Адам и Ева на максималках

Больно! БОЛЬНО! БО-О-О-О-ЛЬНО! Она никогда никого не щадила. Никогда. Сегодня не пощадили её. Они убили её детей. А теперь собирались убить и её. И она боялась. Боль грызла и кусала её изломанное и израненное тело. А страх — разум. Её прижали к стене, загнали в угол и не давали уйти, не смотря ни на какие соблазны. А ведь она предлагала щедрый выкуп за свою жизнь. Как человек, с его ничтожно крохотной жизнью, мог отказаться от такого? Отказался… Когда Билли раздавил руками Другого её сердце, паучиху охватила невероятная боль, о которой она помыслить не могла. Все что было до этого с этим ни шло ни в какое сравнение. Страх и боль накатили волной, разлились по всей форме, и угасли. Погасли мёртвые огни глаз паучихи. Лишь лапы продолжали упрямо скрести пол и стены, не согласные с тем, что тело мертво. Бесконечный, сияющий сводящий с ума огонь, неукротимый сгусток энергии, сжался в тугой комок, от боли и ярости. Форма не уснула, в этот раз, она умерла, погибла была варварски растерзана, и кем?! *** Она не помнила свое имя. А было ли оно? Не помнила своей формы? И не была уверена, что такая вообще существовала. Она находилась в белой вселенной, где всюду её окружали знаки, непонятного ей значения. И тысячи, миллионы дверей. И только одна вела к выходу. Оно впервые снился кошмар. Ущерб, нанесенный Ричи и Билли — детьми, обладавшими силой, которой обладать не должны были, загадочной и опасной силой, постепенно сходил на нет. Мертвые огни набирали силу и яркость, и сны, снова, становились такими, какими Оно их любило. Какими хотело их видеть. Другие миры, другие виды, кровавая жестокая охота и страх, терпкий и пряный — пища Оно. Всем этим Оно насладится вновь, когда восстановит форму и связь с особо лакомым миром, протянув в него свой язык, где жил такой восхитительно вкусный вид — люди. Оно знало, что уже не насладится местью, но его враги к тому времени умрут, растоптанные старостью. Но, знало Оно и то, что они не оставят потомков, умрут не продолжив свой род. Такова была их цена за победу. Победу, о которой они даже не помнили. Оно, снова, снился кошмар… Оно, полный хищной голодной злобы, вылетает из унитаза, предвкушая, как размажет дерзких детишек тонким слоем по стенам заброшенного дома, вместо старых обоев. Унитаз в клочья, Оно принимает форму огромного оборотня. Глаза пылают злобой, с острых желтых клыков капают хлопья слюны. Жуть неимоверная, сам бы испугался, попадись ему зеркало. Но дети открыли тревожащий секрет его магии и использовали его себе на пользу. Как? Оно не знало. Дети превратились в черепаху, престарелую крысу, и огромного жирного кота. Только Беверли осталась девчонкой. А кот был совершенно не уместен в этой компании. Образ ненавистной черепахи смешался с образами мультиков из памяти его жертв — черепахи, которые жили в канализации. Черепахи, которые защищали свою подружку и следовали за своим лидером крысой, которой стал Билли. Черепахи, которые его не боялись, как должны были, защищенные от его когтей и зубов крепкими панцирями… Черепахи, которые могли противостоять его силе… Оно снился кошмар… *** Голод. Терзающий, грызущий, невыносимый. Оно чуяло пищу, там, наверху — пищу размышляющую и фантазирующую, чуяло их страхи, пока еще скрытые от них самих, жаждало насытиться их воплями ужаса и терзать их восхитительную плоть. Но, когда Оно хотело покинуть свое убежище и всласть поохотиться, натолкнулось на преграду. Нет, не крышка, которой закрыли колодец ей была. Оно могло разнести ее в пыль. Преграда была невидимой, энергетической. Ярость волной прибежала по неопределенной форме Оно. Оно перепробовало все выходы из своего убежища, но не один не был забыт Черепахой. Проклятым тупым Матуриным. Он впервые за свою долгую жизнь вылез из панциря и проявил инициативу. Похвально, конечно. Но зря. Лучше бы и дальше сидел, втянув свою тупую голову в панцирь, ничем не отличаясь от дохлого. Оно не собиралось оставлять это безнаказанным. Как только выберется отсюда, они поговорят об этом. Черепаха поплатится за это. Он будет страдать и эти страдания даже не снились никому из смертных. И если бы не Ярость, Оно заметило бы семя страха, что росло с нем. Страха, что Черепаха не так прост и не так глуп. И убить его будет сложно. Впрочем, к чему сомнения? Время действий. *** Оно бесновалось, глубоко под землей, металось внизу, излучая волны злобы и ненависти, в поисках выхода истошно крича: — ВЫПУСТИ МЕНЯ! ВЫПУСТИ! Я ХОЧУ ЕСТЬ! ВЫПУСТИ МЕНЯ, ТВАРЬ! Черепаха наблюдал за этим со своим обычным непробиваемым спокойствием. Он знал, что энергия имеет свойство рассеиваться. Так и ярость Оно разобьется о стены его убежища, ставшего его ловушкой. Нужно лишь подождать достаточно долго. А ждать старый Черепаха умел. Придет время, и они поговорят. И в этот раз ей придется выслушать его, все, что он давно хотел ей сказать. И ей — этой неукротимой бестии, придется усмирить свою злобу, если она хочет получить желаемое, если она хочет утолить терзающий ее голод.