Видят ли овцы сны про конец лужайки?

02.12.13

«Сегодня приходила мама. Она сказала мне надо записывать все что происходит каждый день. Я спросила зачем, но она не сказала. Мне кажется со мной что-то не так. Она так странно на меня смотрела. И еще я очень скучаю по папе.»

*** На сердце у Джозефа уже который день скребли кошки. Его подмывало признаться во всем, извиниться, удерживала только убежденность в правильности принятого решения. Себастьян не справлялся с навалившимися на него потерями — сначала смерть дочки, а потом еще и Майра ушла — и медленно, но верно скатывался по наклонной. Джозеф не представлял, что сам делал бы, случись что с его девочками, что сделала бы Жаклин, позволь он чему-то с ними случиться, и надеялся, что никогда этого не узнает. У него всегда были наготове ответы на множество самых разных вопросов, но в этой конкретной ситуации он чувствовал себя беспомощным. Себастьян спивался. Срывался на подозреваемых. На вызовах вел себя так, словно у него в запасе еще пара жизней. И наотрез отказывался признавать, что у него проблемы. Джозеф не знал, как ему помочь, и обратиться за помощью к людям, которые знали, было логично, он не должен был чувствовать себя виноватым из-за этого. Но чувствовал. К сожалению, логика не всегда работала там, где оказывались замешаны личные чувства. Капитан обещал обойтись без официального разбирательства и до конца этого добровольно-принудительного «отпуска» Джозеф остался предоставлен сам себе, отказавшись от временной замены напарника. — Детектив Ода, — в кабинет заглянула Мэри Доусон, секретарь капитана Джонса. — Капитан вызывает вас к себе, — она сделала страшные глаза, — что-то очень серьезное, видок у него, как будто вот-вот полетят чьи-то головы. — Спасибо, мисс Доусон, — кивнул Джозеф, почти благодарный ей за то, что она отвлекла его от невеселых размышлений. Пересекая общую приемную, Джозеф подсознательно ждал взглядов в спину, шепотков, но никто на него не смотрел, каждый занимался своим делом. Потому что никто не знает, напомнил он себе. Никто не знает, что ты сделал. Кабинет Джонса был ему под стать — просторный, претенциозный, с выставленными напоказ наградами и почетными грамотами, со стенами, увешанными благодарностями и фотографиями, на которых капитан жал руки всяким важным людям. — Сэр, — почтительно остановился Джозеф в дверях. — Вызывали? — А, детектив Ода, проходите, — капитан не глядя махнул рукой, полностью сосредоточившись на документах у себя на столе. — Дверь закройте. Джозеф плотно закрыл дверь и подошел ближе, тоже начиная рассматривать разложенные на массивном столе распечатки и фотографии. Часть из них выглядела достаточно свежей, но в большинстве своем это были потрепанные и откровенно старые материалы. — Дело о Мяснике из Элк-Ривер? Разве оно не закрыто? Джонс издал звук, больше причествующий страдающему мигренью медведю. — Такие дела, как и всякое говно, имеют мерзкое свойство всплывать снова и снова. И ваша задача — утопить это непотребство раз и навсегда, — он быстро сгреб все бумаги в одну стопку и придвинул ее к тому краю стола, у которого остановился Джозеф, а потом сверху добавил новенькую пластиковую папку, в которой угадывалось всего несколько страниц. — Вот, возьмите-ка, изучите хорошенько. А потом навестите мистера Ли в его загробном царстве и докажите ему, что он пляшет на костях давно почившего мертвеца. *** Клайв Ли славился среди полицейских Кримсон-Сити чрезмерно развитым воображением. В каждом трупе ему мерещилась мрачная тайна, что в сочетании с природной педантичностью, исключающей ошибки по невнимательности или рассеянности, могло сбить с толку даже самого убежденного скептика. И не будь он действительно профессионалом своего дела, с ним могли бы возникнуть проблемы. Но Клайв внимал доводам разума и у Джозефа с ним проблем не возникало никогда. До этих пор. — Детектив, Ода, как же хорошо, что они прислали именно вас! — стянул Клайв окровавленные перчатки, радостно кидаясь здороваться за руку, едва Джозеф переступил порог. — Уж вы не станете закрывать глаза на очевидное. Джозеф потратил на изучение дела Мясника прошедшие сутки, внимательно пересмотрев каждый протокол, отчет и снимок. Дело считалось официально закрытым, в последнем отчете, датированном январем две тысячи первого, ведущий следователь заявил, что передает дело в архив в связи с отсутствием новых улик. За двенадцать лет не было обнаружено ни одного нового тела, подходящего под почерк маньяка. И вот, два дня назад поступила жалоба на запах из водостока. Патрульные, отправившиеся по вызову, обнаружили в канализации труп. И настал звездный час Клайва Ли. — Белый мужчина, тридцать пять — сорок лет. Сначала я подумал, что это жертва торговцев органами, — пустился Клайв в объяснения, открывая нужную ячейку холодильника и выкатывая полку с телом. — Жертву держали живой какое-то время, пока не извлекли все внутренние органы. И тогда я засомневался и решил дождаться токсикологии. Все органы, понимаете? Для подобной операции потребовались бы значительные ресурсы — аппарат искусственного кровообращения, кровь, поддерживающие препараты, аппарат искусственной почки. Это нецелесообразные затраты, обычно торговцы органами потрошат жертв быстро и за один раз. А нашего друга разделывали долго, срезы отличаются по степени рубцевания. Это странно, конечно, но про Мясника я вспомнил не поэтому. А вот, почему. Клайв с видом фокусника сдернул простыню и торжествующе замер. Джозеф честно попытался понять, на что ему смотреть. Тело выглядело именно так, как и должен выглядеть промерзший в сточных водах, изувеченный каким-нибудь психопатом труп недельной давности, когда его тщательно разобрал, а потом собрал обратно по кускам некий коронер-энтузиаст — очень плохо. Швы и чудовищные шрамы покрывали его, с пальцев были срезаны отпечатки, зубы вырваны, глазные яблоки удалены. Словно сшитая из разрозненных лоскутов кукла-вуду в человеческий рост. Смотреть на это было жутко. И воняло, господь всемогущий, как же оно воняло. Не то чтобы в морге обычно пахло розами, но эта вонь просто выходила за грань. Джозефа замутило. Он вытащил из нагрудного кармана жилета платок и прижал его к лицу. Стало немного легче. — Тоже заметили, да? — продолжал сиять Клайв. — Это аммиак и углекислый газ. Концентрация мочевины в тканях намного выше нормы. Иногда Джозефу казалось, что единственное, что отличало Клайва от среднестатистического потрошителя — это наличие медицинской лицензии (хотя, были в его практике и маньяки с лицензиями) и более-менее правильные жизненные ориентиры. — Жертве перестали делать диализ? — предположил он, призвав на помощь все свои скромные познания в медицинской области (и не желая доставлять Клайву удовольствия лишние пять минут разглагольствовать о способах вывода токсинов из организма). — Именно! Сложно сказать, стало ли именно это причиной смерти. В любом случае, к этому моменту от жертвы осталась лишь нежизнеспособная оболочка. — Не очень похоже на работу Мясника, — высказал свое мнение Джозеф, избегая смотреть на обезображенное лицо. Как будто с него еще и кожу содрать пытались, но передумали в процессе. Мясник действовал грубо, но с четко обозначенной целью — его интересовал исключительно мозг жертв. Очень редко на телах находили следы хирургических вмешательств. Один раз это было довольно топорное удаление аппендикса, которое, судя по отчету коронера, продлило жертве жизнь ровно настолько, чтобы убийца успел закончить начатое. В целом же обнаруженные швы свидетельствовали скорее об исследовательском интересе и ни разу ни один орган, помимо мозга, не был извлечен из тела. Даже мозг извлекался не в ста процентах случаев. — Вы не туда смотрите. Вот здесь. Видите? Джозеф переместился к голове трупа, чтобы увидеть, наконец, что же привело Клайва в такой восторг. Мозга в располовиненном черепе ожидаемо не оказалось. Все органы — это значит все. — Что я должен увидеть? — устал Джозеф играть в угадайку. — Срезы на костях. Вот здесь — это достаточно старый срез, ему лет десять, не меньше. Он неровный, с насечками, как будто затем к кости что-то крепилось, сделан под очень специфическим углом. Никогда такого раньше не видел вживую. Думаю, жертва сделала его сама. Джозеф перевел на Клайва недоверчивый взгляд. — Вы считаете, что он сам себе вскрыл череп? Серьезно? — Я серьезен, как сердечный приступ. А вот тут, с другой стороны, уже совсем другие следы. Срез свежий, очень ровный и сделан под другим углом, явно рукой профессионала. Плюс, токсикология тканей показала многолетние отложения тех же самых психоактивных веществ, которые использовал Мясник. Осмелюсь предположить, что вот она, лебединая песня вашего таинственного маньяка. Теперь понимаете? Джозеф, к несчастью для капитана Джонса, понимал. Видимо, дело Мясника из Элк-Ривер будет снова открыто. И возможно, на этот раз даже получится его закрыть со всеми концами. Но совсем не так, как хотелось бы капитану. Внимательно следивший за его лицом Клайв удовлетворенно кивнул. — Вот об этом я и говорил. Хорошо, что дело передали вам, детектив Ода. *** Когда Джозефу первый раз деликатно намекнули, что есть дела и поинтереснее, чем висяк двадцатилетней давности, он только уверился, что движется в верном направлении. Установить личность последней жертвы (а может, и соучастника) Мясника не получилось, зато выяснилось кое-что, дающее отправную точку для поиска — оказалось, двадцать лет назад схожей группой нейротопов лечили эпилепсию. Дотошный Клайв Ли обратился к тяжелой артиллерии и отправил запрос на анализ костей. А через несколько дней тело пропало из морга. — Забудь, — велел Джозефу Джонс, уже наплевав на видимость субординации в участке, когда тот явился требовать дополнительного расследования. — Послушай меня, сынок, оно того не стоит. Пригляди лучше за напарником, ему сейчас и так нелегко. И надо было, наверное, действительно забыть, но Джозеф столько раз слышал, как склоняет в хвост и в гриву начальство Себастьян, которому вечно не хватало свободы действий, и в этот самый миг он внезапно понял, что впервые абсолютно согласен с напарником. Он раньше не поддерживал Себастьяна в этом вопросе, никогда. Джозеф считал ограничения разумными. Считал, что ограничения не дают полицейским переступать черту, за которой правосудие превращается в самосуд. Но он никогда и не сталкивался с настолько незатейливым и откровенным спусканием дела на тормозах. Ему всегда казалось, что напарник преувеличивает, что если подойти к задаче достаточно собрано и сделать все по правилам, у начальства не останется другого выхода, кроме как позволить довести дело до конца. Он не был готов к этому «забудь». Не был готов к спекуляции их с Себастьяном дружбой. И, конечно же, не собирался он сидеть и прицениваться, стоит ли правда тех голов, которые полетят, если ее вытащить на свет. Но только попав в Маяк, Джозеф узнал настоящую цену этой правды. *** — Приходилось ли вам когда-нибудь чувствовать себя в западне? — Нет. — Приходилось ли вам когда-нибудь чувствовать себя обманутым близким человеком? Преданным? — Нет. — Приходилось ли вам когда-нибудь обманывать или предавать близкого человека? — К чему эти вопросы? — Отвечайте на вопрос. Приходилось ли вам когда-нибудь обманывать или предавать близкого человека? — Нет. *** Он чувствовал боль. Он не мог понять, где она начинается и где заканчивается, что у него болит, как давно и насколько сильно. Он чувствовал боль. Боль была везде, была всем, он уже не понимал, есть ли еще что-то, кроме боли. *** — Приходилось ли вам когда-нибудь обманывать или предавать близкого человека? Подумайте, прежде чем ответить. — Нет. *** Ему задавали вопросы. Простые вопросы, на которые он знал ответы. Он не хотел отвечать. Но когда он отвечал, боль прекращалась — если только он отвечал честно. *** — Помните, вам нечего стыдиться. Отвечайте на вопрос — приходилось ли вам когда-нибудь обманывать или предавать близкого человека? Я сделал это не потому, что беспокоился о работе… А почему тогда? Почему я это сделал? — Да, приходилось. *** И тогда ему позволяли вспомнить, как можно дышать без крика. *** Сквозь узкое зарешеченное окно светило солнце. Когда пятно света падало Джозефу на лицо, это означало — скоро придет сестра и принесет таблетки. Голова была как ватная, мысли путались, но это он знал точно. Он смутно помнил, как спрашивал, для чего эти таблетки. Спрашивал, где он и почему он здесь. Где детектив Кастелланос и все ли с ним в порядке. Просил дать ему поговорить с женой. С капитаном Джонсом. Хоть с кем-нибудь, кто мог объяснить, что произошло. Вроде бы он злился, пытался угрожать, требовал выпустить. Джозеф потер лицо и по привычке потянулся за очками. Но рука зависла в пустоте — возле вмонтированной в пол койки не было ночного столика, и очков у него больше не было, и нечеткая картинка со смутными очертаниями предметов теперь была пределом для его угробленного еще в школе зрения. Судя по положению солнечного пятна, до прихода сестры оставалось не больше часа. Джозеф попытался сообразить, что должно произойти потом, после приема таблеток, но не смог. Туман в голове не давал сосредоточиться. Он нахмурился. Что было вчера? Вчера он проснулся от бьющего в глаза света (солнечного?), потом пришла медсестра, он выпил таблетки, которые она принесла, но было уже темно… Или это было день назад? А вчера… Сердце сковал холод подступающей тревоги. Что-то было не так с его памятью. Сколько он не пытался, он не мог вспомнить ничего, кроме ощущения света на лице и химического привкуса воды, которой запивал таблетки. Но кто их приносил? Он не помнил лица. Не помнил даже, была ли это женщина. Почему он вообще решил, что это медсестра? Сколько это уже продолжалось? На подгибающихся от слабости ногах Джозеф подошел к двери. — Эй, — позвал он сквозь крохотное окошко, расположенное на уровне глаз. — Есть тут кто-нибудь? Меня кто-нибудь слышит? Эй! Без очков он почти ничего не видел, вроде бы напротив была еще дверь, но может и просто стена, он видел что-то светлое с полосами, но и только. А вот это уже точно было. Он подходил к двери, звал, пытался разглядеть что-то, а потом… потом… Джозеф зашарил руками по двери, не находя ни дверной ручки, ни даже петель, на которых она могла бы держаться. — Что вам от меня нужно! — повысил он голос, с силой ударяя ладонями по холодной поверхности. Звук получился, словно битой по асфальту. Никакая это не дверь, литая заслонка на клетке с подопытной крысой — вот это что. И он сам здесь всего лишь крыса. Они что-то сделали с ним. Сделали что-то с его головой. Джозеф застонал и сжал голову руками. Там словно была дыра, где-то в его мозгу была дыра, через которую ускользало все, что делало его самим собой. Ему надо собраться. Надо удержать то, что еще осталось. Но что от него осталось? Он попытался вспомнить лицо Жаклин, но образ получился размытым, черты не складывались. Он точно знал, что она настоящая красавица. Себастьян когда-то в шутку грозился ее отбить, еще до того, как встретил Майру… Точно, Майра. Джозеф видел ее, не прямо здесь, не в этой комнате, и не в коридоре за узким окошком, но точно видел. Он ухватился за эту мысль, не обращая внимания на зашевелившуюся в глубине черепа боль. Майра говорила с ним. Что-то спрашивала. Он помнил, как звучал ее голос — очень спокойный, негромкий, такой… безразличный. Ее равнодушный взгляд. Бледное бесстрастное лицо. Строгий черный костюм. Руки в перчатках. У него слезились глаза от слишком яркого света, но он смотрел и смотрел на нее, почти не понимая смысла слов, едва веря в происходящее. Что же она говорила… Приходилось ли вам когда-нибудь чувствовать себя в западне? — Нет, нет, — забормотал Джозеф, сползая по двери на пол. Это не могла быть Майра. Подумайте, прежде чем ответить. — Как ты могла, — прошипел он сквозь зубы, зажмурившись до цветных кругов под веками. — Как ты могла так с ним. Со мной. Как… Пятно солнечного света добралось до изголовья больничной койки. Джозеф бездумно уставился на него, начиная осознавать. Это пока что было лишь ощущение, тень догадки. Ужасало то, что она не казалось ни новой, ни оригинальной. Словно он всегда это знал, просто почему-то забыл. Он медленно поднял руку и прикоснулся к затылку. Провел пальцами вниз, до выбритого участка в основании черепа. Крохотные ранки отозвались болью, почти незаметной и незначительной на фоне той, что уже постепенно начинала раскалывать его голову изнутри. Там, в его голове, в его черепе, и правда была дыра. Ее ровные края были холодными и гладкими. И тогда Джозеф начал смеяться.