Подмена

У Шастуна никогда не было ничего, что можно было бы назвать романтической чушью. Не было тогда и, тем более, не было сейчас. Антон слишком часто оказывался в ситуациях, когда не знал, как ему быть. Сейчас же он действовал как по методичке — внутренний компас настойчиво указывал путь. Шастун не задумывался ни секунды, когда покупал билет на самолёт. Он безапелляционно заявил Серёже, что ему необходимо, чтобы тот приехал. Когда он говорил, что это «вопрос жизни и смерти», он даже не подозревал, насколько точно это будет соответствовать истине. У Антона и Арсения было всё, чтобы понять, что, отдаляясь друг от друга, они вешают на себя только ещё больше проблем, но убеждается в этом Антон только в момент, когда в грудь ему упирается холодное, категоричное дуло охотничьего ружья. Угораздило же тебя, Арс. А я говорил же, говорил, что не бывает односторонней выгоды от подмены. Не могут же столько фильмов настойчиво доносить ложную мораль. Из-под густых бровей на него устремлён чёткий, требовательный взгляд. Мужчина двигает усами, обхватывая крепче оружие. — Так, и что это за наблюдатель тут прячется? — спокойный, обыденный тон, контрастирующий с напряжённым лбом и прищуром, и с ружьём, которым он продолжает давить Антону в грудь. Самый обыкновенный мужик, подобных ему Антон каждый день видел десятками в метро. Среднего роста, среднего телосложения — абсолютно среднестатистический мужик, работяга, если не брать в расчёт это чёртово ружьё. Последний пункт Антон тщетно пытается игнорировать, чтобы оценить обстановку и придумать хоть какие-нибудь дальнейшие шаги по спасению. Но холодный ствол очень отвлекает. — Ну, чего там? — новый хрип за спиной. Антон продолжает вслушиваться и отмечает громкие визги, на которые удивительно что не обратил внимания раньше. Быстро складывая этот факт с ружьём, всё ещё направленным в его сторону, Антон предполагает, что Арсений докопался до чего-то, что не хотело быть обнаруженным. Всё это кажется очень знакомым. Антон уже видел это — этот лес, темноту, мужчин… — Руки подними, — почти мягко просит мужчина с ружьём, и Антон решает подчиниться. Поднимая руки чувствует, что всё это время сжимал телефон. В этот момент подбегает третий мужчина, и, матерясь, обращается к остальным двум. Он бы шептал, но из-за шума он остался бы неуслышанным, поэтому говорит в полный голос: — Нам свидетели ой как не нужны… чего делать будем? — и озадаченно стягивает шапку, оголяя лысину. — Я ничего не видел! — голос Антона работает впереди разума, и он осознаёт себя говорящим только после того, как начинает говорить. — Просто дайте мне уйти, я ничего не видел. Господи, зачем на него наставили ружьё? От первородного страха перед орудием убийства у него сердце извивается, как пойманный в клетку воробей, отчего голос у него сейчас дрожит нещадно, язык не слушается — остаётся лишь молиться, чтобы эти люди поняли, что он только что сказал. — Ага, — говорит хриплый, — отпустим тебя, а ты сразу в полицию побежишь. Слушайте, — обращается он уже к тому, что держит оружие, — может, порешаем с ним по-быстрому? Тишина в ответ от усатого достаточно долгая, чтобы понять, что тот задумывается над этим предложением всерьёз. А ещё этой паузы хватает, чтобы Антон вспомнил, что видел всё это во сне. В грёбаной подсказке от Судьбы, которую та заботливо закинула ему в голову, и о которой он, конечно, вспоминает только сейчас, когда уже поздно. Но пока же ещё не слишком поздно, так ведь? Нужно просто соображать, и очень быстро. Если он не исправит эту ситуацию, в которую их загнал Арс, то он — Антон, Арсений, всё одно — умрёт. Прямо здесь и сейчас. Он сжимает крепче телефон в руке и приказывает своему голосу отделиться от сердца, которое вот-вот да выпрыгнет, разорвав лёгкие и рёбра к чертям. — На вашем месте я бы собирал монатки и сваливал как можно скорее, — твёрдым голосом с примесью угрозы. Давайте, хвалебные актёрские навыки, не подведите. — Я всё транслировал, — Шастун указывает движением брови на телефон в поднятой руке и надеется, что это получилось достаточно — но не слишком — дерзко. И неважно, что в такой глуши даже минимальная сеть скорее всего не ловит. Главное запудрить мозги, положить все карты на то, что у мужиков этих не лучшим образом обстоят дела с цифровой грамотностью. — Что-что делал? — повышает голос мужик с ружьём, сильнее утыкаясь стволом Антону в грудь. — Мне не нужно идти в полицию, потому что у полиции уже есть все доказательства ваших преступлений, — цедит Антон, тряся телефоном. — Я отправил им запись задолго до того, как вы застали меня. Антону кажется, что в глазах усатого мелькнул страх, который он тут же скрывает за густотой бровей. Остальные двое переглядываются, пока один из них не вскидывается: — Да он врёт! — Хочешь проверить? — Антон реагирует слишком быстро, буквально в ту же секунду. — Что ж, давайте подождём. — Антон позволяет себе наглость и опускает руки, складывает их перед собой, надеясь, что этот жест нивелирует его опрометчивость и не выдаст его блеф. Но мужик не унимается: — Застрели его и дело с концом! — вскидывает руками. — Врёт он! — Добавить убийство вдобавок к вашим преступлениям — не самая лучшая идея, — обращается Антон к тому, что держит ружьё, так как, судя по всему, последнее решение остаётся за ним. Антон очень хочет в это верить, потому что усатый тут — единственный, кто больше размышляет, чем болтает. Тот, в свою очередь, медлит, с тревогой и сомнением в глазах. В конце концов — всего лишь секунд через пять — опускает ружьё. — Сворачиваемся, — говорит он и оборачивается, всматриваясь в пустоту. Наверное, проверяет, не подъезжает ли полиция прямо сейчас. — Чего?! — вспыхивает бунтарь. — Сворачиваемся и уезжаем, — повторяет так, будто тот действительно не расслышал. Антон даже успевает немного выдохнуть. Он не задумывается пока, как будет добираться обратно и куда, он просто хочет уйти отсюда как можно дальше и при первой возможности выкурить сигарету-две. Забыть это всё как страшный сон, обнять Арсения — но сначала высказать ему всё, что он думает о его работе и шиле в заднице. Но тут бунтарь-мужик разгорается только сильнее. Он наваливается на того, что держал ружьё, и пытается отобрать его. — А ну дай сюда, сам всё сделаю, — хватаясь за ствол, шипит он. В ответ мужчина пытается оттолкнуть его в живот, но тот лишь тянет за собой. Наблюдая за этой потасовкой и машинально пятясь назад, Антон вдруг замечает за ними тень, что в темноте выглядит как ещё более чёрное, глубокое нечто. И от этого Антону становится ещё настолько тревожно, что ещё немного и его вырвет — он тут же проводит аналогию с рассказом Арсения о Смерти, которую тот якобы видел. Так вот, не «якобы», и сомнений у Антона не остаётся совсем. Она стоит, не двигается. Наблюдает. Ждёт. — Успокойся, болван, блять, я сказал уходим! Не создавай нам ещё больше проблем! — он пихает взбунтовавшегося в лицо, но тот не останавливается, практически завладевая оружием. — Говорю, врёт он, дай… Не успевает он закончить фразу, не успевает Антон отползти на достаточно безопасное расстояние, как все крики и шум перекрывает выстрел. Он сперва даже не понимает, что произошло. Его будто ударили кувалдой, отчего он упал на спину. Затем он чувствует неестественное онемение в плече и головокружение. Сильное. Такое, что он даже не может встать. — Он умер? Он слышит голоса, шум, но не понимает, откуда они, они будто обволакивают его со всех сторон. Шум сливается с голосами. — Идиот, идиот, идиот… — …уходим, сейчас же! Кажется, его окружают еще какие-то звуки, но он не разбирает их от шума, исходящего будто уже из центра его собственной головы. Даже когда внешний шум стихает — когда бандиты уходят — боль остаётся, усиливается. Ощущения, будто его обдали кипятком — ему жарко, но холодно, плечо онемело, но горит. Остатками разума он понимает, что ещё немного — и у него случится обморок, он отключится, потеряет сознание, чёрные точки перед глазами сливаются воедино, становятся пятнами, чёрные пятна будто прогрызают, впиваются в его тело, сознание, погружая в черноту всё тело, отправляя его в свободное плавание этой тьмы. Антон отчаянно цепляется за плечо, которое полыхает, горит, болит так, что он не выдерживает и начинает выть. Сквозь шум в ушах и собственный вой он не слышит ничего, какофония боли окружает его без остатка и душит так сильно, что он не просто не слышит, он не понимает даже, что сейчас происходит вокруг него. Вокруг темнота, хоть глаз выколи, ему страшно, больно, и, чёрт, лучше бы он отключился, чтобы не чувствовать всего этого. Боль бьёт его по костям, играется на каждой струнке его нервных окончаний, насмехаясь, мазохистски издеваясь, она хватает его за лицо, кричит, допытывается, не хочет оставлять его, отпустить хотя бы на секунду… Антону кажется на секунду, что если прислушаться к ней, понять её, то она отпустит. Может, она отпустит его? Заключит с ним сделку? — Антон, Антон, всё закончилось, всё будет… Он поворачивает голову набок, земля под ним опасно накреняется, трясётся и мельтешит, но он различает силуэт, наклонившийся к нему, допытывающийся, тёмный. У Антона не хватает сил на рациональность, поэтому тело отзывается раньше и реагирует на силуэт как на потенциальную опасность. — Это я, это я! Тоша, спокойно, — говорит силуэт, когда Шастун обрывочными движениями пытается отползти, подвывая. Когда сверху в их сторону светят слабым телефонным фонариком, Антон видит перед собой своё лицо. Увиденное действует как катализатор, пробуждает загнанный страхом разум — Шастун тут же понимает, кто перед ним и что происходит. Не проходит и двух секунд. Разум пробуждается вспышкой, возвращая все мысли и эмоции на место. — Арс, больная ж ты башка, блять! Ты совсем ахуел? — Антон, под гнётом адреналина и всего накопившегося, буквально орёт. И пока он делает это, в мозг иглой пронизывается осознание — что только что произошло. Он поднимается, не замечая, как Арсений помогает ему. — Ты нахера сюда попёрся, ещё и один, господи-ж-ты-блять-боже-мой, ты в курсе, что чуть не умер?! Ты, блять… — Антон, давай потом, твоё плечо… — Да похуй на плечо, плечо заживёт, я-то с плечом прострелянным, а ты бы был сейчас весь прострелянный, ты бы застреленный был бы, мёртвый, твою мать, Арсений! — Так, — Арсений становится перед Антоном, глядя на него так, что Антон каким-то неведомым образом затыкается. — Антон, я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь сейчас, ладно? И вот после этих слов Шастун продолжает молчать уже вполне сознательно, ухватываясь за хрипотцу, с которой Арс произнёс это. Потому что в этих словах Антон отчётливо слышит напоминание о такой же сцене, в которой Арсений абсолютно тем же образом кричал на него самого. Как Арсений сжимал кулаки, пытаясь сдержаться, и в итоге не сдерживался, кричал ему ровно то же самое: ты бы уже мёртвый был. — Тогда я, должно быть, — подаёт голос Антон, прокашлявшись, — теперь прекрасно понимаю, что чувствовал тогда ты. Арсений кивает, поджав губы. Понимает и это. — На том и сочтёмся на данный момент, хорошо? Остальное потом, — он аккуратно ведёт его к машине, — сейчас нужно с плечом разобраться, тут с врачами не самым лучшим образом дела обстоят. Антон позволяет отвести себя к машине, не замечая Серёжу и Диму, которые всё это время тоже были здесь. Перед тем, как сесть в салон, он оглядывается, выискивая взглядом ту тень. Тени нигде не видно.

***

В салоне под тихое сопение «Дорожного радио» царит молчание. Оно не напряженное, спокойное — каждый из сидящих в машине понимает, что, кажется, самое страшное позади, и теперь все как будто наконец-то выдохнули. Особенно Шастун с Поповым. Антон сидит, приложив лоб к стеклу, чей холод помогает справиться с головокружением. Рана явно не очень серьёзная, потому что он уже абсолютно уверенно может претерпевать боль, но крови, кажется, потерял немало — вертушка в голове премерзкая. Но это кажется таким пустяком по сравнению со смертью Арсения, что Антона нынешние последствия вовсе не беспокоят — считай, отделался царапиной. И слава богу. — Как думаешь, — практически шёпотом говорит Арс, рассматривая кольца на пальцах, — всё закончилось? Антон отрывается от стекла, невольно промаргиваясь, и задумывается над вопросом. — Я думаю, да, — в конце концов вздыхает он. — Но надо к Шеминову сходить, чтобы узнать точно. Навскидку — да. Антон глядит на Арсения, тот кивает и не отрывает взгляда от колец. Тому стыдно, явно всё ещё стыдно за всё произошедшее. Поэтому Антон решает развить тему:  — Почему они вообще хотели тебя убить? — Я в шоке, что они решились на такое. Я их поймал на браконьерстве, но что они захотят таким образом избавиться от свидетеля — до сих пор в голове не укладывается. — А что там произошло, кстати? — подаёт голос Серёжа с первого сидения, глядя на Антона через плечо. — Они промахнулись, что ли? — Шальная пуля, — Антон хмурится от того, насколько это смешное название неуместно звучит в нынешних обстоятельствах, — я убедил их уехать, но одного не смог убедить. Он попытался выхватить ружьё, а оно выстрелило и меня задело. — Убедил уехать? — недоумевает Попов. — Каким образом? — Ты в руке телефон держал, когда мы поменялись, — ухмыляется, — я сказал, что всё это время снимал их и уже отправил видео в полицию. Арс вытаращивает глаза. — Чего-о? Какой «снимал»? «Отправил»? Да там же темно, как в аду, и сеть не ловит! — Ну, я старался быть убедительным… Типа, уверенно говорить. И понадеялся на их неграмотность в вопросах техники, — Арсений трёт пальцами лоб, что-то бормоча, — ой, — цокает Антон, — знаешь, у меня не так много времени было, чтобы придумать что-то более стратегически продуманное! — И это вас спасло, — констатирует Дима, не отрываясь от дороги. Они все неизменно продолжают думать и говорить об этом, как об «их» спасении — не только Арсения или Антона, а их обоих. Если бы смерть всё же произошла, то неизвестно, кто именно бы умер — душа Антона и тело Арсения? А если нет, то сразу оба? Кто-то один? Думать об этом никому не хотелось, хотя никто не может отогнать от себя мысли об этой гипотетической загадке. Но суть в том, что, даже если бы физически умер кто-то один, то всё равно стоило бы говорить об этом так, что умерли оба. Потому что, умри один, душа оставшегося вряд ли могла бы зваться живой. Не после всего, через что они прошли вдвоём. Они подъезжают к домику через пятнадцать минут. Дима обрывает зазевавшегося Серёжу, начавшего было смотреть на столь яркие загородные звёзды, и пихает всех в дом. Антону странно вновь оказаться здесь — в месте, где всё началось. Он думает — а станет ли это ещё и местом, где всё закончится? Садится на кровать, на которой — прямо здесь — впервые знакомился с Арсением, с его работой, которая только что его чуть не сгубила. — Арс, — Дима зажигает откуда-то взявшуюся сигарету, — принесёшь аптечку? — Арсений угукает и подрывается к сумкам, а Дима наклоняется к Антону. — Сможешь верх снять? Антон кивает, завороженно смотря на Позова. Последний замечает это и дёргает бровью. — Ты чего? У Антона натурально потряхивает руки и саднит горло. — Можно мне… — осторожно спрашивает он, кивая носом на сигарету. — А… — Дима смотрит на Антона, на свою сигарету, и пожимает плечами. — Конечно, живчик. Но сначала рану посмотреть надо. Поэтому Дима даёт свою сигарету, чтобы Антон сделал пару затяжек. Все тело отзывается блаженной благодарностью и усиливающимся головокружением даже на такой мизер. — Так, ну, давай посмотрим, — докурив, Дима подсаживается к Антону, и смотрит на залитое кровью плечо. — Не болит что ли? — спрашивает он из-за того, что все эти действия Антон претерпевает тихо и спокойно. — Болит, — буркает Шастун. — Тебе очень повезло, — игнорирует Дима ответ и переходит сразу к сути, протирая влажным полотенцем кровь вокруг раны, — пуля тебя буквально задела, кости никакие не повредила, только рассекла мышцы, но это заживёт. Арс, слышишь? — кричит через плечо. — Ага, — бросает запыхавшийся Попов, неся в руках аптечку. — Жить будем. Отличные новости. — Рану зашить надо, достань, пожалуйста, оттуда, там так и написано: «для швов». В первую секунду Антон поражается, что у этих двоих схвачено настолько всё — у них в аптечке есть даже набор для зашивания ран! А на вторую секунду челюсть Антона невольно опускается, а глаза — расширяются. — Погоди, меня чё, ты зашивать будешь, что ли? — спрашивает он, немного отодвигаясь от Позова. — Эй, всё нормально, он умеет! — Арсений выставляет руки вперёд. — Вон, посмотри на ногу, он мне там зашивал уже. Антон, не сводя взгляда с Арсения, подтягивает штанины. Опускает взгляд и, действительно, видит багровый, но ровный шрам на лодыжке. — Уж не знаю, где он этому научился, — Арс достаёт из сумки-аптечки также наполовину пустую чекушку, — но научился ведь. — Я в армии научился, — каменным голосом говорит Дима, принимая приборы и чекушку, начиная обрабатывать всякие стрёмные штуки спиртом. — Ты ж откосил от армии? Из-за зрения. — Ну-у, на военной кафедре в универе научился, окей. Слушая этот диалог, глядя на то, как Дима поливает водкой руки и иголку с ниткой, Антон не сказал бы, что уверен на счёт того, что сейчас будет происходить. От сплошных сомнений у него усиливается трясучка рук, распространяясь по всему телу. — Так, — Дима, аккуратно держа иглу, оценивающе осматривает Антона, который дрожит как осиновый лист. — Держи-ка, допивай залпом, тут глотка на три как раз. Антон неуверенно принимает бутылочку, морщась от запаха. — А нам точно надо это делать прямо сейчас?.. — Ну, хочешь, прям так начну? — Дима подносит иглу к плечу, и Антон тут же вздрагивает. — Нет-нет-нет, всё, — Антон подносит горлышко к губам и выливает всё содержимое разом. Пока он морщится и пытается вздохнуть, молясь о прекращении этой адской горечи в глотке, Дима поддевает иглой нужный участок кожи. Теперь Антон понимает, зачем нужен спирт — ощущения от этого пойла перекрывают даже ощущения того, как тебя протыкают иглой. Поэтому «операция на коленке» начинается и проходит быстро, почти безболезненно — пуля ощущалась куда более неприятно. — Интересно, — говорит Арс, промакивая сухим бинтом рану, чтобы Диме легче было накладывать швы, — почему мы всё ещё не поменялись обратно? — Думаешь, ещё не закончилось? — спрашивает Антон и шипит от движений иглы. — Может, чтобы Антон дал показания, — сипло произносит сосредоточенный Дима. — Он видел в лицо тех людей и сможет их опознать. — Мы как раз с Димой думали поехать к этому охотничьему инспектору с рассветом, он ведь свидетель, — говорит Серёжа. — А потом — в полицию. — Может, не поменялись, потому что судьба слишком заботится об Арсении и не хочет, чтобы он проходил через… ай-яй-яй! — Антон дёргается, когда Дима затягивает особо широкий участок раны. — Это получается, — подхватывает Серёжа скорее для того, чтобы отвлечь Антона, — что судьба думает, что Арсений — слишком неженка для швов? Антон с Димой аккуратно хихикают, а Арсений возмущённо тянет «эй», чем заставляет их смеяться ещё сильнее. — Кто тут в одиночку вывез плёнку из Северной Кореи и пережил обезьянник в Венесуэле? Вы чё, стебётесь?! — Так, тихо все, наделаю лишних дырок сейчас! — продолжая сдавленно смеяться просит Позов. Уже через пятнадцать минут Дима завязывает последний узел, и Антон, корчась, выворачивает шею, пытаясь посмотреть на плечо. Арсений же облегчённо выдыхает и откладывает марлю. Встаёт — аккуратно, потому что в глазах у Антона действительно не просто «мушки», а целый их рой, — подходит к чайнику, чтобы заварить чай. За местами мутным оконным стеклом, обрамлённым старым деревом, небо светлеет — можно уже видеть восходящее солнце рядом с неторопливо исчезающими звёздами. Это мгновение — конкретно этот миг — ощущается таким спокойным, умиротворённым, что Арсений испытывает то редкое чувство, которое возникает при лицезрении простых вещей, ощущение самой радости жизни. Возможность дышать свежим воздухом, испытывать эмоции, наблюдать за красотой природы. Влюблённость в мелочи жизни — в это сонное дыхание солнца на лице, тихие, но завораживающие звуки рассвета. Единственный минус, который омрачает такие мгновения — понимание, насколько скоро они закончатся, сменившись привычными и рутинными. Вот и сейчас — Арсений глядит, чуть прищурившись, на восход, а в душе уже зарождается тоска о том, что ещё чуть-чуть — и это пройдёт. Так оно и происходит — щелчок вскипевшего чайника возвращает Попова в реальность. — Повязку не снимай и не трогай, ватку надо будет потом менять раз в час-два, — по-хозяйски заканчивает инструктаж Дима. Антон кивает, легко дотрагиваясь до плеча, как бы пробуя. — А мы, — Дима отходит к Серёже, — пойдём. К дяде Ване этому несчастному, закончим всю эту браконьерскую херню. С этими словами Арсений растерянно смотрит на четыре чашки, которые он откопал для чая. Убирает две, оставляя только для них с Антоном. — Я всё ещё в шоке, что со мной всё это происходит, — восхищенно бормочет Матвиенко, натягивая куртку, — Тох, от души спасибо, что втянул, я как будто в фильме каком-то. — Обращайся, — хмыкает Шастун уже выходящим за порог ребятам. Хлопок двери, повлекший за собой волну промозглого воздуха. Звуки удаляющихся шагов, затем — мотора машины. Арсений несёт две чашки, из которых поднимается пар, двигает табуретку к кровати и ставит чай на неё. Садится рядом с Антоном. По телу проходит волна мурашек. Наверняка, это от остаточного холодного воздуха. Антон бездумно проводит пальцами по краю повязки, Арсений щупает рельеф кольца на указательном. Тишина оседает щупальцами на глотке, так и просится быть заполненной, но никто не осмеливается первым её нарушить. В итоге даже в такой маленькой компании срабатывает «эффект толпы» — каждый ждёт, что второй начнёт говорить. И, конечно, когда тишина достигает критического момента, говорить начинают оба: — Слушай… — Я… …и тут же замолкают. Антон берёт свой чай и утыкается в него, хлюпая от края чашки, тем самым показывая, что уступает первенство Арсению. — Говори, — кивает Арсений и машет ладонью. — Нет, ты говори, — тихое бормотание из-за чашки в ответ. — Говори, говори, ты первый начал. Антон, может, и хотел бы еще одним циклом перекинуть слово Арсению, но тогда эта сцена рискует стать ещё более неловкой, поэтому Антон всё-таки опускает чашку от лица. Покусывая щёку изнутри, перебирает возможные варианты, с чего можно начать. — Я же говорил, что подмена не работает в одну сторону, — чуть задумавшись, выдаёт Антон. Решает начать с самого актуального. Арсений понуро кивает, а Антон отвешивает себе мысленный подзатыльник — понимает же, что Арсению не стало менее стыдно за такой максимально необдуманный поступок. — А я, — последующие слова тут же кажутся сухими, как сухарь, застревая в глотке. Антон на автомате запивает их чаем. — Я Смерть видел, кажется… — Ну вот, я же говорил… — А… — Ага… И снова тишина. Оба не имеют ни малейшего понятия, как им переступить эту дурацкую черту. Антону начинает казаться, что этому помогут только крайние меры — например, чашку разбить, джигу станцевать… — Хэштег «яжеговорил», — неуклюже шутит Антон. Ну, а что ему ещё остаётся. Арсений вскидывает брови, умилённо улыбаясь. — Ну дурак, а. Антон усмехается и дует в чашку, отпивая. Затем смотрит в глаза Арсению, и взгляд — спокойный такой, невозмутимый. Арсений чувствует, что сейчас действительно его черёд говорить, и взгляд мальчишки ещё раз напоминает об этом, являясь для Попова грёбаной конечной точкой. Будто зрачок в голубой радужке служит маркером, как на гугл-карте. Вы здесь. Тут. В настоящем, и давно уже не в прошлом. — Двусторонность подмены действительно оказалась проще, чем я себе навыдумывал… Антон рассеянно кивает, не сводя взгляда с Арсения. — Я… должен объясниться, — пытается сделать голос более твёрдым, придать самому себе уверенности. — Не должен, Арс, я всё понимаю. — Но всё же. Я очень подло с тобой поступил, уехав и ничего не сказав. Странным был, манипулировал тобой. Я хочу объяснить, почему я так себя вёл и попросить прощения. Возникшая сейчас тишина — куда более благодатная, чем предыдущая. Теперь она ощущается пряной, прогревшейся солнечными лучами пылью в воздухе, которую рассеять очень просто. Поэтому Арсений делает пару вздохов, настраиваясь, и, получая от Антона молчаливое одобрение, говорит: — Раньше я был другим, знаешь… я не был внимательным к дорогим мне людям, всё, что у меня было, я принимал за должное. Из-за такого моего отношения я ничего не делал, чтобы помочь Марине — моей девушке, которая в конце концов покончила с собой. С подменой, со встречей с тобой, я подумал, что это испытание мне от Судьбы — исправить то, в чём провинился раньше. Спасти твою жизнь взамен жизни Марины, которую я спасти не то что не смог, а даже не пытался. И когда мы привели твою жизнь в порядок, когда я увидел, что Смерть, преследовавшая тебя, испарилась, я подумал, что этот долг перед Судьбой исполнен, что теперь я должен оставить тебя. И что тот факт, что я тебя полюбил, — Арсений не замечает, как Антон чуть вздрагивает после этого слова, — является дополнительной карой за то, как я поступил с Мариной, типа, процентом сверху. Арсений берёт паузу и наконец поднимает взгляд на Антона, утопая в той теплоте, которая сейчас в его глазах. Силой выдирает себя оттуда — потому что ещё не время, нужно продолжать. — Это было глупо, это был мой личный самосуд над собой же, и воздвигнутые мной рамки задели тебя. Но сейчас я понял это, и поводом стала не только моя Смерть, с которой ты столкнулся — я понял это ещё до. Но для этого мне понадобилось совершить все эти манипуляции над тобой и свалить на другой конец страны… Я уже говорил это, но сейчас повторю — более осознанно, так сказать, и искренне: прости меня, Антон. Я абсолютно запутался в своих установках и завёл себя в ловушку, но теперь я, наконец, освободился из неё. Закончив, Арсений глубоко дышит, еле сдерживаясь, чтобы в открытую не задыхаться — сердце колотит так, будто он пробежал марафон и вдобавок ко всему пришёл к финишу первым. У Антона — точно так же, только сердце стучит ещё громче — как у пришедшего последним. Отбойным молотком колотит по рёбрам. Попов сдержанно молчит, минуту смотря в пол на отсветы раннего солнца, и поднимает чистый взгляд. Антон всё ещё молчит, и Арсений нечеловеческим усилием ворочает языком, размыкая пересохшие губы: — Сейчас я хочу просто быть рядом с тобой, когда подмена закончится окончательно — хочу. Но после моих закидонов ты имеешь полное право отказаться… Я не какой-то чокнутый собственник и манипулятор, ну, стараюсь им не быть, по крайней мере, я всё пойму, если не хочешь меня — не буду, но буду рад, если мы… Не успевает договорить, как чашка — благо что не разбивается — из рук Антона полётом ставится на табурет, а Антон — практически таким же полётом — приникает и заключает Попова в объятия. Быстро, крепко. Обхватывает сильнее, гладя по спине, и оба утыкаются друг другу в плечи, выдыхая, вдыхая, жмуря глаза. Одновременно мир вокруг кажется им какой-то вертушкой, недетской каруселью с лошадками. В домике, в этой русской глуши, смыкается будто весь мир, всё что есть в этом мире важного. Они сидят так будто целую вечность, выравнивая дыхание в единое, когда в один момент Антон чуть отстраняется, беря в ладони лицо Арсения. — Я тоже полюбил тебя, Арс, — хрипло, до адского пекла хрипло говорит уже своим голосом Антон. И то, что было поначалу вестником конца, стало в итоге основанием для прекрасного и нового.