***
Здравствуйте, не знаю, в какой период дня попался Вам на глаза этот текст, день у Вас или ночь, я даже не могу предположить, какое время года или даже год. Метёт ли на улице злая метель или уже давно наступило знойное лето, а, может, осень стучит в окно холодными ветрами, проливая горькие слёзы дождя, или весна еле-еле греет своими ленивыми солнечными лучами, как знать? Я не имею понятия, кто Вы или как Вы живёте, даже имён Ваших не знаю, и, наверное, никогда не узнаю, но всё же готова впустить Вас в свой мир, рассказать историю, которая всё никак не может остаться в прошлом, которая мучает меня каждый день и каждую ночь, преследует и не отпускает. Так вот, здравствуйте, меня зовут Иви, и мне шестнадцать лет.***
Конечно, когда тебе шестнадцать, жизнь бьёт ключом, всё вокруг искрится и переливается новизной открытий, а по венам струится адреналин, подгоняемый бушующей в голове молодости напополам с гормонами. Так вот, если Вы поверили предыдущим словам, значит, Вы — либо безумно счастливый человек, либо просто ещё не побывали в этом «прекрасном» периоде жизни. Да, когда тебе шестнадцать, жизнь бьёт ключом, вот только не всегда этот своеобразный фонтан можно пустить в нужное русло, новизной открытий может искриться лишь случайно найденный мамой табель оценок, а сами открытия переросли в нечто более похожее на приключения, о которых потом рассказывают шёпотом в школьных туалетах в перерывах между уроками. А вся новизна жизни лишь в том, что тебя ставят перед суровой реальностью, заставляя в одночасье самостоятельно принимать решения, которые повлияют на всю будущую жизнь. И лишь последнее близко к действительности, адреналина хоть отбавляй, вот только навряд ли это хорошо. Шестнадцать — это время столкновения детства и реальности. И, если честно, это чертовски некруто. Шестнадцать — это период глупых шуток, первых влюблённостей и, зачастую, разбитых сердец. А ещё депрессий, длинных таких кризисов, которые являются следствием бурлящих гормонов, стрессов, вызванных завалами на учёбе, и борьбой детства против страшно-пугающего реального мира. Шестнадцать — это время познания себя самого, но также принятие окружающего мира. И этот период трудно пережить без людей, которые бы понимали тебя и поддерживали, а ещё лучше тех, с кем бок о бок пройдёшь через всё это, тех, кто находится ровно в такой же ситуации. И, к великому счастью, у меня были такие люди. Мои лучшие друзья — Карлос, Джей и Мэл. Каждый из них займёт особую роль в этой истории, каждый подтолкнул меня к этому невозможно затянутому рассуждению, послужил толчком к пропасти отчаяния, открывающей свои излишне крепкие объятия. И, наверное, после этих слов у Вас могло сложиться неправильное впечатление про наши отношения или про нас четверых в целом, так вот, хочу сказать и прошу Вас зафиксировать эту мысль: мы ничем не отличались от остальных людей, в действительности, мы были обычными подростками: ходили в школу, учились с попеременным успехом, готовились к экзаменам, а иногда и не готовились, если быть честной, зачастую проваливали их или списывали со спрятанных шпор. Ходили в разные кружки, находя в себе какие-то способности и таланты, а, может, и просто от скуки. Засиживались в библиотеке, спали на уроках или даже прогуливали их, а потом отбывали наказания. Общались с друзьями, выбираясь в субботу в кино или на концерты никому неизвестных групп. Работали и бездельничали. Заменяли приёмы пищи — кофе, забывали про сон, и заглушали все мысли с помощью наушников с любимой музыкой. Были совершенно обычными подростками нашего возраста. Но ведь всё это излишне обобщённая характеристика, Вам не кажется? Переполненная стереотипами о подростках, наверняка, придуманных ничего не понимающими взрослыми, теми самыми, которые также придумали войны и экзамены. Теми самыми, которые словно и не проходили этот период жизни или просто-напросто выкинули его из своей памяти. Так вот, каждый из нас не был «обычным подростком», да и вообще существует ли этот «обычный подросток»? — Сомневаюсь. У всех из нас были свои мечты и цели, предпочтения и вкусы, свои собственные переживания и разбитые надежды, тонны одиночества, застоявшиеся проблемы без решений, вопросы без ответов. Свои, не похожие на сотни других, отличающиеся по определению, потому что каждый человек, даже если, о, ужас, не достигший определённого возраста, когда твоё мнение имеет хоть какое-то значение и вес в мире взрослых людей, индивидуален, неповторим, а потому не подходит ни под какую категорию с ничего не говорящим, глупым ярлыком «обычный». И, возможно, когда-нибудь мы сами станем такими вот взрослыми, все эти мелочи со временем забудутся, потеряют свою значимость, и будет уже совершенно неважно, какие мечты там не сбылись в шестнадцать лет. Это сравнимо с фотографией, выцветающей со временем, или выученным текстом, части которого постепенно исчезают из памяти, перекрываемые чем-то новым. Поэтому я хочу сохранить остатки того, что у меня осталось, чтобы всё прожитое и пережитое, не оказалось просто временным промежутком, помеченным короткой подписью «16». И хочу отметить, что слова «прожитое» и «пережитое» имеют разное значение, хоть сначала так и не кажется.***
Нас было четверо, и мы, так уж вышло, были совершенно разными, часто не сходились во взглядах на мир и вкусах, являлись противоположностями, перевернутыми, до неузнаваемости искажёнными отражениями друг друга, по какой-то причине оказавшимися рядом, сплотившимися в нечто, как тогда казалось, крепкое, настоящее, вылившееся в дружбу. И потому сейчас мне до невозможности трудно рассуждать о своих друзьях, но я попытаюсь описать их Вам, как можно более точно.***
Джей. Самый старший из нас, на момент повествования, ему уже 17. К слову, кофе Джей не любил, вопреки распространённому стереотипу о подростках, и эта мелочь имеет огромное значение сейчас; она словно кричит о том, что не нужно сравнивать, не нужно всех обобщать, потому что, знаете, подростки тоже люди, со своими вкусами и предпочтениями. Он был сторонником здоровой пищи, хоть иногда и не мог отказать себе в сладком. Вообще он был спортсменом. Не было такого вида спорта, в котором он бы не преуспевал, даже в шахматы он играл неплохо, хоть Карлос и мог сделать его в два счёта. Его жизнь буквально состояла из постоянных соревнований, забегов и игр. Он был азартным игроком, совершенно не умел проигрывать, что, в принципе, случалось очень редко, и всегда стремился, в любом даже незначительном, мелком споре, к победе. В учёбе Джей хоть и не блистал, но старался держаться золотой середины, не хватая звёзд с неба, но и не заваливая полностью сложный предмет, отчего ему, человеку, у которого были некоторые проблемы с усвоением материала, иногда приходилось засиживаться после бесконечных тренировок с Карлосом или со мной в библиотеке, с невероятным упорством, ему свойственным, пытаясь понять какую-нибудь, как обычно, невероятно сложную тему по такой же невероятно сложной химии. А ещё у него были тёмные длинные волосы, серьга в ухе и любимая кожаная куртка, чёрная, в каких-то местах немного потёртая. И да, скорее всего, это не имеет никакого значения, но всё же, вспоминая Джея, на ум всегда приходит запах кожи, никак не выветривающийся из куртки, и красная вязанная шапка, которую ему, вроде как, подарила и связала собственноручно Мэл, — он с ней никогда не расставался, ни с шапкой, ни с Мэл. Надёжность, хоть с первого взгляда и не скажешь, но именно эта черта была в нём сильнее и ярче всех прочих. На Джея всегда можно было положиться, он всегда был готов прийти на помощь, невзирая на обстоятельства. Его забота была незаметной и неярко выраженной, он не душил своим вниманием, но всё же он зачастую понимал без слов, ему не требовалось повторять дважды или вообще объяснять суть проблемы, он понимал всё и так. Джей был из тех людей, которые будут молча сидеть с Вами, когда Вам плохо, чтобы не оставлять Вас одних. Он не будет лезть в душу или приставать со своими расспросами, он просто будет рядом. На его широком плече можно спокойно выплакаться, а потом, если вдруг понадобиться, спрятаться за ним же от проблем, потому что Джей готов защищать своих друзей от всего, принимая удар на себя. И эта его черта особенно нравилась мне. Его никогда не нужно просить о помощи, он всегда предлагает её сам, молчаливо поддерживая. Если честно, он вообще не очень много говорит, кроме моментов, когда у него бывает особенно хорошее настроение. И с ним можно просто молчать, сидеть близко-близко и молчать. И это, знаете, такое замечательное чувство. Помню, как однажды, я сломала каблук и подвернула ногу, так он, ничего не говоря, подхватил меня на руки и отнёс в медпункт, и в этом не было чего-то особенного. А ещё он защищал меня от наиболее ретивых поклонников, которые иногда переходили все границы и досаждали мне своим вниманием. Он не спрашивал меня, он просто брал и делал, а на следующий день я получала записки с извинениями и цветы от горе-кавалеров. Джей был именно таким, в меру заботливым, надёжным и верным, настоящим другом. Когда Мэл засиживалась допоздна в студии, пытаясь закончить очередную работу, он приходил к ней после тренировок, игнорируя усталость, и приносил её любимые пончики с клубничным джемом, потому что знал, что она, скорее всего, не ела, полностью увлечённая творческим процессом. А когда наступал период перед экзаменами, он проводил всё своё свободное время с нервничающим Карлосом в библиотеке, притаскивал ему его любимый кофе, а иногда вытаскивал его самого из учебных завалов. Но у медали ведь всегда есть обратная сторона, и в жизни Джея не всё так идеально и гладко. Как на солнце появляется тень, так и у такого человека, как он, где-то глубоко в душе живут страхи и тайны. Бесконечные тренировки изматывали его до невозможности, а ответственность, как капитана команды, иногда слишком давила на него. Родители ждали от него постоянных побед, и иногда казалось, что только это им от него и нужно. Наверняка, Джей думал, что как только он начнёт проигрывать, то они перестанут его любить, поэтому доводил себя до изнеможения. В силу своей вспыльчивости и стремления стать лучшим, ему было сложно играть в команде, поэтому он долго осваивался в командном спорте. Его строгий отец запрещал ему проводить много времени с друзьями из-за того, что, по его мнению, так Джей будет меньше времени уделять тренировкам. Потому проводя в одиночестве большинство вечеров пятницы, он чувствовал себя покинутым. И лишь мы вытаскивали его из лап одиночества. Но всё же иногда было видно, что он чувствует, как оно тянет к нему свои холодные руки, одолевает его сердце и крепко держит. В такие редкие дни Джей казался полностью разбитым, и тогда Карлос делал за него всю его домашнюю работу, игнорируя протесты, я приносила его любимые сладости, а Мэл подолгу оставалась с ним, вытаскивая его на прогулки по заброшенным зданиям, по паркам и просто пустым улицам города. Джей не был один, мы всегда старались быть рядом, но всё равно он всегда чувствовал себя одиноким, и, наверное, это проходило лишь тогда, когда Мэл крепко сжимала его ладонь и тянула на очередную прогулку по ночному городу. Между ними двумя сложились какие-то особые отношения, которые были непонятны ни мне, ни Карлосу, возможно, от того, что Джей и Мэл дружили с самого детства. Иногда мне казалось, что им двоим вообще не нужны слова, чтобы понять друг друга. Но эти особые отношение не были похожи ни на любовь, ни на дружбу, это скорее была прочная связь, скрепившая их, они словно были частью одного целого, и это казалось таким естественным, что ни вызывало никакого отторжения. И сказать, что я ничуть не завидовала таким отношениям, значит, соврать. Мне иногда тоже хотелось иметь человека, с которым не нужно будет скрываться под маской счастья, с которым можно будет вот так просто ходить по ночному городу, забывая о проблемах. Знаете, в шестнадцать очень хочется найти человека, особенного, такого, с которым все проблемы — не проблемы, с которым можно забывать о времени, и хочется верить, что это навсегда. Так, для Джея этим «особенным человеком» была Мэл, а для неё самой — Джей, и это было явно навсегда, вот только была ли это любовь? Как знать, уже и не скажешь точно. Однажды я стала невольным свидетелем очень странной сцены, которая, наверное, также имеет большое значение в этой истории. Был самый обычный день, вроде бы, вторник. Спросите, зачем я называю день недели и почему он так важен сейчас? А потому что по вторникам Джей всегда забирал Мэл из студии и провожал домой, после своей тренировки по футболу. Так вот в этот вторник я возвращалась с дополнительных занятий, и мой путь лежал как раз через художественную студию, в которой так часто засиживалась Мэл, поэтому я решила пойти туда. Было ещё слишком рано для того, чтобы Мэл ушла, тренировка Джея, скорее всего, была ещё в самом разгаре, поэтому я не волновалась о том, что Мэл там не будет. Я не спеша шла по коридору студии, рассматривая развешенные на стенах работы, обучающихся здесь студентов, как услышала какой-то громкий стук. Осмотревшись, я поняла, что он раздаётся из той самой комнаты, в которой должна находиться Мэл. Я подобралась поближе и тихонько приоткрыла дверь, ровно в тот момент, когда стук прекратился. Посреди разбросанных мольбертов, разлитых по полу красок, разбитых стаканов с водой и кистями, стояли Мэл и Джей. На лицах их легко читалось отчаяние, а в глазах Мэл, кажется, блестели слёзы. И совсем не помню, как именно это произошло, но в одно мгновение Джей просто прижал девушку к себе и вдруг заплакал, так по-детски навзрыд. Шок приковал меня к месту, я не могла шагнуть в комнату, но в то же время не могла уйти или отвести взгляд. Джей плакал, а Мэл гладила его по спине. И было так странно и абсурдно, что крупный парень стоит, согнувшись и положив голову на плечо хрупкой девушки, которая бережно и как-то растерянно водит ладонями по его широкой спине, то ли успокаивая, то ли успокаиваясь. Выражения лица Мэл было не видно, но я уверена, что она тоже плакала. Заметив, что всхлипы становятся тише, я пришла в себе и приняла, наверное, одно из самых глупых решений в своей жизни, запустивших цепную реакцию, — я ушла. Просто ушла и попыталась забыть всё произошедшее тем вторником. Спросите, неужели мне было ни капли не интересно? Конечно, было, но, увидев, улыбающиеся лица друзей утром среды, я успокоилась и выбросила все глупые мысли из головы, решив, что если им будет нужна моя помощь, они обязательно скажут об этом, чего они. конечно, так и не сделали. И из нас четверых лишь один не знал об этом инциденте и остаётся в полном неведении до сих пор — Карлос.***
Карлос. Он был мозгом нашей компании. Если в случае Джея не было спорта, в котором он бы не преуспевал, то Карлосу были по плечу все науки. Он буквально жил в библиотеке, а его собственная комната была похожа на книжный магазин. Ничто не могло оторвать его от интересной ему книги, он мог совсем забыть про еду или сон, но в то же время Карлос всегда успевал уделить внимание друзьям. Он всегда помогал нам разобраться в непонятном предмете и терпеливо объяснять по-несколько раз одно и то же, пока до нас не дойдёт. В отличие от Джея, кофе он любил, потому что оно помогало ему взбодриться и не отвлекаться от работы. Ещё одна хорошая черта в Карлосе — он всегда пытался понять причину переживаний других, даже если ему было трудно это сделать. Карлос никогда никого не осуждал, и принимал людей такими, какие они есть, окружая их своим всепоглощающим пониманием. Карлосу можно было рассказать все проблемы и рассчитывать на поддержку и хороший совет. Ему можно было выложить всю свою душу, рассказать все секреты, и быть уверенным в том, что они так и останутся тайной. А ещё с ним можно было говорить обо всём на свете, он мог поддержать любую тему и рассуждать обо всём много-много часов. С ним можно было не заметить, как летит время, заговорившись о чём-нибудь философском. Помню, как однажды нас с ним случайно закрыли в библиотеке, поэтому мы проговорили там всю ночь. Было классно. А ещё Карлос заставлял нас учиться. Бил Джея по затылку словарём, подгоняя того, и вытягивал Мэл из студии, усаживая за обучение. Строго следил за тем, как те делают свою домашнюю работу, зная, что если он этого делать не будет, этих двоих просто выпрут из школы. У него были вечно растрёпанные, выкрашенные в белый волосы и куча веснушек на лице. Он любил носить безразмерные худи, на которых зачастую виднелись пятна от кофе, и постоянно бормотал что-то себе под нос. Имеет ли это какое-то значение сейчас? — Нет, но всё же Карлос — это запах кофе, чёрного, без сахара, и шелест страниц по ночам. А ещё это безумная любовь к своему домашнему любимцу — Чуви, псу, который также вовсе непричастен к этой истории. Да, так вот, Карлос — это терпение, но я знала, что и оно небесконечно, что он иногда тоже срывается, что и он не может просто всегда быть понимающим, ведь он тоже человек, живой, со своими проблемами. Я знала, потому что видела его красные, явно не только от усталости, глаза, видела дрожащие губы, видела книги с вырванными страницами, а ещё порванные на клочки тесты и контрольные. Карлос слишком много от себя требовал, слишком сильно придирался к себе, стремясь к недостижимому совершенству. Не спал ночами, заучивая всё новый материал, о чём свидетельствовали его жуткие круги под глазами и вечно усталый вид. Его жизнь была расписана до мелочей: красный аттестат, медаль, лучший университет штата, красный диплом, научная диссертация, нобелевская премия и так далее. Но каждый раз он срывался, когда видел «95», а не «100» на своей контрольной работе, когда понимал, что ему слишком трудно достичь навязанной ему его матерью мечты. Временами его одолевал страх того, что он не достоин всего, что имеет, что он бесполезный, что он ничего не может. И когда это случалось, Мэл хлопала его по плечу и жалостливо просила что-то объяснить, таким образом, давая ему понять, что он небесполезен, что он всё может, я вытаскивала его в музей или в библиотеку, а Джей пил с ним кофе, хоть и терпеть не мог его вкуса. И Карлос оживал, и Карлос шёл и писал новый тест уже на «100», а мы аплодировали ему на очередной олимпиаде, когда он побеждал, и посещали каждые дебаты, в которых он участвовал, чтобы дать ему понять, что он не один, что он не бесполезен, что он нужен нам. И всё было в порядке ровно до момента очередного срыва, до новых «95», написанных красной пастой рядом с фамилией «де Виль». А потом всё по новой: круги под глазами, исхудавшее бледное лицо, литры кофе и ночи в библиотеке.***
А ещё в нашей компании была она. Мэл. Именно она объединила нас, она оказалась нитью, связавшей нас, таких до невозможности разных, вместе. Если Джей был нашей опорой или, как ему нравилось говорить: кулаком, — Карлос был головой, то Мэл была душой и сердцем нашей компании. И я готова держать пари, что не встречала и никогда не встречу такого человека, как она. Бесспорно о ней я могу сказать лишь одно — она была странной в той особенной степени этого слова, которую признанно называть неординарностью и уникальностью. Её улыбка могла вселить надежду в любое даже самое холодное сердце, а её зелёные глаза всегда так призывно блестели, что с ней хотелось остаться рядом. И, наверное, это звучит странно, но так оно и было. Мэл притягивала к себе людей, но всё же близка была только с нами, что можно было даже назвать поводом для гордости. Мэл была странной, ей нравилось пугать людей своими выходками и прогуливать школу, она была настоящей бунтаркой, но при этом серьёзно относилась ко всему происходящему вокруг. Никогда нельзя было угадать, о чём же именно она думает, а ей это, кажется, было на руку, ей нравилось вводить людей в заблуждение. Она смеялась излишне громко, а злилась излишне бурно, улыбалась безумно ярко, а говорила зачастую невпопад. У неё были фиолетовые волосы, так несуразно не сочетающиеся с ярко-жёлтым фартуком, который она надевала в студии, чтобы не испачкать очередной свитер с непонятным принтом, и невероятно сильная любовь к клубнике, которую часто приносил ей Джей. И в этом тоже, возможно, нет никакого смысла, но Мэл жить без этого не могла и без клубники, и без Джея. Её страстью было рисование. Мэл могла днями и ночами что-то внимательно выводить в альбоме, а потом неделями слоняться потеряно, без вдохновения. Её руки зачастую были испачканы в красках, фломастерах, карандашах и чём-то, иногда не поддающемся описанию или объяснению. Мэл нравилось рисовать на своих руках. Иногда, когда ей становилось скучно на уроках, она начинала выводить странные узоры на своих запястьях, небрежно закатывая рукава очередного объёмного свитера. Мэл была генератором странных идей, а ещё она толкала на безумные поступки всех нас. Однажды ей в голову взбрело, что залезть ночью в музей, чтобы забрать там какую-то безделушку, будет хорошей идеей. И что Вы думаете? Конечно, мы согласились под напором Мэл, которая всегда, к слову, была невероятно упрямой. А потом убегали от охраны, так и не забрав какую-то там «волшебную палочку». Она не могла спокойно сидеть на месте, или молчать больше часа. Мэл постоянно находилась в движении. Она всегда первой бросалась в драку, не думая о последствиях, всегда первой приходила на помощь и всегда первой шла на уступки. Но особенно подкупала в ней — её неиссякаемая вера в людей. Мэл верила, что каждый из нас сможет достичь того, чего хочет, что Джей станет звездой спорта, Карлос получит свою нобелевскую, а я прославлюсь как дизайнер, но вот, когда речь заходила о её мечтах, она лишь отшучивалась. Мэл, кажется, не могла грустить дольше часа, и всегда улыбалась, поддерживала всех остальных, когда это им было нужно. Она заботилась о своих близких, забывая о себе совершенно. И никто почему-то и не задумывался, а больно ли самой Мэл, все были слишком погружены в свои переживания. Ещё одной, вроде как, сначала неприметной чертой было её своеобразное, на первый взгляд, чувство юмора. Мэл любила странно шутить, и все давно не удивлялись рассуждениям про депрессию и шуткам про суицид. Это даже стало этакой традицией. Я думала, что у Мэл совсем нет забот, что Мэл счастлива, и только сейчас понимаю, что ошибалась. Только сейчас я вижу, что все её шутки про смерть, странные рисунки, страсть к высоте, постоянные «мне больно», грустные, а вовсе не скромные улыбки и задумчивые взгляды, полные какого-то непонятного отчаяния — всё это было правдой, всё это не было шуткой. Я смеялась, все вокруг смеялись с очередного «не хочу жить». И звучит, наверное, это ужасно, но, понимаете, тогда, мы, действительно, думали, что это всё шутки, ведь Мэл смеялась тоже, как обычно громко и как-то по-детски искренне. Я смеялась, отшучивалась в ответ, а как оказалось толкала Мэл все ближе к бездне, туда, откуда уже не выбраться. А она всё продолжала смеяться и шутить, и кто мог знать, что шутки — это вовсе не шутки. Мэл смеялась, и все вокруг заражались её весельем, никто не знал, что под этой счастливой маской скрывается совершенно искорёженная душа. Никто не знал, но ведь она говорила и далеко не один раз.***
Знаете, обратившись к статистике, я узнала, что 8/10 самоубийц предупреждают своих близких о суициде. Странно, правда? Они как бы намекают о том, что скоро уйдут и не вернуться, но для чего? Можно ли это назвать этаким проявлением заботы? Это возвращает меня к первому вопросу: так что же движет человеком, если даже отчаявшийся, решивший, что более ему незачем жить, он всё ещё пытается достучаться до окружающих, предупредить, уберечь от боли. И Мэл ведь предупреждала. Она буквально кричала об этом, вот только почему-то никто не хотел её слышать или даже не пытался, списывая все признаки, которые, к слову, были налицо, на «неординарность», «взбалмошность», «своеобразное чувство юмора», на что угодно, ведь так трудно признать правду, услышать слов, которые слышать не желаешь. Никто не пытался копнуть глубже, никто не уловил серьёзности в её голосе и не заметил фальши в улыбке или смехе: ни Карлос с его всепоглощающим пониманием и железным терпением, ни Джей с его крепкой необъяснимой связью с этой странной девушкой, ни я — её лучшая подруга, к которой она пришла в тот самый свой последний день. Я слишком хорошо помню это, каждая мелочь всё ещё в моей памяти. Это был понедельник, никогда не любила понедельники, а потом оказалось, что большинство суицидов совершаются именно в этот день, и остаётся лишь гадать, как связаны между собой эти два факта. Мэл пришла ко мне сама, прошло около месяца после той странной сцены в студии, и я, если честно, не имела представления, о чём мне с ней говорить. Но она привычно улыбалась, шутила, поэтому мы просто решили немного прогуляться по округе. День был, на удивление, солнечным и тёплым, весна только-только вступала в полную силу, всё вокруг расцветало, а мы молча шли по улице, не спеша, следуя по проложенному Мэл маршруту. Мэл улыбалась, а меня мучили подозрения, но я всё никак не могла найти в себе силы заговорить первой. И Мэл, конечно же, взяла всё в свои руки. Те её слова не могут выйти у меня из головы, и я всё задаюсь вопросом, почему же я не поняла её замысла, почему не услышала серьёзные нотки в её голосе, почему как обычно отмахнулась. Мэл сказала, что в такой прекрасный день не жаль и умереть, а потом лениво потянулась, поднимая голову, подставляя лицо под ещё слабые солнечные лучи. Я лишь покачала головой. Мы болтали о школе и о парнях, кажется, Мэл даже сказала, что ей жаль нас бросать, но я не услышала и этого, вовремя не поняла, что же она имеет в виду. Теперь-то я знаю, что она хотела мне сказать, теперь я знаю, для чего она тогда пришла и почему, когда уходила обняла меня крепко-крепко и извинилась за всё, что когда-либо делала. Теперь-то я знаю, что она прощалась со мной навсегда. Я не поняла это сразу, а когда до меня дошло, было уже слишком поздно, чтобы что-то исправлять, чтобы схватить за руку и не отпускать. Было слишком поздно, а слова Мэл: «Только не вини себя», — странно повисли в воздухе, так до конца и непонятые, а потом было уже поздно видеть в них смысл, ведь Мэл в тот же вечер, как только ушла от меня, спрыгнула с многоэтажки — с шестнадцатого этажа — и это даже символично. Было поздно, потому что на следующий день Мэл не пришла в школу, Мэл не улыбнулась, не похлопала Карлоса по плечу, не обняла Джея. Было поздно, потому что Мэл умерла, потому что Мэл не выдержала, потому что Мэл покончила жизнь самоубийством, не оставив после себя ничего, кроме как ужасной горечи на губах своим «Мне больно» и тяжести на сердце. Мэл просила меня не винить себя, но я её не послушала, потому что на следующий день, это был вторник, тот самый день, когда Джей обычно забирал Мэл из студии, её там не было, а я, сидя в пустой комнате, винила себя и через неделю, и через две, и на похоронах Мэл, когда её ярко-фиолетовые волосы так несуразно не сочетались со светлой обивкой гроба. А ещё я всё поняла, вспомнила все её «Я не хочу жить», «Я так устала» и ужасно заевшее «Мне так больно». Я всё вспомнила и поняла, что, когда Карлосу было плохо, мы все были рядом, когда Джей срывался, мы успокаивали его, когда я страдала, все мои друзья заботились обо мне, но когда Мэл буквально кричала о том, что ей в тягость жить, мы смеялись, потому что не верили, не верили ей, такой постоянно счастливо смеющейся. Когда Мэл звала на помощь, повторяя своё «мне больно» по сорок раз на дню, мы отшучивались. Когда Мэл натягивала улыбку на своё лицо, мы верили этой улыбке, а не словам, в которых всё проскальзывали мысли о суициде. Мы не слышали, как она плачет по ночам, не видели её шрамы на запястьях, зарисованные странными узорами, выведенными ею же на особо скучных уроках. Мы не знали, что она тонула, погружалась всё глубже в свои проблемы, надеялась, что её услышат, а потом поняв, что этого не произойдёт, сдалась. Мы были слишком заняты своими проблемами, чтобы услышать беззвучные крики о помощи, а она не выдержала. Шестнадцать — это период, когда у каждого человека наступает переломный момент, когда даже самые сильные срываются, самые умные думают о своей бесполезности, самые талантливые считают себе бездарными, а самые ранимые и слабые отдают всё другим, забывая о себе. Я часто думаю о том, что же двигало ею в тот момент. Думаю о том, как она стояла на крыше того здания. Страшно ли ей было? О чём она думала? И зачем просила прощения у меня и просила себя не винить? Я не могу понять, когда же это всё началось. Был ли это просто порыв или давно обдуманное действие? Случайная ли была эта многоэтажка и почему именно шестнадцатый этаж? Что же сподвигло её, Мэл, на этот поступок? Проблемы в семье, отсутствие планов на будущие или банальный страх перед завтрашним днём? А может причина крылась в том самом разговоре с Джеем? Я часто задаю себе эти вопросы, но всё ещё не могу найти на них ответов, потому что единственного человека, который бы смог мне их дать, уже нет в живых, и это, если честно, чертовски некруто. Мэл умерла, сердце нашей компании остановилось, и та нить, которая нас связала — порвалась. Мы начали отдаляться друг от друга, погружённые в своё горе, у каждого разное, но одинаково сильное, ведь мы все потеряли человека, которого любили, хоть и по-разному. Джей, наверное, любил сильнее всех, потому не выдержал первым, плюнул на всё и уехал, сбежал из дома, оборвав все связи. Карлос отдалился от меня после происшествия и лишь иногда бросал на меня долгие взгляды в библиотеке, словно не было всего этого, словно всё ещё в порядке, словно Мэл вот-вот зайдёт в библиотеку под руку с Джеем и вытянет его самого на улицу или ввяжет в очередную передрягу, но всего этого, конечно же, не происходило, и мы лишь отводили друг от друга взгляды, не давая никому понять, что одинаково сильно желаем вернуться туда, куда вернуться невозможно.***
И вот вроде бы зачем я всё это пишу? Я вовсе не хочу оправдаться, просто мне кажется, что так я смогу искупить хоть ту малую часть вины перед Мэл, перед своей лучшей подругой, мольбы о помощи которой я не услышала, Мэл, которую я не смогла спасти. Хоть так, запоздало, могу перед ней извиниться и сказать, что также прощаю её за всё. Знаете, я никогда не понимала, что движет человеком, что толкает его на поступки, которые он совершает, что заставляет его говорить то, что он говорит. Но не так давно поняла одну вещь: не задавайтесь этим вопросом, а подойдите и спросите прямо, и тогда, возможно, Вы всё поймёте, и тогда Вы сможете остановить эту ужасную цепь событий, которую я в своё время остановить не смогла, а, может, просто не захотела останавливать. И как любила повторять моя лучшая подруга: «Не думайте, просто делайте то, что Вам кажется правильным», — потому что если Вы будете медлить, возможно, станет уже слишком поздно что-то исправлять.***
Что я хотела этим всем сказать? Каждый может это понять по-своему, но я всё-таки должна закончить эту историю. Здравствуйте, меня зовут Иви, мне уже шесть лет, как шестнадцать лет. Я всё никак не могу поставить точку в истории, которая началась в мои шестнадцать и никак не закончится вот уже шесть лет, поэтому сейчас я всё-таки сделаю это, чтобы продолжать жить. Мэл навсегда осталась шестнадцатилетней, она никогда не вырастет, навсегда оставшись в детстве. Мэл умерла, спрыгнув с многоэтажки в один из безликих понедельников. Джею всё ещё семнадцать, он всегда был старше Мэл, а их связь оказалась настолько крепкой, что даже после её смерти он остался с ней, Джей умер от рака щитовидной железы, и, наверное, именно об этом они с Мэл разговаривали в тот самый памятный вторник, когда я не нашла в себе сил спросить, что же случилось, понадеявшись на то, что они сами придут за помощью. Они не пришли, а, может, я просто не поняла, когда они в ней нуждались. Надеюсь, что они сейчас где-то там вместе, бродят по заброшенным зданиям и безлюдным паркам, намного счастливее, чем были здесь. Карлос закончил школу, но не пошёл в универ, а стал работать помощником в какой-то ветклинике. Наверное, без нас он не смог поверить в себя снова, погрузившись в свой самый большой страх — беспомощность. А я… Я пишу это. Меня зовут Иви, мне двадцать два года, и я всё ещё не смогла «не винить себя», прошло шесть лет, и это первый раз, когда я рассказываю эту историю. Но зачем, спросите Вы? Не знаю, если честно, без понятия, что мною движет, сейчас я предпочитаю не думать о последствиях, может, хоть так я смогу заслужить прощение. А ещё, знаете, между «прожить» и «пережить» существует огромная разница, так вот, возможно, таким образом я смогу пережить эту историю, выбраться из ужасно затянувшегося периода между детством и реальной жизнью, наконец-то вырасти из шестнадцати лет. Но всё же хочется загадать одно детское желание, ведь можно? В последний раз? Я хочу, чтобы Мэл прочитала это, узнала, что я о ней помню, и, грустно улыбнувшись, повторила, что мне не стоит себя винить, потому что там, где она сейчас, она стала намного счастливее. Так вот, Мэл, если ты это видишь, знай, что завтра я в первый раз показываю свою коллекцию одежды. Я посвятила её тебе, Мэл, потому что ты поверила в меня тогда, ты поддерживала… Прости, что не смогла сделать для тебя того же. Надеюсь там, где ты сейчас, ты нашла то, что искала, что ты наконец-то нашла приют для своей исстрадавшейся души, и тебе уже не больно. Этот текст я тоже посвящаю тебе, Мэл, и Джею с Карлосом, а ещё посвящаю шестнадцатилетию. Тому периоду в нашей жизни, когда мы всё ещё были детьми, тому периоду, после которого мы оказались в реальной жизни, уже без тебя, Мэл.***
Так, что же движет человеком? Наверное, я не пойму этого никогда. Или, Здравствуйте, меня зовут Иви, мне уже шесть лет, как не шестнадцать, но я всё никак не перестану задавать себе вопросы, на которые нет ответов. Как бы я хотела понять это чуточку раньше. И ещё хочется сказать, что каждая мелочь важна, цвет этой куртки, запах клубники или пятна от кофе на растянутой толстовке. Возможно, именно присмотревшись к мелочам, Вы найдёте ответы на вопросы, которые нельзя откладывать «на потом», ведь «потом» может быть уже слишком поздно, и на Ваши вопросы будет просто некому ответить.Прости меня, Мэл, что не поняла этого раньше. Передавай привет Джею, и обязательно скажи, что я постараюсь вытащить Карлоса из очередного книжного завала, уверена: Джей переживает за него, ты, наверное, тоже. Твоя Иви