***
Пожилой мужчина оставался молчаливым на протяжении всей дороги, но несмотря на угрюмость и суровый вид, слово своё он не нарушил и даже любезно довёз их до какого-то скромного мотеля. – Чем мы будем платить? – Иуда чувствовал себя намного увереннее, стоя на своих двоих, а не сидя в машине, и обветшалое здание мотеля явно вызывало у него симпатию, правда по не совсем понятным причинам. – Я могу украсть что-нибудь, если нужно, – выпалил он, начиная заметно нервничать. – Серьёзно, тебе не придётся делать ничего плохого, всё сделаю я. Я умею и мне это не сложно. Иисус вздохнул, молча смотря на Иуду. Он ничего не сказал, лишь едва заметным движением покачал головой, но Искариот успел заметить отблеск разочарования в чужих глазах, отчего его живот болезненно скрутило. Сам не до конца понимая, почему, он ощутил себя маленьким мальчиком, который в своих глупых попытках впечатлить кого-то лишь выставляет себя ещё большим ребёнком. – У нас есть деньги. Не очень много, так что придётся экономить. Но, конечно, я прихватил с собой кое-какую сумму, когда собирался на землю. Конечно. Разумеется. Это звучало настолько очевидно и логично, что Иуде захотелось ударить себя по лицу. Вместо этого он криво улыбнулся, засовывая руки в карманы своей старой куртки. Их номер выглядел именно так, как его можно было себе представить, просто смотря на здание мотеля со стороны. Но, помимо трещин и плесени на стенах, там были две кровати, ванная комната с горячей водой и даже куском мыла на ржавой раковине. Им больше ничего и не требовалось. Несмотря на то что кровати были до ужаса жёсткие, скрипучие и неудобные, они показались беглецам практически царскими ложами. Со всех сторон их окружали стены, которые дарили мнимую, но такую приятную защиту под покровом ночи, а впереди ждали мили бесконечной дороги в неизвестность. Только если Иисус забылся крепким сном на своей кровати у окна почти мгновенно, то Иуда лежал и смотрел в потолок, который было даже почти не различить в полумраке, наполнявшем комнату. Иуда чувствовал себя таким уставшим, словно в нём накопилась вся усталость за все две тысячи лет. Так на самом деле и было. Впервые за столь долгое время он знал, что сможет уснуть трезвым, но даже теперь, на земле, рядом с Иисусом, который всегда действовал на Иуду успокаивающе, его мозг никак не мог отключиться, чтобы дать телу отдохнуть. Возможно, дело было как раз в Иисусе. Искариот перевёл глаза на соседнюю кровать, чтобы обнаружить, как убывающая луна освещает спящего Христа. Иуда поймал себя на мысли, что тот выглядит так, словно сошёл с иконы. Он казался ненастоящим – он был иллюзией, сотканной из паутины бледного лунного света. Его длинные волосы разметались по подушке так идеально, словно их разложили специально, чтобы затем запечатлеть на плёнку. Иуда понятия не имел, почему Иисус сейчас здесь рядом с ним. Он всегда знал, что то, что он чувствует по отношению к Иисусу – это не то, что должен чувствовать лучший друг или ученик. Он знал это при жизни на земле, когда забывал обо всём вокруг, заслушиваясь его речами. Он знал это, когда ничего не мог поделать с горячей злостью, растущей внутри, когда он смотрел на Марию рядом с Иисусом. Он знал это после тех снов, из-за которых наутро ему приходилось вымаливать себе прощение. Но это ведь был Иисус. Он словно был создан для того, чтобы его обожали, любовались им и восхищались. Он принадлежал одновременно всем – и никому, словно самая чудесная и искусная игрушка за стеклянной витриной. Иуда никогда не думал о том, что это когда-то может измениться. Так должно было быть всегда. Словно что-то незримое заставило Иуду тихо сесть на кровати. Он не отрывал глаз от спящего Иисуса, он просто не мог перестать смотреть на него, будто это самое прекрасное, что только может увидеть человек. Искариот не знал, зачем он это делает, и если бы он задумался об этом на секунду дольше, то остался бы в постели – мучиться угрызениями совести. Но он поднялся и подошёл к чужой кровати, чтобы осторожно сесть рядом, чувствуя, как замирает сердце в груди. Иуда перестал дышать, протянув руку, невесомо касаясь мягких волос Иисуса. Он сразу же отдёрнул её, словно осознав всю неправильность и низость своего поступка. Зажмурился и встал, скорее отворачиваясь, чувствуя, как кружится голова от недостатка кислорода, а может чего-то ещё. Иуда искренне не хотел знать, от чего ещё. Ему нужно было уйти, спасти Иисуса от своего грязного присутствия, словно даже тот факт, что тот дышит одним с ним воздухом, мог обесчестить, запятнать Христа. Если сначала Искариот ощущал себя в безопасности в этом дешёвом мотеле, то теперь он чувствовал себя запертым в клетке. Тяжкий груз вины вновь рухнул на его плечи, а к горлу подступила тошнота. Иуда знал, насколько он плохой человек, осознание этого разъедало его изнутри, как серная кислота, и он хотел понять, боже, он так сильно хотел понять, почему Иисус сейчас здесь рядом с ним. – Почему ты не спишь? Иуда повернулся на голос так резко, что чуть не потерял равновесие. Иисус успел открыть глаза и приподняться на кровати, смотря прямо на него. Момент был утерян, а шанс упущен. – Просто не могу уснуть, – пробормотал Искариот, проклиная свою нерешительность, ведь если бы он не мешкал, то уже бы спас Иисуса от свой губительной компании. Он видел, что в его глазах застыл вопрос, готовый вот-вот сорваться с губ, но Иуде нечего было ответить Христу. Тот мог вечно разглагольствовать о всепрощении, но это никогда не помогало, это просто не работало так для Иуды. Если бы только Иисус знал все тёмные мысли Иуды, все сны, от которых Иуда никогда не сможет отмыться, он бы никогда не посмотрел на него так. Он бы не делил с ним в бегах комнату грязного мотеля. Но Иисус не знал. Иисус был слишком наивен, несмотря на всю свою мудрость. И это разбивало Иуде сердце. Когда Искариот вновь лёг в кровать, он был уверен, что теперь не уснёт до утра, но слишком много пережитых эмоций за один вечер сделали своё дело, и он провалился в сон почти сразу, как его голова коснулась подушки.***
Это было достаточно сюрреалистично – увидеть Иисуса, склонившегося над картой с маркером в зубах. Его лицо отражало ту же серьёзную задумчивость, что и две тысячи лет назад, когда он собирался поведать своё очередное учение апостолам. Только теперь он изучал дорожную карту Соединённых Штатов Америки. Они проснулись с рассветом и позавтракали хлебом, который конечно же нашёлся в суме Иисуса. На протяжении всего этого времени они почти не говорили, и Иуда чувствовал на себе многозначительные взгляды Иисуса, которые он старательно игнорировал, понимая, что однажды им придётся серьёзно поговорить. Если в Аду их встречи были слишком редки и непродолжительны, то теперь у них оказалась просто уйма времени, которое необходимо было проводить наедине. Иуда не знал, какие из его эмоций по этому поводу сильнее: радость или нервное напряжение, граничащее с паникой. – Будем двигаться на север, – пробормотал Иисус, проводя ему одному понятные линии на карте. – Лучше не останавливаться нигде дольше, чем на неделю. – Это всё равно не будет продолжаться вечно, – вздохнул Иуда. Иисус посмотрел на него с осуждением. – Я думал, ты будешь счастлив оказаться на земле. С каких пор ты стал таким пессимистом? Иуда почувствовал, как у него запылали щёки от стыда. Он был счастлив, и это было даже слишком тихим словом, чтобы описать то, что он испытывал, когда просто дышал, стоя ногами на твёрдой и настоящей земле. Он знал, что никогда не сможет отблагодарить Иисуса за спасение – спасение, которое тот дарил ему уже не в первый раз. Однако Иуда знал, как никто другой, что за всё в этой жизни приходится платить, и если бы он рассказал Иисусу, насколько сильно ему страшно потерять всё это, то тот бы понял, что Иуда не пессимист. Он просто слишком сильно ценит данный ему второй шанс. – Думаю, нам надо отсюда сваливать, – ответил Искариот. Их план был довольно прост: проехать как можно дальше на север вдоль побережья, минуя несколько штатов, чтобы затем резко изменить направление после Нью-Йорка и направиться вглубь страны. Америка была огромной, и это действовало на них обоих успокаивающе, несмотря на то, что, если их будут искать, делать это будут явно не простые смертные люди, а кто-то обладающий особыми способностями. Ноксвилл был крупным городом, но им точно нельзя было задерживаться в нём, теряя бдительность. Иисус заверил Иуду в том, что автостоп – абсолютно приемлемая вещь в двадцать первом веке, и тому пришлось скрепя сердце признать, что это был самый подходящий вариант, подразумевающий полную свободу передвижения и экономию. Правда Иуда всё равно знал, что никогда не сможет полюбить машины. Их подобрала весёлая и лёгкая в общении девушка, которая уже за первые полчаса пути рассказала почти всю историю своей жизни. Она бросила престижную денежную работу, на которой сходила с ума со скуки, ради того, чтобы заняться любимым делом – изготавливать посуду из глины и писать картины. У неё были очень добрые глаза, пушистые волосы, а на заднем сидении её машины лежала куча мягких подушек. Иуда чувствовал себя среди них особенно некомфортно. Но ему нравилось всё, что происходило вокруг. Всё, не считая машины. За окном пролетали удивительнейшие городские пейзажи, которые вскоре сменились привычными лесами, а быстрая скорость уже не пугала настолько сильно, как поначалу, несмотря на то что всё ещё казалось довольно напрягающей. Иуда не думал, что когда-то начнёт считать её безопасной. Девушку звали Эмили, и она должна была довезти их до самой западной Вирджинии, где у неё осталась старшая сестра и куча семейных забот. Всё складывалось, как нельзя лучше – это была лучшая компания из всех возможных, чтобы провести с ней в одной машине около восьми часов. Эмили казалась расслабленной и довольной возможностью проделать такой путь не в одиночку, несмотря на то что ни Иисус, ни Иуда до сих пор толком ничего о себе не рассказали – за разговоры здесь казалась ответственной именно хозяйка машины. Это было просто отлично, ведь они даже не додумались придумать адекватную причину своего путешествия. В конечном счёте Иуда пробормотал что-то о желании посмотреть страну за небольшие деньги, и это оказалось вполне удовлетворительным для скромного любопытства девушки. В синих сумерках, таких, при которых кажется, будто в воздухе растворили чернила, они остановились на маленькой полупустой заправке. Было решено устроить нормальную остановку, чтобы размять ноги и перекусить. Маленькое здание выглядело до тошноты по-американски: светящаяся табличка сверху оповещала всех путников о том, что данное место открыто двадцать четыре часа в сутки, а покачивающаяся на ветру вывеска прямо под ней о том, что внутри также можно недорого купить еду и вещи первой необходимости. Пока Эмили оплачивала бензин, Иисус и Иуда вошли внутрь, открыв стеклянную дверь, над которой висел колокольчик, тут же оповестивший небольшое количество посетителей о новых гостях. Здесь находился мини-супермаркет со всем, что может пригодиться в дороге: полки пестрели яркими упаковками, а в холодильниках выстроились в ряды всевозможные бутылки. Иуда молча смотрел на это богатство, и в его расширившихся глазах было легко прочитать восторг. – Нам нужно взять только самое необходимое, – непонятно для кого из них двоих сказал Иисус, уверенно направляясь к ближайшим полкам. Через пару минут он нашел Иуду, зависшего у стеллажа со сладостями. Его лицо выражало крайнюю степень задумчивости, пока глаза перебегали от одной упаковки мармеладок «Харибо» к другой. – Не думаю, что имел это в виду под самым необходимым, – заметил Иисус, заставив Иуду вздрогнуть от неожиданности. В корзине Христа уже лежали две бутылки воды, фрукты и какие-то снеки. – Это вкусно? Никогда не видел ничего подобного, – Искариот не отрывал глаз от мармелада, игнорируя нравоучения Иисуса. – Тебе взять мишек или червячков? – Вздохнул Иисус, протягивая руку к цветным упаковкам. Эмили уже наверняка заждалась их, но Иисус терпеливо отвечал на все многочисленные вопросы, которыми засыпал его Иуда, рассматривая продукты на полках. Они потратили в два раза больше времени, чем могли бы, просто потому что Иуду до неприличия заинтересовали сухие завтраки в форме звёздочек, замороженная пицца, и почему-то вишнёвое желе. Когда они наконец оплатили покупки и направились к выходу из здания, Иисус неожиданно заметил стоящий поодаль автомат с холодными напитками, который сразу же привлёк его внимание. – Ты должен обязательно попробовать, – он улыбнулся, на ходу меняя направление и сворачивая в сторону. – Мы в Америке, а ты ещё не пил колу. Это у них настоящее национальное достояние. – Хорошо, но... как нам их оттуда достать? – подойдя ближе, Иуда уставился сначала на бутылки и жестяные банки, запертые за толстым стеклом автомата, а затем перевёл взгляд на своё размытое отражение. Это было странно – видеть себя в отражении автомата с напитками на заправке где-то на пути к западной Вирджинии. Видеть себя почти таким же, как две тысячи лет назад (Иуда нервным, но привычным движением поправил лёгкий шарф, скрывающий шрам на шее), но всё равно каким-то другим, как и всё вокруг. Иуда подумал, что хотел бы применить к себе словосочетание «новый я», но не может. Его «я» было старым, к сожалению. Иисус издал негромкий смешок в ответ на растерянный вопрос Иуды, и тот подумал, что Христос, конечно же, наслаждается тем, что может учить его даже спустя столько лет. Что ж, Иуда не был против. Он действительно ощущал себя ребёнком рядом с ним, особенно в этом новом и непонятном мире, где по дорогам ездят автомобили, всё вокруг такое яркое и громкое. До Ада технический прогресс доходил постепенно, спустя сотни земных лет, а из-за того, что в последние пару веков всё больше людей отрекалось от веры, этот процесс совсем застопорился, остановившись примерно на девятнадцатом-двадцатых годах. Какие-то небольшие технические новинки иногда протаскивали в качестве контрабанды, но какого-то глобального переворота они не производили. – Смотри, – Иисус по очереди закинул монеты в специальную прорезь, а затем выбрал нужную цифру, обозначающую номер товара на табло, и нажал на неё. А затем одновременно произошли две следующие вещи: рука Иисуса по непонятной причине оказалась на талии Иуды, а банка колы, громко ударившись об дно автомата, упала вниз. Всё это не заняло и минуты, но в то мгновение, когда мимолётное прикосновение обожгло Иуду через куртку, он мог поклясться, что вся вселенная замерла и сузилась лишь вокруг его головы. Прошла вечность с тех пор, как кто-то прикасался к нему так аккуратно, и ему не нужно было включать защитный механизм, ему не хотелось это делать. Ему хотелось сгореть заживо на этом проклятом месте, ну или чтобы время по-настоящему остановилось. Однако банка с газировкой гулко соприкоснулась с дном, а рука отдёрнулась, и весь мир почему-то продолжил двигаться в своём привычном ритме, словно не произошло ничего, что имело бы хотя бы малейшее значение. Когда Иуда наконец сделал вдох, Иисус уже успел вытащить банку через специальную дверцу, выглядя при этом до невозможности довольным собой.***
Иуда распахнул глаза и резко сел на кровати, шумно вдохнув воздух полной грудью, словно до этого она была сдавлена чем-то тяжёлым. Кровь гулко стучала в висках, а футболка прилипла к мокрой спине, вызывая жгучее желание содрать её вместе с кожей. Закрыв глаза обратно, он тяжело упал на кровать, словно отброшенный чувством невероятного облегчения. Он был на земле. В безопасности. Сознание продолжало цепляться за остатки сна, скручивая внутренности в узелок, но вместе с пульсом в мозгу звучала одна и та же мысль: «Всё хорошо». – Ты кричал во сне. Опять, – знакомый голос с другого конца комнаты заставил Иуду вздрогнуть вновь, на этот раз от неожиданности. Искариот посмотрел на Иисуса, будто загнанный в ловушку зверь. Он лихорадочно перебирал в уме возможную ложь, прекрасно понимая, что в ней нет никакого смысла. Иисус всё знает. – Просто плохой сон, – наконец ответил Иуда, чувствуя себя довольно глупо. – Со всеми бывает. Неожиданно Иисус встал и прошёл через комнату, чтобы сесть на край кровати, заставив Иуду сесть и отодвинуться к стене. У него не было желания и настроя на разговоры по душам. Но Иисус ничего не сказал, он протянул руку и дотронулся до лба Иуды, заботливо убирая налипшие мокрые пряди. Иуда подумал о том, что лучше бы Иисус говорил. Его глаза пронизывали насквозь, словно он пытался найти ответы на свои вопросы, не заставляя Искариота открывать рот. Но Иуда соврал бы, если бы сказал, что ему не стало легче от этого прикосновения. – Так лучше? – словно читая его мысли, поинтересовался Иисус. Иуда кивнул, и как по волшебству в нём будто бы сломался защитный барьер, который его сдерживал. Не в силах противиться своим желаниям, он подался вперёд, пытаясь получить ещё больше заветного контакта. Искариот не думал о том, как он выглядит со стороны, словно жалкий котёнок, ластящийся к чужим рукам. Он просто устал сопротивляться, он знал, что нуждается в Иисусе. Оказавшись в объятиях Христа, Иуда мог только шумно дышать, физически ощущая, как невидимые железные тиски постепенно исчезают с его головы и по телу растекается спокойствие. Спокойствие. В этом был весь Иисус. Честно говоря, Иуда не знал, почему ему так сложно показаться Иисусу слабым. Наверное, дело было в том, что, несмотря на все испытания, Христос остался таким сильным в глазах Иуды, будто полная его противоположность. Искариот не мог не восхищаться им. – Спасибо, – смущённо пробормотал Иуда, неловко высвобождаясь из объятий, несмотря на желание оставаться в них вечно, – спасибо, – зачем-то эхом повторил он ещё тише, откидываясь на подушку и прикрывая глаза.