Видят ли овцы сны про конец лужайки?

Себастьян всегда больше полагался на свое чутье. Это делало из него хорошего копа, но не самого рассудительного человека. Как бы там ни было, он привык доверять инстинктам. Именно они позволили ему выжить в «Маяке», именно они дали ему возможность вернуть дочь. Не разум, не логика и не вера. Чутье и инстинкты. Стоило бы сразу к ним прислушаться. *** Когда его сорвало с кровати посреди ночи удушающим ощущением опасности, Себастьян не стал тратить на осознание реальности и секунды. Сердце билось где-то в горле, пока он, натыкаясь на стены и углы, ломился в сторону комнаты Лили, еще из коридора начав громко звать дочь по имени. Лили не спала, она встретила его абсолютно ясным взглядом, всё поняла с полуслова и без лишних вопросов начала собирать вещи в свой чемодан с принтом «Хелло Китти». Эта ее готовность — одна из тех вещей, от которых внутри что-то тревожно звенело, но в списке приоритетов у Себастьяна странности в поведении дочери были не на первом и даже не на втором месте, хотя, конечно же, они были в этом списке. Чемодан небольшой, но и вещей у Лили не так уж много. Да у него самого всё помещалось в спортивную сумку. Они даже не успели тут толком обжиться. Они нигде не успевали обживаться, если уж начистоту, и Себастьян вот уже год неплохо справлялся с игнорированием назойливой мысли, что едва ли у них вообще получится задержаться хоть где-то дольше, чем на пару месяцев. Сборы заняли полчаса. Каждую минуту, каждый удар пульса, пока очередной дом, так и не ставший им домом, не остался в темноте позади, Себастьян ждал — звука еще одного мотора, окрика, выстрела, он сам толком не знал, чего именно ждал, но это ожидание скручивало мышцы узлами и не давало сбросить скорость еще добрых миль сорок. Ничего так и не произошло, и от этого стало только хуже. Что это вообще было? Они ехали в полной тишине, пока Лили не включила радио. На дисплее магнитолы высветилась дата — семнадцатое августа две тысячи восемнадцатого. Автосканер нашел единственную доступную частоту, и динамики начали шипеть помехами и прерывающимися звуками кантри. За окнами машины стояла непроглядная темень, словно вокруг не существовало больше ничего и реальна была только выхваченная фарами дорога с полустертой разметкой. — Пап, все хорошо? Себастьян заставил себя улыбнуться дочери. Образ маленькой девочки в его голове еще не до конца вытеснился худой, почти догнавшей его самого в росте девушкой, в которую успела вырасти его малышка, и сейчас, в темноте салона старенького прокатного седана, он невольно воскресил в памяти именно тот детский облик. В груди защемило от мысли о том, как бесконечно много у них отняли — годы, чертовы годы безвременья в рукотворном аду СТЭМ. — Да, милая, теперь все будет хорошо. Лили кивнула и, кажется, поверила ему. Вот только Себастьян сам себе не поверил. Сколько еще они так протянут, прыгая с места на место, бросая одну глушь за другой? Дело даже не в том, что Лили нужно образование, нужны друзья, возможность вести нормальную жизнь (что исключено, потому что она официально мертва, и господь свидетель, лучше ей пока не воскресать), а его самого изрядно подкосил последний визит в смещенную реальность СТЭМ. Майра ошиблась. Они все очень крупно облажались. «Мебиус», словно стоглавая гидра, оправился от удара даже не за дни — за считанные часы, и ничуть не растерял ни своей хватки, ни возможностей. Теперь Себастьяна разыскивали по всем штатам за террористическую деятельность, Майра была мертва, от Кидман ничего не было слышно уже год, и это зудящее, не дающее покоя, не оставляющее даже во сне чувство… Он гнал его от себя, как мог. Это было несложно до недавних пор, пока оно оставалось просто чувством. Ничего удивительного, что после всего пережитого он обзавелся навязчивыми мыслями. Это называется паранойя, с этим живут, ничего особенного. Но. Никогда не забывай. Уверен ли он, что действительно проснулся тогда, год спустя после Юниона? В самом деле? Откуда ему знать, что сейчас они с Лили не колесят по коллективному сну миллионов ничего не подозревающих жертв проклятой машины? Себастьян не просто знал, что это возможно, он видел, как это происходит, как можно наяву проживать один и тот же бесконечный сон, как у людей зрачки движутся неестественными рывками, словно что-то — кто-то — отводит им взгляд, не позволяет сфокусировать его на том, что им видеть не положено, как наоборот, глаза видят то, чего на самом деле нет. Когда отказывал разум, оставалось только довериться чутью. У Лили тоже оно было, и когда она развернула потрепанную карту — обычную бумажную карту, потому что у них есть правило, никакой электроники со старого места — Себастьян только спросил: — Куда хочешь отправиться? Она задумчиво провела рукой по мятому листу и предложила: — Давай куда-нибудь к океану. — Думаешь, это хорошая идея, котенок? Слабая улыбка тронула ее губы. — Думаю, не хуже любой другой. Она повзрослела не только внешне, Себастьян знал это. Лили всегда была умненькой девочкой, с ней не приходилось сюсюкаться или разжевывать все по несколько раз, но сейчас ему стало неуютно от спокойной рассудительности в ее голосе. В ее взрослом голосе. Когда он уже привыкнет к переменам в своей дочери? Он вообще к ним когда-нибудь привыкнет? Себастьян прислушался к собственным ощущениям, и мысль о поездке на побережье не вызвала у него отторжения. Наверное, это хороший знак. Что ж, немного океанского бриза им и правда не повредит. Они могут поехать на запад, снять домик на берегу. Будут здороваться с соседями и ходить по воскресеньям на мессу. Как добропорядочные граждане. Будут делать все, чтобы не привлекать внимание. Вписаться в окружение. И может быть, получится разобраться, наконец, что на самом деле произошло в Юнионе. Надо с ней поговорить, уже в который раз решил Себастьян. Надо выбрать подходящий момент и начать этот разговор — тяжелый и неприятный, но необходимый. Но проблема даже не в том, что он не знал, как подступиться к своей взрослой, слова лишнего не говорящей дочери (хотя и в этом тоже, чего уж там), проблема в том, что есть вопросы, ответы на которые почти наверняка разрушат то шаткое равновесие в их взаимоотношениях, которое ему с таким трудом удалось достичь. Скорее всего он просто все испортит, потому что тактичность и правильный выбор слов — это определенно не его методы. Майра справилась бы лучше… Себастьян подумал о Майре, и воспоминания закружили у него в голове, словно стая слетевшихся на падаль стервятников. Он вспомнил о ее способности подмечать и сводить детали в общую картину, о ее брючных костюмах и тонких щиколотках, о ее улыбке, о бескомпромиссной уверенности в своей правоте. О том, как позвал ее замуж. О том, как не мог смотреть ей в глаза после пожара. О том, как она оставила его, словно балласт сбросила, и он даже винить ее за это не мог, потому что она снова оказалась права. У нее всегда был план на все случаи жизни. И еще один запасной на случай провала. И еще парочка резервных на случай провала запасного. Майра была центром, сердцем их маленького мирка. Это Майра должна сейчас быть на его месте. — Ты ни в чем не виноват, пап, — тихо сказала Лили, Себастьян даже не сразу понял, что ее голос прозвучал наяву, а не в его голове. — Что? — переспросил он по инерции. — У тебя сейчас такое лицо. Виноватое. Но ты не виноват. Себастьян кивнул, не отрывая взгляд от дороги. Он подумал о чудовище, в которое превратилась Майра в СТЭМ, и невольно вспомнил Лауру Викториано. В груди немедленно образовалась давящая тяжесть. Себастьян любил дочь, бог свидетель, она — самое дорогое, что у него было, и ничто и никогда не отменило бы эту безусловную слепую любовь. И как же он хотел ей об этом сказать, прямо сейчас именно такими словами — обещаю тебе, ничто и никогда. Чтобы она не сомневалась. Чтобы не боялась остаться одна. Но слова застряли в горле. Слишком много нарушенных обещаний было в его жизни.