***
Оно действительно боялось черепах и любило подсолнухи. У каждого есть свои маленькие слабости — даже у пришельца извне. На третий день фестиваля Боб отправился к своему дому на Нейболт-стрит, чтобы собрать букет для Беверли — разумеется, подсолнухов. Они вырастали лишь когда он бодрствовал, то есть, примерно раз в двадцать семь лет. Ему не нужно было прикладывать особых усилий, чтобы получить любимые цветы. Это делалось на уровне подсознания, точно так же, как большинство вещей, которые он проделывал в Дерри. Он управлял землей, воздухом, водой и живыми тварями. Мог бы считать себя кем-то вроде местного божества, мог бы собой гордиться… но слишком хорошо помнил, что его Родитель, уже будучи больным и полумертвым от голода, легко поддерживал стабильную форму планетарной орбиты — иначе газовый гигант, на котором они обитали, очень скоро приблизился бы к одному из трех солнц и упал в его раскаленную бездну. Такое искусство было недоступно Оно. Родитель не успел передать ему знания, необходимые для таких масштабных манипуляций с временем и пространством. То есть, Пожиратель пытался, но его детеныш был слишком юн, чтобы их усвоить — это было примерно то же самое, что заставлять учить квантовую физику шестилетнего ребенка. Собирая подсолнухи, Роберт погрузился в мечты о том, что он мог делать, какие бы вещи совершил, если бы умел столько же, сколько его Родитель. В его воображении вдруг нарисовалась картинка: он летит на космическом корабле вместе с Беверли. Возможно ли построить звездолет заново? Такой, как был у него, но побольше и с удобствами, необходимыми для людей. Но куда бы они на нем полетели?.. — Цыганский пидор! Боб вздрогнул и обернулся. Голос, принадлежащий Питеру Гордону, вернул его в реальность. — Стой, кому говорю!.. Ты, грязный цыганский кусок дерьма! — продолжал орать Гордон. А в следующий момент кусты у забора затрещали, и сквозь их стал продираться Питер — другой Питер, Руманчек. Потный и взлохмаченный, покрытый свежими царапинами, он миновал дыру в заборе как раз в том самом месте, где когда-то пытался спастись от Пеннивайза Эдди Каспбрак. Но Питер, в отличие от Эдди, бежал в обратную сторону — к дому. Заметив Боба, стоявшего с охапкой цветов возле крыльца, Руманчек едва сбавил скорость. — Прячься! — выдохнул он, взбежав по ступенькам. — Сколько их? — спросил Грей. — Двое, — перехватив взгляд Боба, цыган понял, о чем он думает, и отрицательно замотал головой. — Драться я с ними не буду! В прошлом году загремел под арест за то, что дал сдачи. Копам было наплевать, что местные напали первыми. — Тогда иди в дом, — ответил Роберт, глядя, как Гордон и его приятель пытаются протиснуться в ту же дыру, что Питер. — Я разберусь. — Как на ярмарке разобрался?.. Руманчек замер, взявшись за ручку двери. Его лицо выражало муки выбора: остаться с Бобом и дать отпор, или спрятаться в заброшенном доме с дурной славой, куда местные не посмеют соваться, и избежать взбучки. — Иди уже! — прошипел Грей. Дверь вдруг сама распахнулась, и дом втянул Питера в себя, всосал его внутрь. Роберт не без удовлетворения прислушался к испуганным воплям цыгана, несколько раз ударившегося о мебель в гостиной. Но их тут же заглушила ругань Гордона и Фэддона, наконец-то одолевших кусты и остатки сетчатого забора. — Вот пизда! Этот членосос успел залезть в дом! — воскликнул Фэддон. — Пойдем за ним. — Но… — Что «но»?.. Это всего лишь дом. И тут они увидели Боба, все еще державшего букет подсолнухов. — Смотри-ка, — осклабился Фэддон. — Подружка цыгана тоже здесь. Да еще с цветами! Но в его голосе Роберт расслышал не только издевку, но и скрытое облегчение: брат Марсии Фэддон был рад, что они встретили Боба, новый потенциальный объект травли — глядишь, Питер забудет про цыгана, и им не придется искать его в этом жутком заброшенном доме. В свою очередь, Гордон ничего не сказал. Его взгляд вспыхнул жгучей ненавистью, и Питер, сделав несколько шагов навстречу Грею, резко взмахнул рукой и наотмашь ударил по букету. Цветы полетели во все стороны. Боб сделал шаг назад, но Питер схватил его за ворот футболки и довольно ощутимо встряхнул — ненависть придавала ему силы. — Ты убил Лося, гондон!.. — прошипел он, приблизив свое лицо к лицу Боба (как и в прошлый раз, для этого Гордону пришлось встать на цыпочки). — Не знаю, как, но знаю, что это ты! Ты заставил его!.. Я все слышал, что он говорил тогда, в камере! — И тебя тоже убью, — спокойно ответил Роберт. — Если сейчас же не отвалишь. Он улыбнулся так, как обычно улыбался Пеннивайз. Гордон отшатнулся, но не выпустил Грея. — Оставь его, Пит! — взмолился изрядно струхнувший Фэддон (три года назад он, как и многие подростки Дерри, был одним из объектов охоты и едва не попал в когти глэмора — клоунская улыбка воскресила в его памяти некоторые очень неприятные воспоминания). — Видно же, что он псих! — Да мне насрать, — ответил Гордон, но все же убрал руки. — Я тебя не боюсь, слышь ты, колдун косоглазый!.. Только попробуй выкинуть что-нибудь еще, и мой отец натравит на тебя всех копов округи! Тогда тебе повезет, если тебя отправят в Шоушенк, а не вздернут на первом попавшемся суку! — Ты и сам не очень-то ладишь с копами, — напомнил Роберт, продолжая улыбаться. — Заткнись, уебок!.. Еще слово, и я сделаю из тебя отбивную! У Питера явно чесались кулаки, но Фэддон продолжал уговаривать его отступиться, и в конце концов Гордон сдался. — Пошли отсюда, — процедил он, смачно сплюнув Бобу под ноги. — Из этого дома жутко воняет. А может, не из дома вовсе. Счастливо оставаться, говноед! Передавай привет цыганскому ублюдку и своей сестре-шалаве!.. Кстати, она классно сосет! И Гордон удалился — не спеша и посмеиваясь, не ведая, насколько он близок к смерти.***
— Зря ты так, — сказал Руманчек. — Ну спасибо, — буркнул Боб, затянувшись сигаретой. — Надо было позволить этим мудакам тебя избить. Они курили, сидя на ступеньках крыльца дома номер двадцать девять. В кармане цыгана нашлась изрядно помятая пачка сигарет, которыми он угостил Роберта. — Надо было просто съебать от них и спрятаться в доме, — возразил Питер. — Или хотя бы не выебываться. — Я выебывался?.. — Вообще-то, да. Я слышал, что он тебе говорил. Про то, что ты убил какого-то парня. Я понял, о ком речь. Если ты и правда это устроил, то очень и очень зря. — Будешь взывать к моей совести? — усмехнулся Боб. — При чем тут совесть?.. Люди не такие идиоты, какими кажутся. Если ты будешь демонстрировать свои способности направо и налево, рано или поздно тебя вычислят и прижмут. И тогда уж долго не проживешь. — Спасибо за совет, — Роберт снова ухмыльнулся. — Но я прожил на этом свете гораздо дольше твоего. Питер удивленно уставился на него и даже открыл рот, чтобы задать вопрос, но в последний момент передумал. Вместо возраста он спросил о том, бывал ли Боб где-нибудь помимо Дерри. И Грей, к собственному удивлению, ответил более-менее честно: — Я путешествовал, когда был еще ребенком. Но все-таки большую часть жизни я провел здесь. — Не представляю, как можно годами сидеть на одном месте. Одни и те же лица, один и тот же вид из окна… Моя мама всегда говорила, что это дает косность мышления. — Где сейчас твоя мама? — спросил Боб непонятно зачем. — В тюрьме. Но не в этом суть. Еще год и освободится — тогда я закончу со «Смоукис» и снова буду колесить со своими… а ты? — Что я? — Никогда не думал о том, чтобы навсегда свалить из этой дыры? Роберт не сразу понял, что цыган говорит о Дерри.***
Мэр Донахью выглядел крайне рассерженным. — Я правильно тебя понял?.. Ты хочешь, чтобы члены Городского совета организовали похищение шестнадцатилетней девочки? Бортон понял, к чему клонит Чак, но отступать было уже поздно. — Беверли Марш. Она нужна нам, чтобы оказать давление на глэмора. — Давление?.. То есть, ты хочешь взять ее в заложники? — Не вижу другого выхода. Мэр в сердцах хлопнул рукой по столу. — Ричард, ты спятил!.. Ты хоть представляешь, как это будет выглядеть со стороны?.. Семеро богатых извращенцев удерживали силой хорошенькую девочку-подростка. Именно это Марш и расскажет, когда освободится. — Вообще-то не предполагается, что она кому-нибудь что-нибудь расскажет. Чарльз Донахью взглянул в глаза своему старому другу и ужаснулся. — Дик, ты что!.. Ты хочешь… — Черт возьми, Чаки! — не выдержав, заорал Бортон. — Да она вовсе не невинный ребенок! Три года назад она убила родного отца, а теперь сосется с монстром. У этой девушки нет будущего. Она будет ходить по рукам разных подонков, пока не решит, что с нее хватит — тогда она всадит нож под ребра очередному бойфренду, получит пожизненное и сгниет в тюрьме. Я видел слишком много таких, как Беверли, и могу предсказать ее судьбу точнее, чем любая гадалка. — Но лишать ее жизни, какой бы она не была… — Разуй глаза, Чак! Что, по-твоему, мы делали раньше, все эти годы?.. Мы позволяли монстру убивать детей. Чтобы другие дети могли жить и процветать. Чтобы с городом ничего не случилось. Благородные цели, но руки-то у нас уже давно в крови! Мы — чудовища, почти такие же, как Оно!.. Или ты считаешь свою совесть чистой? Мэр Дерри опустил глаза и долго сидел молча, нервно сцепив пальцы. Но потом снова поднял взгляд на шефа полиции. — Можно спросить тебя кое-что?.. Все это из-за Анны? Бортон невольно вздрогнул. — Что?.. При чем здесь Анна? — Ты жаждешь отомстить. Всегда этого хотел, верно?.. Но дело даже не в этом. Беда в том, что ты все еще любишь ее. — Да, люблю, — признал Ричард. — Ты тоже когда-то ее любил! — Дик, это было три десятка лет назад. Анна умерла через несколько дней после того, как ей минуло тринадцать. А ты был младше ее на год. Шеф невесело усмехнулся. — Теперь понятно! Ты намекаешь на то, что мне давно пора ее забыть. Ее и так уже все забыли. Родители перестали думать о ней вскоре после того, как она исчезла, а ты… — У Неллов осталось еще четверо детей, и сейчас у них около десятка внуков. А у меня есть жена, которую я люблю, с которой я вместе уже больше пятнадцати лет. И только ты, Ричард, решил прожить всю свою жизнь воспоминаниями о мертвой девочке. — Только благодаря этой «мертвой девочке» мы с тобой сейчас живы! — воскликнул Бортон, вскочив со стула. — Анна пожертвовала собой, чтобы нас спасти — ты и это забыл? Неблагодарный сукин сын!.. — Сядь! — рявкнул мэр. В его голосе прорезалась сталь. — Сядь и успокойся, черт тебя дери! Чтобы ты знал, я каждый день вспоминаю об Анне и молюсь за упокой ее души. Но ее уже не вернуть с того света! Сейчас речь идет о другой девочке — пока еще вполне живой. — Мне нет дела до Беверли Марш, — признал Ричард, подняв опрокинутый стул и снова опустившись на него. — Вот именно. Тридцать лет назад Пеннивайзу не было дела до Анны. Теперь ты думаешь, что ситуация прямо противоположна, и это позволит тебе отомстить. Но что, если ты ошибаешься? Что, если Беверли — просто развлечение, игрушка? Может быть, даже очередная жертва. Мы возьмем ее в заложники, и клоун лишь посмеется над нами. Кроме того, у девочки есть тетя, которая будет ее искать. Я знаю Роуз Марш — это не та женщина, которая так просто отступится. Если она заподозрит, что мы причастны к исчезновению ее племянницы… — С бабой как-нибудь справимся. — Дослушай до конца! С другой стороны, теперь нам точно известно, что, согласно документам, у Роуз Марш нет никакого сына. Скорее всего, она даже не подозревает о существовании парня по имени Роберт Грей. Никто за пределами Дерри ничего о нем не знает. Официально его не существует. И это он наша цель. Он, а не девочка. — Ты хочешь, чтобы я приволок тебе Пеннивайза? — не поверил Ричард. Мэр устало потер виски. — Чего я хочу, так это чтобы дело обошлось без похищения несовершеннолетней. Я сделаю все возможное, чтобы предотвратить гибель еще одного ребенка — хотя бы одного!.. — Ладно, будь по-твоему, — вздохнул Бортон. — Я тоже не маньяк и не убийца. Я не трону Беверли Марш, но с удовольствием надеру задницу мерзкого ублюдка. И когда мне выпадет шанс как следует намять ему бока, даже ты меня не остановишь! — Будет тебе твоя месть, — кивнул мэр. — Если ты так ее жаждешь. Но не торопись и пока ничего не предпринимай. Сегодня вечером мы обсудим это с остальными членами совета. Если они согласятся, придется как следует подготовиться. Нужно будет вытрясти из Карсона всю самую полезную информацию про монстра из Дерри — раз уж мы собираемся поймать чудовище и держать его в заточении.***
Питер Руманчек должен был покинуть город вместе с колонной машин, увозивших разобранные аттракционы. Тем не менее, хотя желтый трейлер был прицеплен к старенькому «форду» и готов отправиться в путь, утром двадцать второго июля он все еще оставался в Дерри, переместившись из Бэсси-парка на пустырь неподалеку от печально известного дома номер двадцать девять на Нейболт-стрит. К тому времени Беверли уже была известна причина, побудившая цыгана задержаться в ненавистном ему городке. Девушка узнала обо всем минувшей ночью — ночью полнолуния. Но накануне вечером, после большого праздничного фейерверка, ознаменовавшего завершение «Дней Канала», Бев попрощалась с Руманчеком, уверенная, что тот покидает Дерри вместе с остальными работниками «Смоукис грейтер шоус». Питер казался нервным и немного рассеянным, да и выглядел уставшим. Беверли подумала, что он действительно устал. В тот день они тоже выступали на сцене, как и в предыдущие дни, то есть, практически всю неделю. Бев уже успела устать от этого и была даже рада, что фестиваль наконец-то закончился, хотя менеджер луна-парка щедро заплатил им за работу, как обещал. Единственное, что огорчало девушку — скорая разлука с Питером, к которому она успела привязаться. Беверли расстроило также и то, что Боб, который, несмотря ни на что, стал Руманчеку кем-то вроде друга, расстался с цыганом безо всякого сожаления. Мысли Грея витали где-то далеко. Когда они с Беверли наконец-то оказались дома, Роберт объявил, что сегодня они будут спать на улице, под звездным небом. Выяснилось, что Боб подготовил все заранее: он одолжил у Тозиеров два спальных мешка и положил в старый рюкзак отца Беверли шерстяной плед, покрывало и термос с чаем. — И что же, мы ляжем прямо на лужайке под окнами? — спросила девушка. Такая перспектива ее не прельщала. — Мы пойдем на Пустошь. Найдем поляну, откуда можно будет любоваться звездами. Заночуем в лесу. — А это не опасно? — забеспокоилась Бев. Замерзнуть она не боялась: лето выдалось жарким, ночи были теплые, даже душные. Губы Роберта тронула хитрая улыбка. — Разумеется! Главная опасность будет у тебя под боком. — Ну конечно, — со вздохом пробормотала Беверли. — Как я могла забыть! И вот, спустя полчаса они уже были на Пустоши. Разбили маленький лагерь на поляне, покрытой мягкой травой и со всех сторон окруженной густым кустарником. Девушка и не подозревала, что это место существует, а вот Боб очень быстро отыскал его — скорее всего, он бывал здесь раньше, но Бев не стала об этом спрашивать. В сгущающихся сумерках они расстелили покрывало, раскатали спальные мешки и уселись на них. Выпив чаю, Роберт заново наполнил крышку от термоса, служившую стаканом, и протянул ее Беверли, но вдруг замер и прислушался. Последовав его примеру, Бев различила хруст веток под чьими-то ногами, тихие, осторожные шаги. — Боб, кто это? — с беспокойством спросила она. — Сейчас увидишь. Шаги приближались, и вскоре некто уже вовсю ломился сквозь кусты. Роберт сохранял невозмутимость, и Беверли догадалась, что ему известно имя нарушившего их покой — видимо, бояться нечего, но девушка все равно невольно продвинулись поближе к Бобу, подавив желание спрятаться за его спиной. Грей притянул ее к себе и обнял за плечи. Именно в этот момент из зарослей появился Питер Руманчек. Небритый, с распущенными волосами и в расстегнутой белой рубашке, цыган был немного похож на Иисуса. Увидев Боба и Беверли, он поглядел как бы сквозь них, потом остановился и втянул носом воздух. — Это и правда вы, — пробормотал Питер, снова сфокусировав взгляд на парочке. — Чи-ерт, а я думал, никто не знает про эту полянку. Придется искать новое место. — Чи-ерт, — передразнил его Роберт. — Оставайся. Мы не против. — Ты тоже будешь сегодня?.. — О, нет. Я пока временно не превращаюсь. Можно, мы просто посмотрим на тебя? — Я вам что, цирк? — возмутился Руманчек. — И почему это ты не превращаешься? — Парни, вы о чем?.. — не выдержала Беверли. — Питер, я опять ничего не понимаю. Почему ты соврал о том, что уехал? — Так твоя сестра ничего не знает? — снова возмутился Питер, повернувшись к Бобу. — Она знает, что я оборотень, — спокойно ответил Грей. — Только не такой оборотень, как ты: мы с тобой вовсе не одной крови. Хотя, конечно, если сравнивать с людьми, твой вид немного ближе к моему. — Ты хочешь сказать, что Питер тоже пришелец? — изумилась Бев. — Он землянин. Но только не хомо сапиенс, а… лупус сапиенс что ли. Пожалуй, так его можно назвать. Его виду всего несколько сотен лет. Это свежая мутация. Оборотни этого мира — это те, кто способен управлять своим телом на уровне элементарных частиц. Хотя, управлять — это громко сказано. Пока что потребность превращаться управляет ими. Вот как сейчас: взойдет луна, и наш бедный Питер скинет свою бренную оболочку и будет бегать по лесам диким зверем. Беверли была поражена. — Он превратится в волка?! Роберт кивнул. Но девушка все равно не поверила до конца: это казалось слишком невероятным. Между тем Руманчек, прыгая на одной ноге, принялся вытаскивать обувь, а затем снимать одежду. — Все равно уже нет времени, чтобы куда-то идти. Ладно, смотрите!.. Хотя бы покараулите мою одежду, пока я не вернусь. Оставшись в одних трусах, он смущенно покосился на Бев. — Тебе лучше отвернуться. — Не беспокойся, она уже видела член! — выдал Роберт, за что тут же заработал затрещину от Беверли. — Ты отвратителен! — воскликнула девушка, но Боб лишь гадко ухмыльнулся и потер ушибленное ухо. Меж тем Питер снял с себя последнее и выпрямился, отбросив стеснение, словно в одночасье позабыв о зрителях. Его тело было коричневым с густыми островками черных волос. Пенис не обрезан. На правой стороне его ребер была вытатуирована буква, маленькая «г», которую Бев и ее друзья уже имели возможность лицезреть во время купания в карьере, но никто не решился спросить, что она означает. — Что значит эта «г»? — спросил Роберт. — «Гуляй, гондон», — ответил Питер. — Скорее всего это «гаджо», изгой, — заметил Грей. — Не зря же ты не в таборе. — Если знаешь, чего спрашиваешь? Боб не ответил, но цыган и не ждал ответа. Взгляд юноши устремился на небо, на остатки солнца, закатывающегося за горизонт. Когда последние лучи померкли и ночь (летняя, поэтому не слишком-то темная) вступила в свои права, Питер двинулся вперед, по периметру поляны. Цыган был наг, и длинные густые волосы падали ему на плечи. Он двигался с грацией и авторитетом, не меньшим, чем выражала земля под его ногами. Воздух был практически беременный ожидаемой магией и угрозой. Почувствовав это, Беверли спросила Роберта, в безопасности ли они тут. — Все в порядке, — успокоил ее Боб. — Он сохранит разум и после превращения. — И не будет охотиться на людей? — Как любой нормальный волк, я стараюсь держаться от них подальше, — ответил ей Руманчек. Грей вдруг щелкнул пальцами и тихо ругнулся. — Что? — спросила Бев. — Забыл принести фрисби. С тяжестью шамана Питер поднял средний палец. Он снова взглянул на небо, на полную луну, пока еще ярко-оранжевую от отражавшихся от нее лучей закатного солнца, и опустился на колени, голова наклонена и волосы спадают на лицо. Он ждал. Беверли неосознанно сжала руку Роберта. По плечам Питера вдруг пробежал спазм. Его ладони сжались, и пальцы врылись в дерн. Хватка Бев стала крепче. Питер закричал так, как нечто, о существовании чего на земле девушка даже не догадывалась. Затем он упал на бок, его лицо исказилось, словно его вытягивали тысячи невидимых крючков и мускулы задрожали под кожей, как змеи в безумной пляске. Цыган вцепился в пульсирующую плоть на своем животе, оставив мясистые раны, с пробивающейся через них влажной щетиной, схватился за кожу и решительно разорвал, плоть сошла, словно костюм для подводного плавания, обнажая кроваво-матовый жилет меха. Бев зажала ладонью нос, как только зловоние падали заполнило воздух. Близкая к панике, она оглянулась на Роберта и увидела, как тот жадно наблюдает за тем, что раньше было известно, как Питер: нижняя часть этого существа била лапами, освобождаясь от человеческого одеяния. Мокрый хвост прорвался и распрямился. Существо выло все чаще и жалобнее, пока пасть прорывалась через его губы, раскрываясь и закрываясь, его старое лицо было натянуто вокруг, как устаревшая маска. Оно перевернулось на четвереньки и яростно отряхнулось, разбрызгивая кровь, превращая ее в туман и лишая себя остатков людской кожи в буйной тряске. Теперь перед ними в сумерках стоял волк. Беверли пошатнулась к Бобу и едва не упала на него, хотя они и так сидели на земле, на расстеленных спальных мешках. Девушка чувствовала себя словно космонавт, потерявший центр гравитации. Она была не готова к тому, что сегодня ей открылись две важнейшие истины жизни: что человек может стать волком и, что если у тебя есть привилегия наблюдать подобную трансформацию, то это самая правильная и естественная вещь, которую ты когда-либо увидишь. Дерри полон чудовищ, — подумала Бев лениво, отстраненно, почти в трансе. — Мир полон чудовищ, но меня это не пугает, потому что я чувствую с ними какое-то родство. Что-то влечет ко мне этих странных парней — не зря же я второй раз за две недели вижу такое ужасное в своей красоте превращение. Волк был огромным животным, высоким, гладким и царственным, как королева луна. Сверкнувший желтыми глазами новорожденного, он поднял губы, обнажив белые клыки, и вытянул передние лапы. Его мех шевелился в воздухе. Сделав несколько шагов в сторону людей, волк отчужденно обнюхал край расстеленного на траве покрывала, прежде чем обратить свое внимание на остатки плоти, из коей он был рожден, и погрузиться носом в ее кучу, с характерным хлюпающим звуком. — Можно мне… погладить его? — спросила Беверли, немного придя в себя. — Не когда он ест, — ответил Роберт. А затем негромко и ласково позвал волка по имени: — Питер! Волк закончил ужин и оглянулся, нос комично был выкрашен красным. Невозможно было сказать, было или нет узнавание людей в этих старых глазах. Что, однако, было, это уверенное отсутствие типичного для собак проявления привязанности или интереса. Это было дикое существо, космическое и непостижимое, как все по-настоящему дикие существа, и, ведая всем миром запахов, он развернулся, манерно пошел к деревьям и с шорохом исчез.***
— Мы сможем ее увидеть? Звезду, которая была твоим Солнцем. — У меня было три солнца, и все они далеко. Где-то за туманностью Андромеды… Намного, намного дальше. Но даже если бы мы увидели их свет, это не означало бы, что они все еще существуют. Вселенная так велика, что иная звезда может погаснуть, пока свет от нее идет до наблюдателя. — Думаешь, они уже погасли? — спросила Бев, взяв руку Роберта и переплетясь с ним пальцами. Парень и девушка лежали на покрывале, глядя на усеянное звездами небо. Хотя Беверли чувствовала, что до сих пор не до конца оправилась от увиденного, она не испытывала страха или беспокойства — только легкую грусть, причина которой была неведома ей самой. Роберт пожал плечами и вздохнул. — Звезды может и нет. А вот планета наверняка погибла, — и он объяснил, почему. — Значит, твой дом мог существовать лишь пока твой отец… — Родитель, — поправил ее Боб. — Пока он был в силах влиять на орбиту, — девушка замолчала, задумавшись. Роберт вдруг повернулся к ней и коснулся свободной рукой ее щеки. — Тебе грустно от этого. Почему?.. Для людей лучше, что Пожирателей не осталось. — Я знаю. Но все равно… грустно, когда что-то кончается. — Знаешь, почему мы вымерли? — произнес Грей после продолжительного молчания. — Я думаю, мы просто стали не нужны этой Вселенной. Раньше, после взрыва, энергии было так много, что ее было некуда девать. Тогда появились мы — хищные сгустки материи, поглощавшие другую материю. Но когда Вселенная остыла, мы стали для нее обузой. Мы изменились, обрели форму — но это не помогло. Беверли протянула руку и тоже коснулась его лица. Набежавшее облако скрыло луну, и черты Боба вмиг стали неразличимы во мраке, но девушка успела заметить, что глаза его влажно блестят. Бев захотелось сказать ему что-нибудь, утешить его. Но все, что ей приходило в голову: Почему бы тебе не остаться человеком? Остаться таким навсегда? Остаться со мной! Она не осмелилась произнести это вслух. Вместо этого она приподнялась на локте и легонько поцеловала Боба в щеку, почувствовав влагу и солоноватый привкус слез. Роберт повернул голову, и его губы встретились с губами девушки. Объятия — лучшее средство от грусти и холода. Беверли знает это и чувствует, что Грей тоже это понимает. Не сговариваясь, они придвигаются еще ближе друг к другу, их ноги переплетаются, а руки заползают под одежду. Луна пока что не спешит показываться из-за облаков, и Роберт с Беверли действуют на ощупь, почти в полной темноте. Это им не мешает, и вскоре оба оказываются раздетыми. Боб укладывает девушку на спину и гладит руками ее нервно сжатые колени — до тех пор, пока Беверли не разводит их в стороны, уступив безмолвной просьбе. В свою очередь, протянув руку, Бев находит эрегированный член Боба и хмурится, вспомнив, какой он большой и как было больно в прошлый раз. — Я буду осторожен, обещаю, — произносит Грей сакральную фразу, с помощью которой юноши успокаивали девушек во все времена и в любом уголке земного шара. И он склоняется над Бев и снова целует ее в губы, затем покрывает поцелуями шею и грудь, опускаясь все ниже, проводит кончиком языка по подрагивающему обнаженному животу. Очень скоро рот Боба снова оказывается там, где его присутствие вызывает у девушки наибольший стыд, но Грей явно находит в этом наслаждение: без намека на брезгливость и стеснение он широкими мазками вызывает ее штучку, запускает язык внутрь, при этом едва не мурча от удовольствия, словно кот над миской молока. В какой-то момент Бев действительно слышит урчание и, положив руку на затылок Боба, чувствует, как все его тело мягко вибрирует, будто внутри него работает маленький мотор. И от этого так хорошо, так приятно, что, едва осознав, что это свойство Роберта явно нечеловеческой природы, она тут же забывает об этом. Сейчас не место и не время для беспокойства: здесь любовь, желание и темнота. Когда Грей наконец отрывается от нее, приподнимает голову, Бев не хочет его отпускать. Она обвивает его руками и ногами, тянет на себя, побуждая лечь сверху, почти упасть. Член Боба оказывается именно там, где нужно, чтобы они могли соединиться, и Беверли смело берет его в ладонь и направляет внутрь себя. Резко двинув бедрами, парень толкается вперед слишком быстро, и приходит боль. Бев втягивает воздух, закусив нижнюю губу, и Роберт испуганно замирает. — Беверли? — неуверенно спрашивает он. — Все в порядке? — Помедленнее, — говорит она. Он послушно замедляет движения, и боль уходит. Через некоторое время Боб снова ускоряется, но неприятных ощущений это не вызывает. Он двигается все быстрее, потом останавливается, замирает, издает звук — стон восхищения. Его мысли опять начинают просачиваться в сознание Беверли, поэтому она знает, что для него все происходящее означает что-то экстраординарное, особенное, что-то вроде… полета. Она ощущает силу: ощущает быстро нарастающее в ней чувство триумфа. Она чувствует их близость. Роберт прижимается лицом к ее шее, стонет, и от его жаркого дыхания обнаженная кожа покрывается мурашками. Беверли чувствует первую волну жара, который пробегает по ее телу — внезапно ее переполняет жгучее наслаждение, которое слишком уж ярко и остро дает о себе знать. Оно сравнимо со взрывчаткой, что-то такое, что может взорваться и разнести тебя в клочья. — Да. Научи меня летать! — говорит она со спокойствием, которого не чувствует. — Научи, Боб. Она думает о его лице, его дорогом, милом жаждущем лице, которое не вызывает у нее страха — одно лишь желание, глубокое, страстное желание, и вновь она ощущает силу, что-то вроде полета, словно смотрит сверху вниз и видит птиц на коньках городских крыш, на телевизионной антенне, которая установлена на баре «Источник Уоллиса», видит улицы, разбегающиеся, как на карте, ох, желание, точно, это что-то, именно любовь и желание научили тебя летать. — Да! — неожиданно кричит она, и он больше не может сдерживаться. Она опять чувствует боль и, на мгновение, ощущение, что ее раздавят. Потом он приподнимается на руках, и она снова может дышать. У него большой, это да — и боль возвращается, и она гораздо глубже, чем когда он входил в нее первый раз. Ей приходится опять прикусить нижнюю губу и думать о полете, пока жжение не уходит. Но оно уходит, и она уже может протянуть руку и одним пальцем коснуться его губ, и Боб стонет. Она снова ощущает жар. Появляется ощущение покачивания, восхитительной, нарастающей по спирали сладости, которая заставляет ее мотать головой из стороны в сторону, беззвучное мурлыканье прорывается меж сжатых губ, это полет, ох, любовь, ох, желание, ох, это что-то такое, чего невозможно не признавать, соединяющее, передающееся, образующее неразрывный круг: соединять, передавать… летать. — Ох, да, — шепчет она, чувствуя, как пот выступает на лице, чувствуя их связь, что-то твердое в положенном месте, что-то, как вечность, восьмерка, покачивающаяся на боку. — Я так люблю тебя, дорогой. И она чувствует, как что-то начинает происходить, и об этом что-то не имеют ни малейшего понятия девочки, которые шепчутся и хихикают о сексе в туалете для девочек, и многие девушки постарше, вроде Греты Кин и Салли Мюллер, которые уже спали с парнями один раз или два, а возможно, даже некоторые их матери, прожившие в браке не один десяток лет. Многие, очень многие даже не подозревают о таком… таком завершении, и ее удерживает от криков только одно: Роберт услышит и подумает, что делает ей больно. Она подносит руку ко рту и сильно ее кусает. Теперь она лучше понимает пронзительный смех Греты Кин, и Салли Мюллер, и гогот Генри Бауэрса и всех прочих. И даже неудачники: разве они, все семеро, не провели большую часть того длинного, самого жуткого лета их жизней, смеясь, как безумные? Они смеялись, а иногда смеются и сейчас, поскольку все, что страшно и неведомо, при этом и забавно, и ты смеешься, как иной раз малыши смеются и плачут одновременно, когда появляется клоун из заезжего цирка, зная, что он должен быть смешным… но он так же и незнакомец, полный неведомой вечной силы. — Да! Да! Да! — И вновь голову заполняют образы полета, она летит, поднимается все выше, он вскрикивает, и она чувствует, как дрожат его руки, и она выгибается вверх и вжимается в него, чувствуя его спазм, его прикосновение, их полнейшее слияние в темноте. Они вместе вырываются в животворный свет, такой яркий, что ей кажется, будто его можно сравнить со взрывом сверхновой. Потом все заканчивается, и они лежат в объятьях друг друга, озаренные снова появившейся на небе луной. Беверли рада, что снова может видеть Боба, а не только ощущать — его красоту, его совершенство. Какое-то время они отдыхают, лениво поглаживая друг друга, время, достаточное для того, чтобы пот на коже высох, а силы восстановились. Затем Роберт, снова заключив Беверли в объятия, переворачивается и укладывает ее на себя. Приподнявшись, девушка оказывается сидящей на нем верхом. Ей удобно в таком положении: бедра Боба узкие и жилистые — словно специально созданные для этого. Он похож на длинноногого породистого жеребца. Его член опять тверд, и Бев понимает, что они могут заняться сексом в этой позе, прямо здесь и сейчас. Она думает, что знает, как: так много раз она видела это в бесчисленных фильмах (вовсе даже не порно — почти в каждом приключенческом боевике есть сцена, где мужчина и женщина совокупляются в позе «наездница»), но это оказывается не так-то просто. Член сразу же выскальзывает из нее, когда она пытается подпрыгивать вверх-вниз, как делают в кино. В конце концов Беверли понимает, что надо не прыгать, а елозить вперед-назад, лишь чуть-чуть приподнимаясь. Роберт помогает ей, двигая бедрами навстречу. Постепенно они находят нужный ритм, и все получается. В конце она удивлена неожиданным подъемом и успевает подумать: «Ох! Это произойдет снова, я не знаю, выдержу ли…» Но мысли эти сметает абсолютной сладостью действа, и она едва слышит его шепот: «Я люблю тебя, Бев, я люблю тебя, я всегда буду любить тебя», — он повторяет и повторяет эти слова. На миг она прижимает его к себе, и они замирают, его щека касается ее щеки. Когда он выходит из нее, Беверли ощущает сладкую истому и облегчение от того, что все закончилось. Внизу пустота, и, хотя она радуется, что ее тело вновь принадлежит только ей, пустота вызывает странную тоску, причина которой долго остается ей неведома. Уже засыпая, Бев вдруг испытывает прозрение — предчувствие, что это было самое лучшее, что могло произойти, что ни с одним мужчиной ей не будет так же хорошо, как с Бобом.