черный

      Черный.       Как он узнал потом, у черного были свои оттенки. У кого-то был коричнево-черный, у кого-то пепельно-черный.       Иссиня-черный.       Именно таким цветом была его метка. Точно такого же цвета была метка у его пары.       Оттенки всегда были разными, у каждой пары, потому что так задумала природа. Пара была предначертана чем-то свыше. Ему нравилось думать, что это — судьба.       «Природа — сука, как и судьба», — думает Сережа, рассматривая иссиня-черное кольцо, опоясывающее его мизинец. Он любил рассматривать метку, обводить подушечкой пальца черноту, которую невозможно было стереть, даже содрав кожу. Он пытался.       Впервые он увидел его месяц назад. Он стоял в компании и смеялся, запрокидывая голову. Растягивал губы в широченной улыбке, обнажая белые зубы, похожие на клыки. Очки сползли на кончик носа, норовя упасть совсем, и весь он был живым. Другого слова Сережа подобрать не мог.       Его мама всегда говорила, что, столкнувшись со своей парой, он сразу же поймет это. Почувствует. Когда он увидел его, то полюса не поменялись, да и фейерверки внутри не грохотали, глуша своим шумом, но внутри что-то перевернулось.       С того момента он был буквально везде, и взгляд невольно цеплялся за темную макушку в толпе, выискивал.       С того момента Сережа начал носить кольцо на мизинце, перекрывая свою иссиня-черную метку.       Общение завязалось само, легкое и непринужденное. Оно было обо всем и одновременно ни о чем. Было хорошо и приятно, Сережа наслаждался этим чувством. Дышал глубже, чем обычно, будто пытался впитать в себя эту легкость, чтобы она осела внутри и была всегда с ним.       Ваня разрешил называть себя «волки», никто его так не называл. Сережа перекатывал это прозвище на языке, пробуя на вкус, и выгравировал красивым каллиграфическим почерком на подкорке мозга, отпечатал в сознании своим самым ненавистным цветом, от которого буквально выворачивало. Иссиня-черным.       Когда Сережа впервые видит его метку, он думает, что ему показалось. Он усердно трет пальцами глаза, пытаясь прогнать наваждение, но это не помогает. Он ссылает все на алкоголь и вещества, уходя раньше.       От кого: волки       «Ты почему ушел так рано? Тебя здесь не хватает»       Сереже хочется только рассмеяться, но он бьет стену, сдирая костяшки в кровь. Проклинает всех: и судьбу, которая так насмехается над ним, и природу, из-за которой он родился таким. И Ваню тоже проклинает, хотя понимает, что это глупо и тот совсем не виноват, но от понимания легче не становится.       Он сдирает кожу вместе с меткой, надеясь, что она не заживет, а чернота не вернется снова. Кольцо теперь ни к чему, потому что руку он бинтует, скрывая последствия своего срыва.       Петунин бережно гладит его костяшки, обводя мягкими пальцами покрасневшую кожу на левой руке, и грустно улыбается. Ваня не понимает, а Сереже снова хочется рассмеяться, только теперь прямо в лицо этому дураку.       — Что с рукой? — он перебирает отросшие волосы, оглаживает скулы и заглядывает в глаза, пытаясь найти там ответы на все свои вопросы.       — Подрался, — Сережа прячет взгляд, но под прикосновения подставляется.       Ваня тянется к руке, пытаясь разбинтовать ее, но Сережа отстраняется и поднимается с его колен. Смотрит недоверчиво, как загнанный зверек перед хищником, и прижимает руку к груди. Ваня в ответ смотрит непонимающе, открывает рот, видимо собираясь что-то сказать, но молчит. Молчит, потому что понимает: что-то сломалось. Между ними, в Сереже — что-то необратимо изменилось, и он не сможет это исправить. Сережа замечает понимание в его глазах и усмехается своей самой гадкой улыбкой.       Они больше не разговаривают и обходят друг друга стороной в универе, не здороваясь. Сережа замечает, что Петунин больше не улыбается так широко и ярко, не появляется в своей извечной компании.       Та легкость, которую он хотел оставить в себе, запомнить, теперь душила его. Сережа кашлял, пытаясь избавиться от этого давящего чувства в груди, от влюбленности, которая поселилась там, вытравливая все живое внутри, но что-то подсказывало ему, что это не поможет.       Он начал курить, будто пытаясь вытеснить влюбленность сигаретным дымом, но только травил себя. Бегал в курилку все чаще и чаще, и в груди начало болеть не от любви, а от курения, но он был доволен этим.       Пока не столкнулся в курилке с ним. Петунин выглядел не менее испуганным и удивленным, чем Сережа, и хотел уйти, но его остановили:       — Оставайся, — он курит, сидя на лавочке, и старается не смотреть на Ваню.       Ваня садится рядом, и Сережа снова видит метку, красующуюся на его мизинце. Иссиня-черную, точно такую же, как у него самого. Он улыбается грустно и отводит взгляд, стараясь смотреть на что угодно, кроме Вани.       Сережа, погруженный в свои мысли, не сразу чувствует прикосновение. Ваня берет его руку и подносит к своей, метка к метке. Он оглаживает его мизинец, и Сережа понимает, что бежать уже некуда, поздно.       — Почему ты раньше не сказал? — Ваня поднимает на него взгляд, не выпуская его руку из своей.       — А что бы ты сделал? — Сережа сердится из-за того, что Петунин узнал, — Ходили бы за ручку?       — Да, — он говорит совершенно серьезно, смотрит прямиком в глаза, и Сережа успокаивается.       Петунин сгребает его в объятия, и он утыкается ему в грудь, вдыхая знакомый запах. Гладит его по волосам, как раньше, привнося такое нужное спокойствие и умиротворение.       Они начинают заново, готовясь пройти нелегкий путь, чтобы вернуть доверие и дружбу.