От заката до рассвета

      — Я хочу домой, — тихо произносит Брант, подняв глаза к масляному небесному светилу. Ночь выдалась неспокойной: снаружи завывал ветер, с огромной скоростью прогоняя по небу толстые клубящиеся тучи, и луна — сегодня больше, чем обычно — часто скрывалась. От этого Еве становилось не по себе; привычная атмосфера спокойствия канула в небытие.       — Ты говорила, что любишь это место, что оно — часть тебя самой, — Апшер крадучись подходит к ней со спины и, не касаясь, ведёт ладонью вдоль руки, а Ева ощущает, как от него веет холодом. — Всё здесь твоё.       — Потому что ты так хочешь.       — Ева, — мужчина разворачивает сто двадцать седьмую к себе лицом, — нет.       Девушка уже не в первый раз затрагивает эту тему, и с каждым разом Майлз лишь сильнее раздражается.       — Ты не можешь запретить мне уйти, Майлз, — возражает она.       — Ошибаешься, — его ледяные пальцы огибают тонкую бледную шею, путаются в волосах и отвлекают внимание, пока репортёр склоняется к губам девушки, намереваясь поцеловать.       — Думаю, ты недооцениваешь меня. Я могу быть достойным соперником, — Брант перехватывает руки репортёра и, крепко сжав широкие запястья, отбрасывает от себя. Апшер ощущает физическую силу сверхчеловека, но в её словах нет долговременной уверенности, чтобы соперничать с его нерушимой авторитарностью.       — Да что ты говоришь…       Вокруг Апшера нарастает чёрный ноздреватый дым, и его ретивый устрашающий пляс усмиряет самоуверенность Евы. Свидетель сотен смертей, вынужденный пойти на безумство, заплативший жизнью за откровения, Майлз не говорил с ней на тему того, что он такое. Намекал да подчёркивал — не более. Девушке хотелось знать всю правду, каким бы отвратительным скелетом в шкафу та не оказалась, и ради этого знания ей пришлось повозиться. Некогда собранные Апшером папки с документами, его пожелтевший блокнот с заметками, характер которых динамично скатывался в чёрную сатиру, и разбитая камера с записью последних часов человеческой жизни — она бы набрала максимальный балл в состязании по складыванию пазлов, но исчерпывающий ответ мог дать только сам Майлз.       А он ведь защищал её от разочарования как мог.       — Я уже знаю, что ты незапланированный эксперимент.       — Жертва, скорее, — пожимает плечами Апшер, мягко опускается на пол и делает несколько аккуратных шагов к девушке; обнимает и шепчет: — Но кем бы я ни был, тебе нечего бояться. Это место любит тебя вместе со мной. Здесь в безопасности можешь оставаться только ты, только тебя оно принимает и только тебя станет защищать. Пойми, оно не сможет без тебя. Мы все погибнем, если ты исчезнешь.       Ева обхватила себя руками за плечи.       — Человеку с живым сердцем тут не место.       — Тогда, может, мне стоит выдрать его из твоей груди?       Он со злорадной усмешкой отвечает угрозой на небрежный намёк, а Ева, вырвавшись, бросается подальше от Майлза и его оскалившегося демона.       Блоки встречают и провожают беглянку молчанием, ждущим её возвращения. Коридоры бегут вместе с ней в обратном направлении; босые ноги скользят, встречаясь с поворотами, и испуганное дыхание прерывисто всхлипывает. Путь ложится через тюремный двор по выученным дорожкам, оставляя в лёгких холод ночи, затем вновь по лабиринту меж бесконечных стен. Узкая лестница вниз ворчливо скрипит под быстрыми шагами. Столы со старыми швейными машинками вызвали мирные ассоциации, и Ева, замедлившись, остановилась возле заляпанного грязью окна. Рой пылинок сонно танцует на голубой дорожке лунного света, вздрагивая от взволнованного дыхания; страх слабее раздражает струны нервов, с поклоном уступая место осознанию. Брант разглядывает печальный лунный лик за мутным треснувшим стеклом и ищет в нём сочувствия, ощущая, как в груди нестерпимо ноет, зудит от плотоядной тоски.       Теперь единственный, кто бежит без оглядки — время.       Сзади тяжелеют шаги, а за ними шуршит по полу мягкость шёлка. По длинным смоляным волосам Брант с высоты, превышающей её рост, струится холодное дыхание.       — Что-то случилось, дорогая? — Глускин заботливо кладёт ладонь ей на плечо.       — С Майлзом поссорились немного.       — Хозяин сделал тебе больно?       Повернув голову, девушка ловит внимательный взгляд безумца. В голубых омутах бессмертной души с новой силой пляшет обожание, потому Ева с трудом может сосредоточиться на вопросе Эдварда. Она качает головой, делая для себя вывод о том, что зря дала волю эмоциям.       — Он скорее оставшиеся пальцы себе отрежет, чем причинит вред мне, ты же знаешь.       Усмешка берёт под руки иронию и каламбур.       — Его слова могут больно ранить.       — Всё в порядке. У нас и раньше случались моменты недопонимания, но никогда ничего серьёзного. Мне нужно было спустить пар.       — Ложь. Я чувствовал страх, с которым ты бежала сюда, — её плечи он укрывает белым кружевом, что принёс с собой. Движения призрака нежны, едва ли откровенны. Ничего лишнего или пугающего, пока он резко не поднимает голову. — И стервозная гончая тоже уже здесь.       В длинном просторном коридоре, от пола до потолка, от стены до стены увязшем в ночной мгле, гулким эхом отдаются шаги. Они медлительны, уверены и в беззвучной пустоте одиноко поют страшную клацающую песнь. Брант узнала бы этот стук сбитых каблуков о скрипящие половицы из тысячи — шаги демона слившегося с человеческой плотью.       Беспокойно заправив смоляные пряди за ухо, Ева отступила от Эдди на те допустимые пару шагов, которые спасут их от непредсказуемости Апшера, чья горделивая фигура уже замерла в широком проёме. Попытки сбежать, скрыться, затеряться в стенах психиатрического центра с его колоссальными размерами бесполезны, ибо Майлз был быстрее, сильнее, а кроме того всегда безошибочно знал, где и кого — в особенности Брант — следует искать. Трёхгранная симбиотическая связь с лечебницей достигла невероятной силы за минувшие пять лет: Апшер чувствовал всё, что заперто здесь, и стоило ему только захотеть, прислушаться, всё скрытое обнаруживалось как на ладони.       — Моя маленькая неблагодарная Ева, — глаза журналиста выражали жгучее неодобрение вплоть до момента, пока он не шагнул вперёд, протянув к ней руку. Поддаваясь наитию, сто двадцать седьмая неловко отшатнулась в противоположную сторону, заставив пальцы мужчины скрючиться в кулаке; затем его рука поникла вдоль тела. Между ними пролегало расстояние не менее десяти шагов, но там, где во взглядах схлестнулись интересы и принципы, оно ушло в минус.       Ядовитая желтизна глаз демона выжрала пустоту в светлом силуэте девушки и с удовольствием перекинулась на Эдди, с хладным намерением решившего остаться на месте. Пожелай Глускин — ничего не изменится, и Майлз вновь заберёт с собой единственную причину, по которой «жених» готов принимать нежеланного Хозяина. Для безумия нет исключений, потому у Глускина нет выбора, кроме как покорное ожидание.       — Мы, кажется, договаривались, — тихо напоминает бывшему маньяку в равной мере бывший журналист о том, чего Ева не понимает.       — Эгоисты и тираны не умеют договариваться, — внешне Эдвард смело держит дистанцию и соблюдает формальности их классового неравенства, но обратная сторона медали поржавела вплоть до коррозии.       — Меня раздражает твой унылый способ казаться благовоспитанным убийцей. Знаешь, я бы прикончил тебя прямо здесь, если бы не знал, что ты уже умер.       — Эта психлечебница за горным хребтом похоронила меня, мою волю и права. И шансов против тебя у меня нет, — мягкий смех Глускина просачивается холодом под кожу Евы.       Сверхчеловек легко остаётся под дурным впечатлением от антагонистского противостояния.       — Тебе не получить то, чего ты ищешь, а мне будет на ком отыграться, если Ева уйдёт, — взахлёб смеётся Апшер, лохматя волосы. Его лицо почернело, пропустило на свет очертания кого-то уродливого. Мгновение — и он оказался невыносимо близко за её спиной, распуская и волоча за собой рваные клочья мглы, пропитанной ужасом.       Расширенные глаза девушки неестественно полыхают голубым неоном под натиском паники; самая тонкая грань терпения обещала рассеяться в любую секунду. Часто, громко дыша через приоткрытые губы и плотно стиснутые зубы, Брант смотрит в искривлённое лицо первобытному страху, что обездвижил мысли и тело, наполненное адреналином сверх силы.       — Я не прощу тебя, если они пострадают.       Майлз лениво переводит на неё взгляд, холодный, чужой. Мрак возвращается к чудовищу — оно явно проигрывает в перетягивании каната с прошитыми на каждом узле желаниями. Ева остановила Вальридера; демон остался в клетке, ведь она держит разбитую душу репортёра по ту сторону прутьев.       Вальридер беснуется, прячась во тьме, а человек выдыхает.       — Нужно было с этого начинать, — он направляется к выходу легко и непринуждённо, словно ничего не произошло.       — Одиозный писака, — гаркает Эдди тому в спину.       — «Если я напишу всю правду, которую узнал за последние десять лет, порядка шестисот людей, включая меня, будут гнить в тюремных камерах по всему миру, от Рио до Сиэтла. Абсолютная правда — это редкая и опасная штука в мире профессиональной журналистики…» — развёрнуто цитирует Апшер. — Хантер Томпсон и Том Вульф гордились бы лучшим гонзо-журналистом современности!¹ Идём, Ева, скоро рассвет...       Брант поджимает губы.       — Иди, дорогая. Я буду ждать тебя после нового заката, — подталкивает бесцветный голос Глускина, после поражения решившего отвлечься тем, чтобы поправить бабочку и перчатки.       Под собственное тихое пение он развернулся и побрёл прочь. Мотив растворился в окровавленной стене, как и сам призрак.

***

      — Ну не молчи, — Майлз нависает сверху, придавливая Брант к постели своим весом. Под голодным взглядом беспалая жилистая рука очерчивает контуры лица, задерживается возле упрямо отведённых голубых глаз, спускается к губам и, не касаясь кожи, проползает по шее к груди. Мужчина жмётся к теплу Евы, когда не слышит ответа. Его ледяные губы мимолётно касаются основания хрупкой девичьей шеи, скользят вверх вместе с мурашками и с осторожностью льнут к коже за ухом сто двадцать седьмой.       Вальридер подло копается в сером веществе, коверкает заведённые границы близости, пока трусливый человек по соседству тихо скулит о справедливости. Да, будь то прежний гуманист с первых полос новостных газет, наверняка бы понравился Еве соразмеренной добротой и романтичностью, достойной лирического персонажа популярного женского романа. Чёртов герой, награждённый посмертно — настолько особенный, что до последнего кирпичика заражённая, изгнившая в капкане чудовищных воспоминаний, лечебница Маунт-Мессив заговорила с чужаком, словно со спасителем. Он не боец, так что гореть ему в аду, сузившемся до размеров собственной черепной коробки.       — Я чувствую твою злость, и это место тоже. Ему не нравится, что ты отвергаешь связь, которую мы предлагаем.       Девушка вздрагивает, тут же замерев, и её глаза устремляются к Апшеру.       — Связь?       — Всех тянет к тебе, потому что ты слишком жива для них.       — А ты? — вскидывается она. — Тебя не касается стадное чувство?       — Нет, я… другой, — журналист довольно оглядел ничем не прикрытую наготу под собой; желтизна его глаз постепенно потухла. — Тебе пора взрослеть. Всё-таки ты уже далеко не ребёнок.       Временное течение гибкими волнами стёрло угловатости, отполировало и придало новую форму линиям плоти и характера Евы, которые так сводят Майлза с ума. Человеческое невежество громко посмеётся, ведь безумцем он стал давно, — куда уж больше, — но здесь, в лечебнице с погибшими гранями реальности сумасшествие заново расцветало кровавыми цветами с тех самых пор, как царь семи грехов нашёл свой престол в теле апостола.       Находясь на дне бездны Майлзу часто вспоминался день, когда он наткнулся на отчёт по «Вальридеру», датированный последними числами перед бунтом. Репортёр тогда ещё не принял себя «другого», и контроль над тварью германского происхождения оставлял желать лучшего. Покинуть психлечебницу не выходило и ничего интереснее, кроме как рыскать в поисках документальных распечаток для более близкого знакомства с новым домом, Апшеру придумывать не пришлось.       Это скучное занятие совсем скоро принесло пользу.       Одна из бумаг сухо ссылалась на разработку ранее закрытого проекта «Сверхчеловек», проходящего независимо от работы над главной дойной коровой Мэркофф, а всё же связанного с её результатами. Другой документ фиксировал свыше сотни детских имён, к каждому пару строчек описания и сплошные зачёркивания. Никто не выжил, кроме Евы Брант, образца с пометкой «Дневник №127».       И это приложение в виде тонкой тетради Майлз тоже достал.       Его мало интересовали нападки компании ублюдков на тех, кто не хранит язык за зубами, а зубы в банке на полке — не обязательно быть гением, чтобы понять, чем обернулся для семьи учёных контракт с компанией. Куда любопытнее Апшеру казалось отыскать отсек с капсулой сохранности семилетней коматозницы.       Отыскал.       Больше ничего год за годом. Разве что Маунт-Мессив всё чаще тревожили незваные гости: они приходили к смерти в мучениях, как бы не умоляли о пощаде — с демоном бесполезно торговаться. Коллекция узников пополнялась всякий раз, когда Апшер марал руки и заливал больницу свежей кровью. Чудовище в нём находило покой, а Майлз возвращался к Еве, чтобы машинально проверить цифры таймера и после долго бормотать что-то, поглаживая стеклянный купол…       — Пять грёбаных лет мы ждали. Каждый день и по ночам в этих развалинах я не знал, куда себя деть. Меня грела мысль о том, что я отправил садиста Вернике на тот свет, ведь какая жалость для науки и какое облегчение для тех, за чьи искалеченные человеческие жизни я отомстил!       Он замолчал, зацепившись за внимательный взгляд девушки, как за спасательный плот в ледяных волнах.       — Самое паршивое то, что я думал, что не такой идиот, как Билли Хоуп, и не завишу ни от кого кроме себя… А в итоге всё равно кто-то стал причиной смертей, — веселье в его голосе становилось схоже с лопнувшими язвенными пузырями. — Жаль, что Мэркофф повезло, и нано-частицы в сыворотке не убили тебя, как других.       Резко подскочив на кровати, девушка в смятении закрыла лицо руками.       — Зачем ты это говоришь? — сипло спрашивает Брант, гоняя по глотке ком горькой обиды.       — Место первой женщины в саду её Создателя, Ева², — Апшер поднялся следом, перехватил запястья сто двадцать седьмой и привлёк её ближе, заглядывая в раскрасневшееся лицо. — По доброй воле корону на кандалы менять глупо. Тебе повезло встретить здесь меня, а не свору учёных извращенцев. Уверен, ты не была бы счастлива терпеть насилие, бесконечно вынашивая монстров. Эксперимент над тобой не завершён благодаря моему вмешательству. Ты не сверхчеловек, ты — естественный инкубатор, совместимый с природой тварей, подобных Вальридеру, и нужный для получения идеального гибрида. Твой ДНК-код единственный в мире, который нано-рой опознает как себе подобный. Это делает тебя уникальной маткой сверхрасы, а сила, скорость и выносливость — бонусы, чтобы ты могла наверняка защитить новую ступень эволюции.       — Ты лжёшь.       Она толкнула Майлза со всей силы, а тот лишь едва заметно качнулся. Бледные губы хищника пропускают ехидный оскал, едва Апшер видит в глазах цвета неоновой плазмы необузданный огонь, разом обглодавший его деспотичный образ. Ему становится легче с приливом уверенности, что не один он такой исключительный урод.       — Врачебные и военные тайны держат в секрете живые. Тот, кому я задал свой вопрос, ужасно хотел исповедаться перед смертью.       Напряжение, сгустившееся в руках сверхчеловека, таяло и опадало несуществующей усталостью. Майлз выпустил из захвата обмякшие запястья в налившихся синевой пятнах.       На следы никто не обратил внимания.       Набрасывая на пробитые пулями плечи рубашку, Апшер позволил Брант замять тему молчанием — они оба звенья одной цепи и оба понимают необходимость разобраться в сложности притязаний друг друга. Не сегодня, так завтра кто-то сдастся.       В голове кавардак.       Ева не хочет оставаться сейчас в полном одиночестве, несмотря на то, что с Майлзом у них разлад — Апшер мог сойти за слабое утешение. Но остатки самоуважения, которые девушка надеялась сохранить после распятия на исполинском кресте правды, ей не слишком хотелось позорить.       — И это всё? Всё, ради чего мы страдали?       — Согласен, досадно, — издевается журналист. — Ты привыкнешь. А пока советую подумать хорошенько — полезное занятие.       В комнате потеплело, стоило Майлзу уйти.       Брант оглядела себя, затем с громким вздохом упала обратно на подушки. В целом не всё так страшно, и до следующего заката с россыпями постыдных касаний, проступившими по всему телу, должна справиться регенерация. Но сладить с высокомерием демона, до конца не разобравшись в себе, она не сможет.       ¹ «Гонзо» — (сумасшедший, чудной, абсурдный, дурацкий). В гонзо-журналистике нет никаких установленных правил, не обязательна структура, часто отсутствуют схемы, налицо несоответствие формы содержанию. Гонзо-журналистика — это работа с большой долей соучастия, в которой нет понятия «не для протокола». Трезвый точный репортаж и безудержная фантазия переплетаются в ней так, что отличить правду от лжи категорически невозможно. Этот стиль можно считать ответвлением так называемой новой журналистике, зародившейся в 60-х благодаря Тому Вульфу. Основоположником гонзо-журналистики является Хантер Томпсон, который не признавал объективность в журналистике.       ² Первая женщина — отсылка к Библии (Книга Бытие) и рассказу о сотворении Адама и Евы.