Артист заброшенного театра

      Актер стоит на стене и читает зазубренный монолог Шекспира, с которым выступает тут который раз. И вроде это должно было надоесть: изо дня в день одно и то же, но этот человек погружается в свою роль так сильно, что на самом деле перенимает все эмоции персонажа, его переживания и даже мыслит как он. Про таких людей говорят, что они родились под знаком близнецов, кто-то называет их мечтателями, а кто-то лжецами, раз им не составляет труда стать другим человеком. И лишь единицы, лишь знающие люди назовут тех великими актерами, но и тогда не захотят познакомиться с личностью, скрывающейся за этим талантом. «Все гении с придурью» — неустанно повторяют в обществе. Кто-то начинает верить. Самое страшное, когда в это верят сами гении.       Спектакль окончен. В зале раздаются овации, свет включается, а актеры кланяются, пока в них летят многочисленные букеты цветов. А этот актер кланяется пустому залу и повторяет благодарственные слова, улетающие в пустоту. Ведь оваций нет. Как и света, за исключением принесенных им еще давно нескольких лампочек. И букетами даже не пахнет. Однако на лице гения все такая же счастливая улыбка, а ноги не прекращают свой поклон. Он еще несколько минут будет благодарить призраков зала, пока голубь не влетит в закрытое окно, напугав человека до прединфарктного состояния. И лишь тогда он поймет, что опаздывает домой вот уже на час.       Идет он по знакомой, вытоптанной его старыми башмаками и пропитанной его одеколоном за пару копеек тропе совсем не спеша, — ведь зачем спешить, если и так безбожно опаздываешь в ненавистное тобою место — изредка пиная надоедливые камешки, и мечтает о совсем иной жизни, где он — герой, спасающий прекрасных дам от злодеев и чудовищ. Вот только у этих дам почему-то одно и то же лицо. Круглое лицо с оливковыми глазами, обрамленное двумя каштановыми локонами. Екатерина. Его персональная Джульетта, с которой, он надеется, у него не будет столь грустного конца, как у Шекспира. А потом одергивает себя. Вот бы еще начало было.       Во дворе перед разваливающимся на части домом играют соседские дети. До одури противные. Но и в половину не так ужасны, как их мать. И вот мячик, заштопанный неоднократно ниткой, прилетает ему в затылок. Как и вчера. Как и позавчера. Компания из шести детишек не извиняется, лишь злобно хохочет, пока он направляется к себе домой. А в подъезде ему в нос забивается запах мочи и протухшего мусора.       Открывает входную дверь он как можно тише, хотя точно знает, что это бесполезно: у его матери слух как у летучей мыши. Он заходит на порог в тот же момент, как включается почти перегоревшая лампочка. — Уже половина десятого. Комендантский час был полтора часа назад. Где ты шлялся, щенок неблагодарный?! — громом разносится крик, и он каждый раз клянется, что однажды из-за этого крика весь дом рухнет, похоронив всех своих жителей. Стул с облегчением скрипит, когда эта женщина встает с него и самым стремительным шагом, на который только способны ее коротенькие ноги, приближается к сыну, смотря на него снизу и положив свои массивные руки на необъятную талию. — Меня опять на работе задержали, — врать он не умел никогда. Хоть и казалось бы, каков актер! Но он в сторону отводит темные глаза, замечая быстро перебирающего таракана, шмыгнувшего под шкаф, что старше его бабушки. — И из-за чего это могли задержать уборщика паршивой школы!? Ты никогда не умел врать! А ведь так порывался стать актером! Правильно я сделала, что забрала тебя с этого проклятого места, где учительница была такой стервой!       Он никогда не спорил с ней, про таких говорят «кишка тонка», возможно, если бы он боролся за свою мечту, он бы смог донести до матери, что эту учительницу она называет стервой, лишь потому что та куда красивее и моложе ее. Он бы объяснил, что место не плохое, просто его мать – скряга, считающая каждую копеечку и тратящая остатки на любимого младшего сыночка, который даже пару раз в год, по праздникам, звонит с неохотой. И он продолжает говорить из раза в раз: «Простите, Людмила Борисовна» и стягивать свой ремень, передавая тот в неухоженную руку матери.

***

      В этот раз на сцене он воображает себя отважным Гриневом, у которого все в жизни идет как по маслу: и девушка имеется, и в живых остается лишь с помощью удачи, и счастливая жизнь на свободе прописана.       Он играет в темноту большого зала не первый год и привык к этому месту, его ничего не смущает в нем: он уже размышлял про такое удачное здание не раз и не два. Почему столь прекрасное место заброшено, почему заброшка не стала пристанищем бомжей да наркоманов, как это случается со всеми зданиями в этой стране, кому в голову могла прийти столь чудовищная мысль оставить пылиться храм искусства? И если в первые дни он относился весьма скептически к своей находке, сейчас он пытается выжить из нее все соки. Его не смущает ни одна деталь здесь. Все кресла погрязли в паутине невинных пауков, очищающих мир от назойливых насекомых, кресла и зеркала скрылись в сантиметровых слоях пыли, на балках под потолком мог обнаружиться ворон, а еда птички жила в прогнивших половых досках. И многие бы побрезговали не то что жить здесь, но пробыть больше пяти минут им было бы в тягость, но только не ему. Это место – его пристанище, его укрытие от всего, что находится за пределами этого заброшенного театра. Потому что за его пределами — пустота.       Конец сцены. Он замолкает и готов вновь довольствоваться аплодисментами в тишине, но из кромешной тьмы доносятся энергичные аплодисменты и возгласы восторга. У актера сердце остановилось, он мечтал, чтобы доски на сцене проломились под его весом, чтобы он спрятался в бездне от глаз человека, чье лицо он представляет перед сном. Он всегда сумеет узнать ее. Екатерина смеется и подбегает к сцене, к свету, и свет лениво очерчивает ее силуэт, пока она совсем не попадает под нежное желтое свечение, окончательно доказывая свою реальность, свое существование. Она одета в легкое черное платье с мелкими узорами красных роз, прикрытое алой шалью. От нее доносится легкий аромат неизменных духов «Красная Москва». А его взгляд снова застревает на ее оливковых глазах, подведенных синим карандашом. — Ты был великолепен! — улыбается девушка, хлопая в ладоши в последний раз. Она выглядит как счастливый ребенок, получивший рожок мороженого, когда его даже не просил. У него дыхание перехватило, когда он увидел ее, но Дмитрий не обращает на это ровно никакого внимания. А ведь так и задохнуться недолго. Она смотрит на него, ожидая ответа, ожидая хоть малейшего звука, но он нем, даже нечленораздельные звуки не покидают его рта, и тогда она продолжает нахваливать его.       Он так не волновался со дня, когда случайно подглядел, как директор изменяет своей жене с несовершеннолетней ученицей. Он не привык играть на публику, не привык играть хоть для кого-то, кроме пустых кресел, и уж точно не привык, что на него смотрят с таким восторгом, как это делает сейчас девушка его мечты. — Дмитрий Васильевич, это действительно было восхитительно! Говорю вам, как учитель литературы. — Просто Дима, — он резко замолкает, не понимая, кто это сказал. — Хорошо. А я Катерина. Жутко уж мне не нравятся другие формы моего имени, — забавно морщит носик девушка, и он специально задерживает выкрик «Я знаю». Он же не хочет, чтобы она подумала, будто он какой-то сталкер. Он лишь умеет быть невидимкой. — Запомню. — Как давно ты нашел это место, Дима? — она показательно делает ударение на его имени и тянется рукой к серому, безликому светильнику, заглядывая в зал. А со сцены виден лишь ослепляющий тебя свет и тьма зала. —Пару лет назад. — И часто бываешь? — Каждый день. — Репетируешь свои роли? А где ты выступаешь на самом деле? — Нигде, — отзывается Дмитрий, упирая взгляд в стену. Он так не любит говорить о своем хобби, не думал, что ему придется делиться своим убежищем с кем-либо. И еще больше он не любит, когда кому-то открываются его странности. — Так ты — артист заброшенного театра? А не бывает тебе здесь одиноко? — Нет, — он держит свои мысли «Мои образы — мои друзья» при себе и поворачивается к ней лицом, сталкиваясь взглядом с ее пронзительными добрыми глазами. — Никогда? — Нет. — Не возражаешь, если у тебя появится один зритель?       Тонкие губы сами искажаются в улыбке, не слушая хозяина, что это очень плохая идея.

***

      Уже два месяца он сияет от счастья. Последние два месяца самые сносные в его жизни. Она приходит на каждое его выступление, дарит громкие аплодисменты и восхищенные комплименты. Он узнал о Катерине все, о чем мог догадываться лишь по слухам, случайным подглядываниям и мимолетным наблюдениям. Например, что субботники — ее любимый день в году, что она прочла все книги в школьной библиотеке или что пьет исключительно зеленый чай. Все эти мелочи про нее когда-то были в его голове, но со временем забылись, как мы забываем лицо прохожих.       Они стали лучшими друзьями с постоянными словами девушки на губах «Я люблю тебя, Дима» и сладкими поцелуями в темноте зала.       В заброшенном театре они являются влюбленными, но он до сих пор не знает, в какой стороне она живет: как ни пытайся он оглянуться на уходящий ее силуэт, она всегда успевает скрываться за постройками и без огласки пойти домой.       В школе они едва обмениваются взглядами. Так что его идея жить лишь театром становится все менее безумной, а мысли о том месте всегда положительные.       Он воображает, что это некая игра: притворяться, что они не знакомы на публике, но игра идет по швам, когда он видит заплаканную учительницу, выбегающую из кабинета директора сквозь школьный коридор, заполненный подростками. — Катерина! Катерина! — он тут же бежит за ней и трогает за руку. — Что случилось? — Ничего, Дмитрий Васильевич, все в порядке, — она вытирает тыльной стороной руки горькие слезы, а ее пышная грудь прыгает на месте в попытках выровнять дыхание. — Перестань, какой я тебе Дмитрий Васильевич, расскажи мне, в чем дело, прошу, — у девушки перехватывает дыхание, а взгляд меняется. — Это вас совершенно не касается! Мы с вами даже не знакомы! — она одергивает руку и делает два крохотных шага назад. — Да перестань притворяться! — теперь даже самые ленивые поворачивают головы в их сторону и внимательно наблюдают за драмой посреди коридора. — О чем вы…? — Мы встречаемся уже два месяца! — в глаза девушки вновь набегают слезы, в этот раз уже не от обиды, но от страха. — Что вы такое говорите?! — Да брось, Катерина, ты прекрасно знаешь, о чем я. Или что? Тебе стыдно, что я — никчемный уборщик?! — он никогда не вел себя так агрессивно, но ничего не мог с собой поделать, ведь его любимая девушка, которая еще недавно так украшала его жизнь и дарила ей смысл, теперь смотрит на него, как на пустое место. — Что я — маменькин сынок без цели в жизни?! Да!? Тогда зачем ты вообще решила узнать меня и влюбиться?! — Дмитрий Васильевич, прошу, вы несете какой-то бред, — в его глазах читается безумие, и ей хочется просто сбежать от него, что Катерина и пытается медленно и аккуратно сделать, но он хватает ее за предплечье и трясет, продолжая кричать. — Я несу бред!? Да как ты смеешь?! За что ты так со мной?! — она уже не сдерживает слез и с трудом произносит: —Пожалуйста, перестаньте, — на ее щеке тут же появляется красный след от его хлесткого удара, и если бы он не удерживал ее, она бы наверняка упала навзничь. — Скажи им! — он хватает ее за щеки и поворачивает к столпившимся у подоконников ученикам. — Скажи им, что мы вместе! Что ты любишь меня! — Я не понимаю, о чем вы! — он снова ударяет ее, но в этот раз кулаком в глаз и позволяет упасть на линолеум, а заплаканная Катерина пытается отползти от него подальше.       Когда его оттаскивали два физрука, Дмитрий кричал, какая же она стерва.

***

      Его мать чуть ли не с улыбкой на лице подписывала документ на сдачу того в психическую больницу, ведь ее сын опасен для общества. А у него перед глазами стояли лишь оливковые глаза, легкие поцелуи на сцене и вопросы... множество, множество вопросов.       И ответ на самый важный он нашел. На вопрос, который уничтожал все другие, ведь они были бессмысленны теперь. Ответ нашелся в пустой палате, освещаемой лишь луной за окном. — Привет, Дима. — Так ты не реальна. — Я очень реальна. Просто существую только в твоей голове. Однако теперь мы никогда не расстанемся. Мы будем вместе, — она приблизилась к Диме, положила руку ему на щеку и поцеловала, умоляя не отпускать ее.       А он смотрит в оливковые глаза, на белоснежную комнату, и слеза скатывается с его щеки. — Да.       А гении все с придурью.