящей от смазки складочки, вжалась в нее губами, пососала, чувствуя солоноватый терпкий вкус. У Ацуши аж пальцы на ногах поджались, она вцепилась руками в ее волосы, заскулила, но постаралась расслабиться, чувствуя, как чужое дыхание опаляло ее самое сокровенное и нежное место — немного щекотно, но больше возбуждающе, приятно. Страха больше не было — желание заняло собой все мысли, и ничего, кроме удовлетворения этой горячей нужды, больше не хотелось. Девушка в беспамятстве шептала «еще, еще», пока Дазай вела кончиком языка между ее горячих половых губ, щекотала клитор, выводила вокруг него узоры от зигзагов до банальных восьмерок. Между ног налилось густое, тяжелое напряжение, Накаджима задрожала, поджимая бедра, но не смея их сводить, и кончила, крупно дрожа, расслабилась, падая обратно на подушку.       Ново, сильно, пламенно-нежно — отголоски блаженства все гуляли по телу, заставляя подергиваться от пережитого, а Осаму села напротив и утерла рот, хитро ухмыляясь.       — Было же хорошо... не так ли? — спросила она, и Ацуши, посмотрев на нее, закрыла свое пылающее лицо ладонями, рвано кивая.       — Ос-саму, я... Я же тебе, ты тоже... — залепетала девушка, но Дазай приложила палец к ее губам, призывая замолчать.       — Это действительно было очень возбуждающе, но я смогу с этим справиться, — возразила женщина, спихивая их одежду с футона, укладываясь рядом с Накаджимой. — Мне не настолько плохо, чтобы заставлять тебя ублажать меня. Отдыхай, моя милая.       Она погладила свою нежную девочку по голове и раскрыла руки для объятий — Ацуши сразу в них упала, прижимаясь.       — Но потом... в следующий раз можно? — спросила девушка с надеждой — ей хотелось, хотелось научиться делать Дазай так же приятно.       — В следующий раз.