«В моих сбитых с толку стихах Ты находишь свои отражения Наугад как так жить И зачем тебе с кем-нибудь спать Перебарывая в груди ощущение скуки и жжения Одиночество - выход Когда что-то погасло в глазах…»
- Марусь, привет. Два слова. Одно предложение. Один простреленный выдох и сердце, стучащее где-то в горле. Он писал ей стихи, усыпал лепестками цветов и обещал, что весь мир поместится у них на ладони. Вот только мир оказался чересчур необъятным, цветы увядшими, а стихи посвящены кому-то другому. Маша чувствует себя самым обманутым человеком за всю историю планеты. От Антона пахнет гитарными струнами, пылью дорог и чем-то таким чужим и недостижимым. Он поёт песни, сочиняет стихи и смотрит на Машу так тепло-тепло, своими глазами, что цвета имбирного чая в фарфоровой чашечке. Ивакова до последнего старалась удержать обоюдную договорённость «никаких отношений на работе», но всё стремительно летит в тар-тара-ры, когда Антон приходит попрощаться. Лаврентьев говорит, что ему, оказывается, дороже музыка и в проекте его больше ничего не держит. - А как же я, Антон? Маша, безусловно, рада за самого-лучшего-друга, но обиду простить не может. Возможно, именно поэтому она, после съёмок заключительного выпуска, срывается на истерический плач, когда сталкивается с коллегой в коридоре павильона. Она бьёт Антона по плечам маленькими кулачками, что есть силы шипит какие-то обвинения ему в лицо и слишком громко выкрикивает "Ненавижу!", вздрогнув в первый момент от своего голоса и глухо прокатившегося по пустому коридору эха. Лаврентьев стоит перед ней, спрятав руки в задние карманы джинсов, а за спиной у него болтается чёртова-гитара-я-бы-её-выкинула-с-балкона-будь-моя-воля. Он смотрит на блондинку слишком грустно, слишком виновато, но позволяет ей выговориться и выплеснуть всю ту злость и обиду, что накопилась за то долгое время разлуки. Когда Ивакова немного успокаивается, и разбушевавшаяся истерика сгорает до тихих всхлипов, мужчина обнимает её за плечи, привлекая к себе и целуя в макушку. Маша последний раз бьёт его в грудь прямо-туда-где-сердце и утыкается в шею, пачкая кожу и ткань футболки постепенно растекающейся дорогой тушью. Она цепляется за него, как за спасительную соломинку, позволяя ненавязчиво прижать себя к стене, и слушает какой-то успокаивающий бред из ряда «Марусь, я рядом, всё хорошо».«Нет таких городов, в чьих углах можно запросто спрятать обиду Нет таких островов, на которых все время идёт и идёт карнавал Нет рецепта от глупости, страха, петли и расчёта Нету их, даже если б тебе я соврал...»
- Я ненавижу тебя, Антонио. Ты обещал мне весь мир и все песни, говорил, что будешь рядом, когда это будет нужно. А мне всегда нужно, понимаешь? Ты стал слишком дорог, чтобы оставаться просто другом. - Мань... Лаврентьев поднимает её лицо за подбородок, стирая большим пальцем дорожки чёрных слёз с её щёк, и его переклинивает. Он словно впервые видит её глаза настолько близко; настолько, что дыхание застревает в горле. Перед сознанием проносятся, словно сотня разноцветных фейерверков, воспоминания о холодных ночах, поделённых на двоих; о букетах цветов, скромно покоящихся на её коленях; о рифмованных строчках, посвященных лишь ей одной; о запахе её волос и вкусе поцелуев; и о смятых простынях гостиничного номера, на которых блекло играют солнечные лучи, прожигая утренним светом пелену одного сна на два тела. Ивакова смотрит на него с лютой и холодной ненавистью, а в глубине зрачков почему-то горит синее пламя. Антон медленно выдыхает и немного наклоняется. Он чувствует, как под его ладонями напрягается девичье тело, но тонкие руки обнимают за шею, притягивая ближе. Они не целуются, как полагает влюбленным. Они не целуются, как полагает врагам. Они не целуются никак и совсем. Маша просто прижимается, тихо всхлипывая ему в губы, а Антон не в силах сдвинуться с места. Пальцами он сминает ткань белого пиджака девушки, чувствуя, как в груди расползается горечь. Такая, от которой хочется сбежать, но не получается; такая, от которой хочется выть, но горло сдавливает колючей проволокой. Лаврентьев прикрывает глаза, выдыхая: - «Убежать от себя, рассказать как все было Нелюбимых любить, или верить в свою звезду Этих выборов бесповоротных Миллионы, мой милый И как это случится нужно выбрать тебе самому...» Ивакова на несколько мгновений замирает, вслушиваясь в его тихую речь, а после, прикрыв глаза, произносит тихо-тихо. Настолько, что Лаврентьев с трудом может различить слова. - Знаешь, Антонио… У нас с тобой слишком противоречивые и неясные отношения, чтобы быть нормальными. Маша грустно улыбается и, приподнявшись на цыпочки, легонько касается губ Антона. После чего с завидной проворностью выбирается из плена его рук и чересчур быстро устремляется вглубь плохо освещённого коридора, оставляя за собой шлейф духов и терпкую безысходность. Лаврентьев опирается на стену и, уткнувшись лбом в руку, тихо смеётся, вспоминая то, что сам когда-то сочинил, сидя в темноте комнаты на подоконнике в пыльной и до безумия маленькой квартирке. А после быстро и дёргано набирает текст сообщения, зная, что до адресата оно дойдёт в считанные секунды.«Мои сбитые с толку стихи Крики, очерки, танцы И наверно, не стоит тебе ещё этого знать Но Жизнь - такая короткая штука, изъеденная декадансом Чтобы в ней ночь от ночи с нелюбимыми засыпать.»
Где-то в глубине тёмного коридора раздаётся звук пришедшего SMS и тихое «блять.»; Антон уверен, что это обязательно прозвучало шёпотом. Ответ, как он и предполагал, приходит незамедлительно. Маруся, 23:42, Суббота: «Найди ближайший отель и жди меня там, ок? I hate these blurred lines…» Лаврентьев улыбается и спешно идёт в противоположную сторону осточертевшего за время съёмок коридора, лелея надежду, что всё решится, если не сегодня, то очень скоро.