never ever

       — Никогда не говори никогда. Жизнь ведь непредсказуема, — всегда говорила ему мама. И Джексон поверил бы ей, но сейчас, смотря на тайца, который исчезает в толпе спешащих на свой рейс людей, верить как-то… трудно.       Это слово, противное никогда Джексон произносил не раз. Особенно часто они касались этого самого тайца.       Джинён рядом всхлипывает, повторяет фразу, которую говорил около двух лет назад. Джексон замирает, а в голове рисуются воспоминания четырехлетней давности, также произошедшие в этом аэропорту:

많이 기다렸지 i’m so sorry 나 이제 결심 했지 are you ready

       — Его зовут Конпимук Бувакуль, но можете называть его БэмБэм. Он неугомонный и яркий, любит сладкую вату, танцы и ободки с кошачьими ушками, — послышалось дружное хмыканье, ведь эта привычка показалась им странной (и безумно пошлой, но мы об этом умолчим), — а еще вы все его полюбите. Да, даже ты, Джексон, несомненно, — Ван усмехается, потому что эти маленькие смазливые мальчики его никогда не привлекали. А зная Джексона, Марк заранее просит быть с ним, БэмБэмом, мягче, потому что он слишком малыш.       Мальчик действительно, словно малыш. Двенадцатилетний малыш с милой мордашкой и невинной фантазией. Джексон удивляется совершенно искренне: как такого мелкого могли оставить у нас?        — Мне пятнадцать, вообще-то, — шепчет мальчик на ломанном корейском, вызывая у толпы всеобщее умиление. Но только Джексон фыркает, и клянется себе, что с такими наглецами надо быть грубее. Марк опять смотрит на него всевидящим взглядом, отрицательно качая головой.

많이 고민했던 만큼 이젠 확실해 All in 나의 모든 것을 베팅해 결심해 지금부터 영원까지 I’m yours, you’re mine woh

      Однако с годами мальчик рос, и от малыша с милой мордашкой осталось только… невинная фантазия и пухлые губы. Еще неугомонность и яркость, но у подростка ведь всегда детство в жопе играет? Ему восемнадцать, он популярный и, черт, невероятно сексуальный. Джексон себя еле сдерживает, чтобы не отыметь этого мелкого так, чтобы тот ходить три дня не мог.        — И в чем проблема-то? Он же сам на тебя слюни пускает, — подталкивает Иен, и теперь очередь Джексона качать головой, мол, потом, успеется. Хотя сам молится на бэмбэмовский зад, поклоняется его ногам, фотографирует чуть ли не каждое его движение — и творит прочие действия, свойственные ненормальным фанатам. — Проебать ведь можешь, идиот.       Марк прав, как всегда, просто Джексон упертый, как Лу Хань олень. И БэмБэм сам под него не ляжет, понятное дело. Правда, однажды…

시작 됐어 둘만의 romance 넌 준비 됐어 난 준비 됐어

       — Свали от меня! — прорычал Ван на тайца, от чего тот выбежал из комнаты быстрее, чем возможно с его тимберлендами на ничего-такой-платформе. До Джексона вообще не сразу доходит, что он только что сделал — он пьян сейчас, ему абсолютно плевать. И до БэмБэма не доходит, что старший не в самом лучшем состоянии для признаний. Они оба никогда не смогут понять, что влюблены друг в друга без памяти.

Порой, мы забываем, что никогда — понятие относительное.

두려움은 없어 망설일 필요 없어 Let’s go up up 우리 둘만의 love

      На следующий день, солнышко БэмБэм ходит хмурой тучкой, и это никому не нравится. А БэмБэму абсолютно плевать. И Джексон понимает, что его потянуло на тупые старческие сравнения.        — Не, ты представь только, когда птенец гнездо покидает… — Ван кивает головой (хотя он ни хрена не понял), и радуется, что ни его одного тянет на глупые сравнения. Но Джинёну не весело совсем; он шмыгает носом, понимая, что Джексон сейчас в танке. Ну, никогда он ничего не знает. И не понимает. А Джинён повторяет эту фразу сейчас, смотря на тайца, который уже исчез с толпой спешащих на свой рейс людей.

Never ever Ever gonna let you go

      Он уверен, что Марк смотрит на него сейчас, а-ля я же говорил. Да, смотрит, но сочувствующе (на самом деле с усмешкой, но Ван уже привык к этому). Джексону кажется, что Туан добьет его окончательно, но тот лишь улыбается:        — Не думай, что все потеряно. Джексон хмыкает, разворачивается и… ... снова замирает. Потому что кто-то обнимает его сзади, и шепчет, опаляя кожу горячим дыханием.        — Ты так долго собирался с мыслями, хён, — шепчут ему на не совсем ломанном корейском. — Ты помнишь, как прогнал меня? Я долго плакал, знаешь? Джексон помнит, и мысленно дает себе подзатыльники за такое грубое обращение к этому малышу.

Never ever Ever gonna make you cry

       — Но мне плевать знаешь. Ты все равно теперь от меня не отвяжешься. Никогда.       Джексон кивает, и клянется себе, что этого маленького смазливого мальчика он никогда не отпустит.

Baby you belong to me